Одобренный путь в пропасть. Как Филипп IV Красивый превратился в короля-фальшивомонетчика, разорил Францию и уничтожил собственную династию

«Твердая рука», счастье или горе

«Это не человек и не животное, это — статуя», — так характеризовал короля Франции Филиппа IV, прозванного Красивым, которого некоторые ученые считают одним из величайших монархов на французском троне, один его современник.

В самом деле, поклонники «твердой руки» ставят его другим в пример и ценят высоко как человека, который, по их мнению, умел замечательно добиваться своих целей. Другие же считают его образцовым неудачником, который именно целей не достигал ни разу.

Наверное, правы и те, и другие: Филипп реализовал многие свои политические задумки, но все его экономические начинания и фантазии неизбежно терпели крах, а его неограниченная власть, которой он так последовательно добивался, стала причиной множества бед и самого королевства, и всех его подданных, независимо от ранга.

Впрочем, прежде чем перейти к разбору его правления, надо бы разобраться, какое наследие он получил в свои руки.

Короткая предыстория

Когда Гуго Капета, маркграфа Нейстрии, территории между Парижем и Орлеаном, именуемого также герцогом франков, избрали королем, то избрание это было почти единодушным: не самый богатый, не самый знатный, не самый умный и деятельный — отличный кандидат на формальную должность «первого среди равных».

Однако и роль короля, и размеры его владений постепенно росли.

Росли они не слишком быстро: прошло больше 200 лет, прежде чем самый яркий из Капетингов, Филипп Август, станет называть себя не правителем франков, а королем Франции, и уже ни у кого не останется сомнения в том, что Париж — не просто номинальная столица государства, но самый большой и развитый город, в котором к тому же решаются судьбы страны и подданных.

Кропотливый труд Капетингов в итоге создал уникальную для Европы страну: в XIII веке, когда все языки и народы разделялись и дробились, Франция — объединялась. И выросла в итоге в довольно крепкое государство.

В первой трети XIII века началось правление Людовика IX, короля, которого помнят (и чрезвычайно чтят) как главу двух крестовых походов, в первом из которых (как ни странно, но отвоевывать Гроб Господень он тогда отправился через Египет) он угодил в плен и, не добившись никаких успехов, за невероятные деньги был выкуплен; а в самом начале второго (удивительно, но на этот раз крестоносное войско и вовсе высадилось в Тунисе) он умер от жесточайшей дизентерии.

Вроде бы не слишком большие успехи для человека, который вскоре после смерти будет канонизирован (причисленный к лику святых, он известен как Сент-Луис и, надо сказать, весьма почитаем католиками). Но странным образом этот человек, правивший Францией долгие 44 года, умудрился провести окончательные и довольно разумные реформы в управлении государством. Войны между вассалами отныне были запрещены, споры решали суды (говорят, Людовик и сам любил выступать в роли судьи, но на местах эту функцию выполняли специально назначенные королем люди — прево). Управлением на местах, то есть судебной, налоговой и военной властью, занимались не местные феодалы, а специальные королевские наместники, бальи.

Людовик известен и тем, что чеканил монету, золотое денье, получившее название «экю» (щит, символ объединенного королевства).

Экю — самая дорогая монета своего времени, принималась, в отличие от прежних валют, без ограничений на территории всей Франции. Более того, почти все другие монеты были запрещены.

Людовик заключил мир со всеми соседями на континенте — с англичанами, владевшими Гиенью, и Арагоном, «обменявшись» снятием взаимных территориальных претензий (уступив, между прочим, Арагону Каталонию).

Торговля и ремесла при нем процветали — король высоко ценил роль города и горожан (собственно, они активно пополняли казну и были главными донорами его крестоносных развлечений, которые сам король считал смыслом своей жизни).

Людовику наследовал его сын, Филипп III, и всё его правление прошло в постоянных войнах, где военные удачи чередовались с поражениями. Прозвище Смелый — наверное, весьма высокая оценка его 15-летним малоэффективным ратным трудам.

Филиппу Смелому, умершему, как и Людовик, от дизентерии во время военного похода, наследовал его сын, Филипп IV, который от современников получит прозвища Красивый и Фальшивомонетчик, а поздние его почитатели (среди которых и романист Морис Дрюон) будут называть его не иначе как Железный король.

Новый король, идеи и проблемы

Филипп поставит себе целью объединить все земли, которые он считает «своими», под королевской железной рукой (к «своим» он относит, кроме территории, доставшейся ему в наследство, Аквитанию, Бургундию, Фландрию и Бретань) и всю жизнь посвятит этому занятию — и всю жизнь ему хронически будет не хватать денег для осуществления планов.

