«Кошки с удовольствием ходили к нему в эксперименты». Физиолог Иван Пигарёв разработал революционное объяснение значения сна, а теперь о нем сняли фильм

— Иван Пигарёв — автор висцеральной теории сна. Поясните, пожалуйста, нашим читателям на пальцах, в чем она состоит и какое научное значение имеет.

— Смотрите: когда мы бодрствуем, мозг обрабатывает сигналы, которые поступают из внешней среды (то, что мы видим, слышим, осязаем). А вот что делает мозг во сне? Наука не имеет по этому вопросу единого мнения до сих пор. Часть ученых считает, что сон нужен только для того, чтобы мозг «перезагрузился», сбросил часть данных из краткосрочной памяти в долгосрочную и отдохнул. По Пигарёву же, сон — это время переключения центральных отделов нервной системы на обработку информации от висцеральной сферы организма. То есть во сне мозг обрабатывает сигналы, которые идут от внутренних органов: например, от желудка, кишечника. И Пигарёв говорил о том, что в этот период мозг диагностирует внутренние органы и, возможно, даже лечит их.

По поводу научного значения этой теории довольно сложно говорить сейчас, потому что она относительно новая, у нее есть как сторонники в научном мире, так и противники. Но в последние годы всё больше ученых обращают внимание на висцеральную систему, на то, как мозг «общается» с внутренними органами, и цитируемость статей Ивана Николаевича растет. Оценить его вклад в науку мы сможем, наверное, лет через сто.

— Одна из основоположников сомнологии — упомянутая в фильме биохимик Мария Манасеина, она работала в конце XIX века и умерла за 30 лет до официального рождения этой науки в США. Расскажите о ней и о том, почему ее имя оказалось забыто.

— Манасеина родилась в 1841 году. Она мало того что получила высшее образование, еще имела ученую степень, что тогда было большой редкостью для женщин. Занималась биохимией, гигиеной, изучала сон — в те времена было нормально для ученого иметь такую широкую сферу научных интересов. Во второй половине XIX века она проводила биохимические эксперименты с дрожжами и сделала открытие, за которое впоследствии, уже после ее смерти, получил Нобелевскую премию немецкий ученый Бухнер. Манасеина видела его публикации и писала ему о том, что он украл ее данные, буквально списал всё с ее ранее изданной работы. Он ей так и не ответил, в 1903 году она умерла, а четыре года спустя Бухнер получил Нобелевку.

Вообще с памятью о Манасеиной всё сложилось печально: ее имя по каким-то причинам практически было забыто в советское время, если кто-то о ней и вспоминал изредка, то как о биохимике. Но она была еще и первым в мире сомнологом. Целью ее (жестоких и неэтичных по нынешним временам, но это неизбежность для пионеров науки. — Прим. ред.) экспериментов было понять, зачем нужен сон. Для этого подопытных животных лишали сна, и, конечно, они умирали. Как и многие, Манасеина думала, что сон нужен для мозга, поэтому при исследовании их органов искала, что же сломалось в мозге. Но, к ее удивлению и к удивлению всех последующих ученых, мозг от депривации сна страдал меньше всего.

Еще долгое время никто не мог понять, отчего именно умирает существо, лишенное сна. Спустя многие десятилетия американские ученые, которые 40 лет проводили опыты на мышах, доказали, что животные умирают от сепсиса. И это еще одна загадка науки: почему от депривации сна начинается заражение крови? До сих пор никто не может понять этого механизма.

— Обычно ученые проводят эксперименты над мышами, дрозофилами, обезьянами. Пигарёв использовал кошек — надевал им «шлем» и регистрировал мозговую активность. Известно, почему именно их? Кажется, что коты и от физиологии человека далеки, и своенравны, и людям их жалко.

— Ой, с кошками интересная тема. Мне кажется, вообще Пигарёв кошек любил. Еще он изначально занимался зрением, а зрение ученые традиционно изучали, наблюдая за кошачьими. Идея висцеральной теории сна родилась у Ивана Николаевича именно благодаря кошкам: во время экспериментов они засыпали, но в зрительной коре происходила какая-то активность. Тогда Пигарёв решил, пока кошка бодрствует, изучать ее зрение, а когда она спит — изучать сон. Он стимулировал внутренние органы, смотрел ответы на коре мозга и так сделал открытие, что во время сна зрительная кора реагирует на сигналы от внутренних органов. И в этом, собственно, и заключались его эксперименты.