Наступает время нашего героя, Филиппа IV, который с самого начала правления проявит себя как ярый легист, то есть сторонник максимального законодательного оформления каждого своего действия.

Его маниакальная страсть любое свое желание оформлять в виде закона и скреплять, пусть формальным, купленным или принудительным, одобрением — важной считалась документализация, протоколирование «единодушия» — черта, не слишком часто встречающаяся в истории.

Если королевские пожелания вступали в противоречие с законом, то мгновенно вводились новые законы, по которым король был уже прав. Всё это оформлялось Генеральными штатами, куда в определенный момент король введет даже простолюдинов (правда, без права голоса, а то ляпнут еще что-нибудь не то, но в любом случае сам факт нахождения там представителей третьего сословия подавался как «глас народа») — весьма революционный по тем временам ход, до которого тогда еще не добрались ранние аналоги Генеральных штатов — испанские кортесы и английский парламент.

Понятно, что Генеральные штаты были устроены таким образом, что никогда в их истории там не звучало голоса против короля, но Филиппа вполне устраивал именно такой парламент — формальное, не по сути, зато единодушное одобрение его действий и было ему единственно важно.

Что такое легизм

В легистах (от лат. lex — «закон») к тому времени во Франции недостатка не было — еще с эпохи Людовика Святого пошла мода на изучение римского права. Ко времени восшествия Филиппа на престол Сорбонна (уже в 1215 году популярные в Париже кружки изучения богословия, римского права и прочих наук объединились и объявили себя университетом) поставляла юристов бесперебойно.

Началось всё с того, что в конце XII века во многих городах Европы стали робко пробиваться «ростки просвещения». Образование того времени предполагало знание латыни, во всяком случае к этому времени латынь стали изучать не только священники и монахи, ей овладели «братья» из многочисленных и популярных рыцарских орденов, а позже и другие дворяне.

Вошли в моду кружки, изучавшие римское право, — сама стройная структура права вызывала удивление и преклонение изучавших предмет (вот оно как, оказывается, должно быть организовано!), и мысль о том, что жизнь должна регламентироваться прописанными правилами, находила отличную почву во времена сумасбродства властителей и царствующего «права сильного», а особенно популярной она стала в среде мелкого дворянства.

Странным образом, но та же самая идея главенства закона была очень удобна и верховному правителю (хотя не каждый из них в силу собственного уровня знаний мог это понять).

Государство Франция было огромным (аналогов в Европе того времени не имелось), управлять им, принимая ситуативные решения по каждому случаю, было невозможно — требовались четкие правила.

А в приложение к правилам — люди, готовые стать инструментом закона, бездушным механизмом его реализации. Причем использовать в качестве бездушного механизма людей, для которых это станет «социальным лифтом», оказалось удачной идеей.

Так сомкнулись интересы высшей власти и мелкого бесправного дворянства. Именно на легистов («законников») будет опираться король Франции в реализации любых своих проектов, придумывая для них «дух закона», который легисты будут облачать в «букву закона«.Легизм — в целом довольно прогрессивное явление, способствующее ограничению безбрежных аппетитов и безбрежного самоуправства сеньоров и церкви, — при правлении Филиппа был до отвращения обострен и угодлив. Его советниками и сподвижниками стали люди незнатного, если не сказать — сомнительного, по меркам тех лет происхождения — Пьер Флоте, Ангерран де Мариньи и Гийом де Ногаре, которые лихо управлялись с любыми королевскими поручениями, даже самыми сомнительными и дурно пахнущими.

Экономические беды

Филипп проводит довольно жесткую налоговую реформу — теперь налоги в его казну платят все без исключения сословия, его бальи беспощадны, а спрос с них самих — суров.

Миряне отныне платят 1% от доходов (иногда, всё чаще и чаще, этот налог вырастает до 10%), города — 1 денье с каждого ливра (ливр = 20 су = 240 денье) оборота, церковь — 10% от собираемого, причем платит всегда, тогда как раньше она облагалась лишь «добровольными пожертвованиями» в казну в случае войны и других чрезвычайных обстоятельств.

К этому добавляется налог в 6 су «с каждого очага» и множество иных поборов — цеховые, дорожные, акцизы, пошлины. Постоянно придумываются всё новые и новые способы пополнения казны, понятно, что за счет обложения подданных, — в сумме они в несколько раз, а иногда и в несколько десятков раз превышают основной, базовый налог.