Кошки, надо сказать, очень хорошо жили с Пигарёвым. Они с удовольствием ходили к нему в эксперименты. И потом, когда ряд экспериментов заканчивался, он их забирал к себе, они жили у него на даче. И как Иван Николаевич сам говорил, «это всё гораздо гуманнее, чем резать зверюшек на мясо». В принципе, его животным всегда было комфортно. В фильме есть трогательная история, которую рассказал итальянский нейробиолог Джакомо Риццолатти, первооткрыватель зеркальных нейронов. Он работал с Пигарёвым в Пармском университете. Они как раз проводили эксперименты на обезьянах, и животных нужно было погрузить для этого в наркоз. Риццолатти рассказывал, что в семь-восемь вечера он бегом бежал домой после работы, а Пигарёв оставался в лаборатории и смотрел, как обезьянка выходит из наркоза. Он держал ее на коленях и говорил: «Нет, нет, я должен остаться с ней, потому что она маленькая, может быть, ей очень грустно будет, когда она выйдет из наркоза». У него очень трепетное отношение к животным было, и в его экспериментах они не страдали.

— В фильме Пигарёв говорит, что физиология человека позволила бы ему жить и до 150 лет — при соблюдении правильной гигиены сна. Что это за гигиена и почему никто ее не соблюдает?

— Гигиена сна включает в себя прежде всего его достаточное количество. Иван Николаевич говорил, что нужно спать столько, сколько нужно организму. Как только вы захотели спать — надо пойти и поспать. Это сигнал о том, что в организме что-то разладилось, и мозг пытается уйти в сон, чтобы во время сна всё это продиагностировать и вылечить.

У нас в фильме есть еще один эксперт — Александр Калинкин, сомнолог, работает в медицинской клинике МГУ. Он говорит, что это большая мировая проблема — то, что за последние 100 лет количество сна в среднем сократилось с восьми до шести часов. И это влияет на экономику: она теряет миллиарды долларов из-за того, что люди просто не высыпаются. А не высыпаются они, потому что у них активная социальная жизнь, им как бы некогда спать, не хочется тратить на это время. Ну и это, наверное, ответ на вопрос, почему никто не соблюдает гигиену сна. Все же знают, что, например, курение вредно, но до сих пор многие курят. Точно так же мы знаем, что нам нужно спать, и мы прекрасно интуитивно понимаем, что нам лучше, когда мы выспались, чем когда не выспались, но всё равно этим пренебрегаем. Ну вот таков человек. Социальная жизнь его погубит когда-нибудь.

— Иван Николаевич погиб в аварии в 2021 году, но у вас в фильме он — активный герой. Как это получилось? Вы занимаетесь фильмом уже больше трех лет и задумывали его не как меморабилию, верно? Как и почему вы выбрали эту тему и этого героя? Когда случилась трагедия, как она поменяла фильм?

— Я про Ивана Николаевича дважды слышала от разных ученых, когда снимала фильмы про мозг. Мне стало интересно, что два человека из разных сфер мне сказали, что нужно снимать кино про Пигарёва. И я просто поехала с ним познакомиться в лабораторию, взяла с собой оператора с камерой, чтобы записать интервью. Иван Николаевич оказался харизматичным человеком, очень энергичным. Мы устали за два часа съемок интервью, а это был практически монолог Ивана Николаевича. Мы устали, а он нет. Мне кажется, он еще часов восемь мог бы рассказывать про свою висцеральную теорию. Ему на тот момент было 78.

Много чего в лаборатории он сделал своими руками. Там очень маленькая комната, и он собственноручно сделал в ней второй этаж. Набил там доски, лесенку поставил. Он ездил на работу всегда на велосипеде, ходил в пиджаке, с бородой, немножко на Ивана Павлова похож. И он, конечно, такой аристократичный, интеллигентный. Наверное, то, что он праправнук Тютчева, тоже как-то на нем отражалось.

И тогда мне первый раз в жизни захотелось снять фильм про ученого. До того я десять лет снимала документальное кино, в том числе про героев. Но когда перешла в научное, то снимала в основном так, как это принято делать, о предмете исследования: про мозг, про нейроимпланты, про роботов. И вот в первый раз мне захотелось снять кино про ученого. В итоге фильм получился на стыке двух видов — научно-популярного и документального, с довольно сложной драматургией, потому что одна история — это история исследований сна, висцеральной теории, как и откуда она взялась и к чему привела. А вторая — это история Ивана Николаевича, довольно драматичная, потому что теорию долгое время не признавали, только сейчас о ней стали больше говорить.