Именно Филипп вводит самый непопулярный (и это очень мягкое определение) налог, габель — на соль, всё время своего существования вызывавший настоящую ненависть низов. Габель просуществует до 1790 года и много раз в истории страны будет становиться причиной крестьянских восстаний.

Казну пополняют также специальные «ломбардский» и «еврейский» налоги, размеры которых постоянно увеличиваются, — в итоге король просто ограбит и тех и других, отобрав всё их имущество.

В 18 лет король женится — и происходит малообъяснимое (применимо к Железному королю и человеку-статуе): кажется, Филипп влюблен, и эту любовь он пронесет через всю жизнь, не женившись больше после смерти супруги Жанны Наваррской, несмотря на то, что различные брачные союзы могли принести ему невероятные выгоды.

Впрочем, этот довольно загадочный своей человечностью поступок — кажется, единственное косвенное проявление каких-то возможных чувств в его жизни.

Женившись, Филипп становится не только королем Наварры (это довольно бедное место), но и графом Шампани, получив эти титулы и земли, принадлежавшие Жанне. А Шампань — не просто примыкающие к Иль-де-Франс, королевскому домену, земли, но еще и чуть ли не самое богатое графство в Европе, которому невероятные доходы приносят знаменитые Шампанские ярмарки.

Надо сказать, устройство ярмарок в Шампани — очень сложный механизм с собственными деньгами (шампанский денье так значим и ценим буквально всей Европой, от итальянских республик до городов Ганзы, от Англии до Польши, что даже золотое экю Людовика Святого не заменяет его), сложной системой решения споров, регламентов пребывания и ведения торговли купцами, чередованием ярмарок (их в Шампани шесть, они проходят в отведенных местах в устоявшиеся сроки), представительствами торговых и территориальных объединений, своим форматом мер, весов, обмена денег, нотариусами, складами, гостиницами, причалами и дорогами — всё это приносит невероятные доходы и в самом деле является настоящим золотым дном.

Как всем этим, нечаянно свалившимся на его голову богатством распоряжается Филипп, которому с первых дней правления (и до самых последних дней) не хватает средств на содержание своих армий и легистов?

Он… закрывает Шампанские ярмарки. Нет, не так — он повелевает перенести их в Париж, объявляя свою столицу новым ярмарочным центром, и упраздняет шампанское денье.

В Париж, понятно, мало кто едет — Шампань прекрасна своим расположением, торговыми путями, именно благодаря которым она и стала центром торговли.

Плюс (точнее, жирный минус) — в Париж не «переезжают» управленческие институты Шампани, «парижская» торговля сопряжена с большим риском и ведется в обстановке хаоса, что для торговли не слишком полезно. Затея провалилась с треском.

Всего через несколько лет после ликвидации ярмарок всё еще не убитая, но сильно захиревшая Шампань приносит уже в восемь (!) раз меньший доход, чем в последние годы до «переноса».

Надо сказать, что Железный король никогда в жизни не менял своих решений, к каким бы серьезным последствиям они ни приводили и какими бы очевидными ни были его ошибки.

Правление Филиппа совпадает с некоторым общим упадком экономики в Европе вообще и во Франции в частности — «золотой век» пришелся на правление его деда Людовика, а Филиппу требовалось значительно больше денег, чем его предшественникам, ведь войны, которые он вел (среди них главная — война с Англией за Гиень (Аквитанию), английские земли на континентальной территории Франции), предполагали совершенно другие по размеру армии.

Если во времена Людовика все были поражены его гигантской армией, отправившейся в Египет (в ней было 25 тысяч человек, и современники сходились во мнении, что армии такого размера сопротивляться невозможно), то в Аквитанской войне, продолжавшейся несколько лет, участвовали больше 150 тысяч воинов, которым надо было платить и которых требовалось кормить.На всё это нужны деньги, и принудительными займами облагаются все, кто, по мнению короля, способен платить. Например, города, если король сочтет их процветающими. Или крупные феодалы и монастыри, которые в глазах короля состоятельны. Займы эти за всё царствование Филиппа так никогда и не были возвращены полностью, хотя некоторые кредиторы и получили частичное погашение долга.

В самом начале правления Филипп объявляет о намерении отправиться в крестовый поход и объявляет сбор средств. Дело считается богоугодным: ему жертвуют довольно большие суммы.

Филипп «собирается» в крестовый поход всю жизнь, но так и не соберется — эпоха настоящих крестовых походов закончилась на его деде Людовике (хотя церковь еще будет объявлять крестовыми походами некоторые локальные конфликты в защиту интересов папства).

То, что сбор средств на якобы поход, — афера, всем становится ясно еще при жизни короля, но задавленная им церковь не рискует выступать против него открыто.

Известно, что эта тема с большим негодованием обсуждается приватно, потому что обмануть в святом намерении — это прямой обман самого Бога, то есть невероятное святотатство.

Впрочем, Филиппу всегда было наплевать на реальное, но непубличное мнение, ему, напомним, важно было формальное одобрение…

Фальшивомонетчик, или Благие намерения от безграмотности

Филиппу приходит в голову идея, которая кажется ему отличной, — надо просто слегка «облегчить» монету, уменьшив в ней количество серебра (золотые экю давно уже не выпускают), тогда можно будет начеканить много монет, то есть денег у него станет больше.

Король движется к своей цели осторожно, вводя вместо старых ливров новые, 4 старых = 5 новых ливров (монета ливр не чеканилась, слишком была дорога и служила расчетной единицей). Именно новыми ливрами он и расплачивается со всеми подданными.

Денег требуется очень много — бюрократический аппарат необыкновенно велик.

Ремесленник высшего класса зарабатывает от силы 18 денье в день (27 ливров в год), тогда как мелкому королевскому служащему полагается 2–5 су в день, рыцарю — 10 су, то есть около 180 ливров в год (1 ливр = 20 су = 240 денье). Самый высокооплачиваемый чиновник королевства, хранитель печати де Мариньи, в год получает 900 ливров.

Годовой бюджет Филиппа в конце XIII века составляет 2–2,5 млн ливров. И если с расходной частью всё ясно, то с доходной постоянные проблемы: доходов не хватает, король постоянно занимает деньги у церкви, рыцарских орденов, ломбардцев и евреев. Одним словом, «легкая монета» кажется ему отличным выходом из ситуации (странно, что она раньше никому в голову не пришла, да?).

Король держит совет с ломбардцем Мусикатто, и тот категорически возражает против этого «маневра», пробуя объяснить королю, что в этом случае его же доходы превратятся в его собственные убытки, но убедить короля он не в состоянии.

Присутствующий при разговоре глава королевского двора Косинель — его годовое жалование 250 ливров, и он старается всячески понравиться своему господину — тоже не хочет понимать, в чем проблема, и вызывается экономить драгметаллы.

Участь денежной системы Франции решена — отныне и до конца дней Филиппа Фальшивомонетчика казна будет разорена, но еще больше будут разорены жители, которые, в отличие от короля, на собственной шкуре чувствуют, что такое доход, превращающийся в убытки.

Восстания, большие и малые (самым большим будет захват восставшими Парижа в 1306 году, Филипп спасется бегством), не прекращаются.

Королевские бальи получают распоряжение объяснять народу, что облегчение монет — мера временная, только на случай войны, что-то вроде займа, и после войны король рассчитается со всеми сполна, но войны почти не прекращаются, заверениям короля и его чиновников не верят — не та у заявителей репутация.

Собирание земель

Тем временем, воспользовавшись некоторым замирением в Гиени (король Англии Эдуард I приносит присягу как вассал короля Франции в качестве владельца Аквитании), Филипп начинает войну за Фландрию, самую богатую из территорий того времени (прямо говорилось о том, что именно богатство Фландрии было главным мотивом для ее захвата), подготовив к вторжению 70-тысячную армию.

Выделим два эпизода одного только 1302 года из этой долгой войны: первый — это «заутреня в Брюгге», когда фламандцы устроили настоящее побоище, истребив французов (постоянно призывавших короля «прийти и навести порядок») в своем городе. Легенда гласит, что они врывались в дома и требовали произнести фразу schild en vriend — «щит и друг» на фламандском, поскольку французам никак не давалось чисто фламандское звучание, и тех, кто не справлялся с задачей, убивали на месте. И второй — битва «золотых шпор», сражение при Куртре, где впервые в истории фламандская пехота победила французскую рыцарскую конницу — раньше закованные в броню всадники неизменно, всегда, без исключения били пехотинцев.

Заметим еще, что противостоял самому могущественному монарху Европы простой ткач из Брюгге, выбранный фламандцами своим временным (!) управляющим.

Однако ресурсы Франции, самой густонаселенной страны Европы (12 миллионов человек!), неисчислимы, и король частично достигает своих целей — несколько фламандских городов, среди которых Лилль, стали французскими, но Филипп вынужден признать независимость Фландрии.