Путь фильма получился долгим, потому что мы сняли интервью в 2019 году, и, чтобы найти деньги на остальные съемки, нужно было подать заявку в Министерство культуры, а там заявки раз в год принимают. В 2020 году случилась пандемия, был длинный перерыв, потом вроде бы ковид пошел на спад, мы снова решили продолжить работу над фильмом, и я написала письмо Ивану Николаевичу. Он, кстати, всегда отвечал очень длинными письмами, он мне писал: «Давайте, вот как раз ковид прошел, мы сейчас ездили в Питер, возили туда кошку в институт Павлова…». В общем, всё это описывал, описывал…

И через две недели я вижу в новостях, что он трагически погиб — ехал, как всегда, на работу на велосипеде, и на него налетел самокатчик. Меня это совершенно ошеломило. И как снимать кино про героя без героя — мне было не очень понятно.

Какой-то фильм-воспоминание делать не хотелось, я вообще не очень люблю такое традиционное телевизионное кино с закадровым текстом. Опять была пауза, а затем мне написал сын Ивана Николаевича, Коля Пигарёв. Он говорит: «Юль, давай снимать про папу». А мы с ним были друзьями в одной из соцсетей, потому что он тоже кино занимается. Мы встретились, походили вокруг МГУ. Иван Николаевич жил в МГУ. И мне как раз какие-то образы пришли. Я поняла, что это серьезный фундаментальный фильм про фундаментальную науку. Для меня было важно, чтобы кино было живое, и драматургия фильма выстроена из прошлого в будущее. Мы начинаем с Манасеиной, с опытов в лаборатории Быкова и Черниговского в институте Павлова в 1960-х годах, с опытов Ивана Николаевича. И после его смерти переходим к сегодняшнему дню. Там уже у нас и манера съемок немного меняется, появляются движущиеся камеры, коптеры, появляется ручная камера.

Еще в фильме есть потрясающая хроника. Семья Ивана Николаевича нам очень помогала и предоставила пленки, которые Иван Николаевич снимал сам в 1960-е годы. И это, с одной стороны, ностальгия, а с другой — такой мир, который мы потеряли, потому что живем сейчас по-другому.

В хронике мы видим, как жили ученые в 1960-х годах, как они проводили досуг: они не сидели в телефонах, а ходили на лыжах, на байдарках, сами делали байдарку, сами построили яхту. Только подумайте: ученые в Советском Союзе сами построили яхту — семь лет строили! — спустили на водохранилище и катались на ней.

В этой хронике отражена удивительная атмосфера — бесконечные какие-то посиделки, праздники, костюмы. Когда мы показывали фильм на Конгрессе молодых ученых в «Сириусе», то участники нашей закрытой фокус-группы на вопрос, что больше всего впечатлило, ответили, что хроника. Под эту хронику мы попросили композитора написать специальную музыку: «Напиши советский вальс». И это полная ностальгия. В общем, нам приходилось придумывать какие-то образы, драматургию, какие-то ходы, чтобы это всё-таки было кино художественное, не поминальное, а настоящий живой док.

— Коллеги Пигарёва говорят, что проблем с грантами на исследования сейчас нет, вот только специалистов, которые могли бы продолжить исследования висцеральной теории сна, мало. Но вообще они есть, какие-то работы ведутся или всё остановилось после того, как не стало автора теории?

— Насколько я понимаю, висцеральную теорию сейчас продолжает развивать, в частности, отечественный сомнолог Александр Леонидович Калинкин. Он в МГУ каждый год проводит форум «Сон», там около тысячи участников, и в отдельном блоке он всегда ставит висцеральную теорию сна. Но так как это теория, я даже не представляю, какое количество ученых и какое количество экспериментов нужно, чтобы всё проверить.

Александра Лиманская, аспирантка Ивана Николаевича, говорила, что суть последней заявки на грант, которую они должны были написать перед его смертью, была такой: «Давайте теперь проверим, какая часть мозга за какой орган, грубо говоря, отвечает. Вся кора занимается сначала желудком, потом кишечником, или наоборот, или вот там часть отвечает за желудок, часть за кишечник». И это лишь один из экспериментов, а должно быть их много. И в таком объеме, наверное, никто сейчас этой теорией не занимается. Но на Западе сейчас тоже выходит много статей, посвященных внутренним органам и взаимодействию с мозгом, Пигарёва читают и цитируют, так что в целом развитие какое-то есть.

— Какого эффекта вы ожидаете от проката?

— Мы в очередной раз умудрились словить «черного лебедя» (сформулированный писателем Нассимом Талебом феномен существования слабо предсказуемых событий, которые имеют значительные последствия. — Прим. ред.). Мы очень круто стартанули. За первые три дня проката сборы составили 512 тысяч рублей. Для документального кино это отличный показатель. И сборы резко увеличивались, эффект сарафанного радио нарастал — и тут случилась ужасная трагедия в «Крокусе». На два дня кинотеатры закрылись, люди сдали билеты, никто не хочет ходить в кинотеатры и торговые центры. Всем стало резко не до кино, и это можно понять. Поэтому, конечно, мы от проката ожидали большего, наверное, тех темпов, с которых он стартовал. Мы думали, что так всё будет дальше раскручиваться, но никто не застрахован от таких вот внезапных событий. Поэтому сейчас мы уже ничего не ожидаем, мы просто наблюдаем за тем, что происходит.

— Какие правила вы для себя сформулировали, работая над фильмом «Как Иван Пигарёв сон изучал»: что стоит делать, чего не стоит? Какие приемы работают, какие вещи оказываются самыми сложными?

— Самая главная задача документалиста — это не мешать жизни происходить, не мешать событиям развиваться и не пытаться это натянуть на какую-то свою концепцию. Поэтому я поняла, что вот у нас есть одно-единственное интервью с Иваном Николаевичем — и я им ограничусь. То есть вообще Иван Николаевич много интервью дал в последние годы, особенно когда висцеральная теория стала набирать популярность. Но я, кроме нашего интервью, не использовала больше никакие. Это было такое мое личное ограничение. Потому что всё-таки это кино авторское, и это всё-таки какой-то мой взгляд, наверное, на эту историю.

Одна из самых сложных вещей в научном кино — это научные эксперименты. В фильме есть воспроизведенный эксперимент Пигарёва с «кремлевской таблеткой», которая стимулировала внутренние органы. Так вот, мы не имитировали, а именно воспроизводили. Это был настоящий научный эксперимент, мне было важно, чтобы были записаны реальные данные, чтобы данные были реально расшифрованы, и это было сложно. Мы несколько месяцев его готовили (довольно-таки трудно собрать группу ученых в одном месте для съемок) и потом еще пару месяцев ждали, пока расшифруют данные. Потом снимали сцену, когда они обсуждают эти данные. То есть, если хочешь снимать действительно документально, не имитируя «якобы эксперимент», нужно набраться терпения.

И еще любопытная вещь. Мы, когда снимали историю Манасеиной, обнаружили, что у нас есть только одна ее фотография и обложка книжки, которую она написала. Чтобы рассказать ее историю, нужно было делать реконструкцию, но мы не могли реконструировать ее опыты с животными, которые касались сна, — они неэтичные. Поэтому решили реконструировать ее биохимический опыт с дрожжами, тот самый, за который Бухнер получил Нобелевскую премию. Мне как документалисту требовалось, чтобы была правда в кадре — такой опыт, каким он мог быть в конце XIX века. Мы не знали, какой посудой пользовались тогда химики, тогда еще даже чашку Петри не изобрели. Мы привлекли научного консультанта на факультете почвоведения МГУ, Ирину Максимову. Она листала литературу, нашла в журнале «Биохимия» 1956 года второй портрет Манасеиной, поняла примерно, каким был тот эксперимент, и поставила его.

На постановку этого эксперимента у нее ушло две недели. Там довольно простая механика: дрожжи перетираются, чтобы они погибли, и добавляется глюкоза, чтобы дрожжи забродили и начал выделяться углекислый газ. Нам нужно было это показать. То есть у нас реально в кадре идет брожение, выделяется газ. Хотя, опять же, можно было как-то это всё сымитировать, но я не из тех режиссеров, которые приходят на химфак и говорят: ну-ка, покажите мне цветную колбу, а что у вас тут интересненькое есть, что можно снять, какой-нибудь сухой лед и т. д. Мы погрузились в историю, взяли актрису, костюмы и воспроизвели этот эксперимент с дрожжами. Хотя для фильма и драматургии он не так сильно важен. Но для меня важна плотность изображения, атмосфера. И я понимаю, что вся эта правда, которую мы пытаемся сделать, она всё равно влияет на зрителя. То есть у нас не плоская картинка, у нас есть некая глубина и в смыслах, и в изображении.