Его успехи в «собирании земель», которые (пусть и не полностью) были реализованы большой кровью, с огромным количеством неудач и провалов, поздние историки будут оценивать высоко — не станем это оспаривать, всё-таки речь идет о XIII–XIV веках, когда главным богатством были земли, распаханные и населенные крестьянами. Основная и самая главная прибыль — урожай, собираемый с этих земель. Конечно, уже во времена нашего героя оживлялась торговля, развивались ремесла, но всё это были довольно сложные материи (не только для Филиппа IV, заметим — до сих пор не каждый из забравшихся на самый верх пирамиды власти понимает, как с этим управляться), и эти, доходные, в принципе, отрасли, всё правление Филиппа Красивого переживают кризис.

Впрочем, наверное, здесь уместнее писать не о Филиппе Красивом, а о Филиппе Фальшивомонетчике — и это его прозвище само по себе напомнит о том, отчего иного положения дел в отраслях более «технологичных», чем сельское хозяйство (хотя… в той же Фландрии и Голландии уже развивалось четырехполье — революционная технология обработки земли тех лет), и быть не могло.

Уничтожение чужого процветания

Всё правление Филиппа сопровождает его конфликт с Римом — французские епархи жалуются папе, что не могут послать ему денег, так как поборы короля невыносимы, и папа требует (не просит, а именно требует, церковная власть выше светской!) от Филиппа прекратить обирать церковь.

Король не просто отказывается это сделать, нет — он созывает специальный суд, который объявляет папу Бонифация еретиком.

Всё в лучших традициях легистов: суд находит свидетеля, который якобы слышал, как папа произносит: «Лучше быть собакой, чем французом». По логике суда — у собаки нет души, а у француза есть, желая быть собакой, а не французом, папа отрицает существование души, а это — ересь.

Кстати, вот тогда-то в Генеральные штаты, утверждающие (единогласно, конечно) судебный вердикт, и приглашают простолюдинов — для большей легитимизации решения «суда».

Опуская некоторые детали, сообщим, что папа Бонифаций VIII вскоре будет пленен (даже, говорят, избит при этом) чиновником Филиппа — Ногаре — и вскоре умрет, не в силах пережить унижение (хотя версия о его насильственном умерщвлении тоже не исключается).

Новым папой становится француз, Климент V, который не торопится ехать в Рим, где его не сильно любят. Филипп передает ему город Авиньон в качестве резиденции, которая из временной скоро становится постоянной — так начинается продлившееся более 60 лет «авиньонское пленение пап», церковная власть фактически контролируется светским правителем.

А что с финансами? С ними по-прежнему всё плохо, закрепленное ограбление церкви светской властью не приносит ожидаемых барышей, и Филипп пускается на очередную «хитрость»: он в честь победы над Фландрией возвращает старое доброе денье — отныне все расчеты должны производиться в новой валюте.

На практике это означает, что все займы (кроме королевских, конечно), сделанные в «легких» деньгах, теперь должны быть возвращены полновесным денье. Именно это и приводит к захвату Парижа восставшими.

В качестве спасительной меры Филипп объявляет об изгнании евреев и конфискации их имущества. Ход хороший — сам Филипп освобождает себя от выплат гигантских сумм, которые он много лет занимал у евреев.

Народ ликует, потому что — понятно, всегда виноваты евреи, и вот теперь-то, без них, заживем! Между тем долги евреям переписываются, а сбор долгов с должников-французов поручается королевским бальи.

Куда-то делись евреи, но, оказывается, никуда не делись долги французов — и это приводит к новому витку восстаний.

В итоге казна лишается регулярных (и весьма высоких) поступлений от еврейской общины, а Франция — кредитной системы для небогатых граждан (проценты у евреев низкие, а сами еврейские ростовщики, которых с подачи церковных и светских властей не любят, имеют всё-таки репутацию честных, в отличие от бальи, которые многократно превышают требования по возврату «еврейских долгов»).

Акция неудачная, но это не повод останавливаться, да и деньги, как всегда, нужны срочно, здесь и сейчас, и Филипп проводит ту же самую операцию с ломбардцами — с тем же самым результатом.

Кредитно-денежная система страны разорена, денье снова становится «легким», из всех известных финансовых учреждений того времени монастыри покорены, евреи и ломбардцы обобраны до нитки (они покидают страну только с тем, что могут унести на себе), ограблены и изгнаны, но — ходят легенды о несметных сокровищах ордена тамплиеров, и, конечно же, эта самая мощная и закрытая организация своего времени становится мишенью Железного короля.

Конечно же, снова собирается суд, конечно же, снова находятся «свидетели», утверждающие, что тамплиеры клянутся служить сатане, поклоняются коту, занимаются содомией, на них «вешают» все грехи, которые кажутся человеку начала XIV века самыми страшными.

Допросы, а значит, жесточайшие пытки, непременный спутник дикости (легисты не ищут доказательств, суть дела им не важна, они ищут подтверждений решений, спущенных сверху) — и многие тамплиеры оговаривают себя, и суд выносит вердикт (а Генеральные штаты его утверждают) — виновны!

Имущество тамплиеров формально переходит к другим монашеским орденам и монастырям, королевская казна освобождается от долгов, но, как и в случаях с ломбардцами и евреями, не освобождает от долгов клиентов тамплиеров, самовольно назначая себя, как сказали бы сейчас, их правопреемником.

По легенде (сочиненной позже и популярной у романистов), Жак де Моле, магистр ордена, на костре проклинает своих мучителей — Ногаре, папу и короля, и все они умирают в течение года.

Правда, на самом деле к тому моменту Ногаре уже мертв, но… такая мелочь не должна портить легенду о проклятии.

ПОСЛЕДНИЕ ШАГИ

Сам Филипп умирает в возрасте 46 лет, 29 из которых он был самым сильным королем своего времени. Перед смертью он успеет еще отравить жизнь своим сыновьям, «уличив» двух невесток в прелюбодеянии, а третью — в сокрытии оного.

Зная «суды» и «доказательства» этого отчаянного и самозабвенного поклонника легизма, невозможно утверждать, что эти обвинения не были напрасными.

Позже его сыновья умрут один за другим бездетными, и династия Капетингов прервется, их правление, и прежде всего правление самого Филиппа, которое создаст почву для конфликта с Англией, приведет к Столетней войне, разоренная экономика еще даст о себе знать.

Увлеченные идеями этатизма (это французское слово можно буквально перевести как «государственничество»), идеями максимального вмешательства государства в жизнь общества, часто приводят Филиппа IV в пример как образцового государя, особо отмечая, что у него всё было полностью одобряемо и строго по закону.

Впрочем, такая точка зрения на итоги нахождения у власти этого правителя не популярна сегодня даже среди исследователей в самой Франции.

Прямые и косвенные последствия

Итак, Филипп, который современникам казался вечным, умер. Произошло это внезапно и, судя по сохранившимся сведениям, никого особо не расстроило. Пожалуй, даже наоборот…Его сыновья (Людовик Х Сварливый, Филипп V Длинный и Карл IV Красивый), по старшинству, наследовали ему. Они пытались исправить все недостатки правления своего отца, в частности умерить пыл легистов (де Мариньи даже был казнен), замириться со своими соседями, вернуть в обращение полновесную монету, отменить крепостное право, навести порядок в системе мер и весов, и предпринимали массу других усилий для оживления торговли, например, занявшись возвращением в страну евреев и ломбардцев, но ни одно из этих здравых начинаний, по тем или иным причинам, так и не было доведено до конца.Все наследники Филиппа IV, разлученные отцом со своими законными женами, женились повторно, но наследников мужского пола так и не оставили (романисты охотно приписывают это проклятию тамплиеров — увы, если бы будущее определялось чьими-то «напутствиями», жизнь была бы иной).После смерти последнего из них английские Плантагенеты (их родная сестра была женой короля Англии) предъявили свои права на французский престол — так началась Столетняя война (по разным оценкам, унесшая жизни от 2,2 до 3,3 млн человек), которую историки тоже ставят в вину Филиппу, считая его виновным в сложившейся политический ситуации и той общей ненависти, которую французы вызывали у соседей.

Начало войны было для Франции катастрофическим — армия, устроенная по образцам и заветам Филиппа, оказалась неспособной противостоять английским лучникам, и Франция более ста лет будет подвергаться разрушениям и разграблениям и со стороны интервентов, и со стороны собственных армий.Можно еще долго говорить про упущенные за сто лет войны возможности для страны (например, в кораблестроении или передовых сельскохозяйственных технологиях), но одна только эта тема «тянет» на отдельную огромную статью.Да, еще — после смерти Филиппа писали, что никогда в истории французские крестьяне не жили так бедно и не были так раздавлены несправедливостью законов, но нищета и несправедливость — обычная в истории плата за величие правителя.