— Возможно, нас читают потенциальные авторы научного кино. Посоветуйте им, пожалуйста, что делать, чтобы получить господдержку на реализацию своей идеи.

— Вот, кстати, по поводу господдержки. Так как у нас идет десятилетие науки и технологий, то у государства есть задача поддерживать популяризацию науки. Поэтому в любых грантах, что в Министерстве культуры, что в Фонде регионального кино, что в Президентском фонде культурных инициатив, есть темы — наука, ученые, люди, которыми страна гордится, и вполне возможно получить финансирование на научное кино. Но я боюсь, что здесь не обойтись одним советом. Это, наверное, на три лекции, как получить финансирование в разных фондах, потому что это совершенно разные условия. У Минкульта одно, у Фонда президентских грантов другое. Но самое главное — что это возможно.

Что не менее важно, помимо финансирования, — это найти интересных героев, ученых, заинтересованных в съемках, и погрузиться в эту историю. Наука настолько увлекательна, что требует больше времени, чем просто документальное кино. Чтобы разобраться в висцеральной теории, мне потребовалось довольно много времени. Но чем ты глубже в эту тему погружаешься, тем у тебя качественнее и заявка, и синопсис, и люди, которые читают твои сценарии, проникаются вот этим уровнем погружения. Так что вот здесь советую не торопиться, хорошо изучить тему, найти интересных героев и попробовать всё-таки выстроить драматургию, потому что научное кино — это ровно такой же вид искусства, как любое кино, как документальное, анимационное или игровое. И правила везде одни и те же.

Я вот недавно была художественным руководителем проекта «Лаборатория научного кино 2.0», в рамках которого снимали короткометражные фильмы, и просила режиссеров придумать, в каком жанре у них будет фильм. То есть научное кино может быть в разных жанрах. Оно может быть комедией, детективом. Детектив, кстати, очень подходит научному кино. Когда ты собираешь всё это воедино, ты собираешь героя, какую-то увлекательную историю, ты придумываешь, в каком жанре ты это решаешь, ты глубоко погружаешься в тему — и есть большая вероятность, что твоя заявка пройдет.

— В процессе подготовки вы наверняка чем-то вдохновлялись и с кем-то себя сравнивали. Какую классику или крутые мировые новинки научного кино вы бы посоветовали посмотреть тем, кому нравится тема? Какие есть российские фильмы, которые стоит заценить?

— Это сложный вопрос, потому что, когда я начинаю снимать свое кино, я перестаю смотреть чужое. Я обычно читаю книжки. Вот сейчас, например, перечитываю Куприна, это для меня отдых и где-то вдохновение. Еще, кстати, очень вдохновляет работа с композитором, потому что тут очень интересная задача — объяснить. Композитор передает ту же идею, что и я, но я это делаю с помощью драматургии, оператор с помощью изображения, а композитор с помощью музыки. И меня очень вдохновляет, когда композитор понимает, чего я хочу, и присылает какую-то музыкальную тему. Я слушаю и думаю: «Боже, да! Это то, что мне нужно, это то, что усилит эмоции!»

А вообще из научпопа мне очень нравятся ранние советские картины, знаете, времен «Механики головного мозга» (фильм Всеволода Пудовкина 1926 года. — Прим. ред.). Они для меня вообще какой-то космос, потому что сейчас мы так снимать не можем. У нас сейчас совершенно другая этика, во-первых. Во-вторых, как они выстроены, как там всё логично, как здорово всё это объясняется! У них же не было таких технологий, как у нас, всё просто на пленку снимали, и как только они всё это придумывали? С 1920-х по 1960-е годы некоторое черно-белое советское научно-популярное кино просто потрясающее. Не скажу, что оно меня вдохновляет именно на мои картины, но это то, что я очень люблю смотреть. А поскольку таких картин снималось в советское время огромное количество, их все не пересмотреть. Я, например, недавно посмотрела фильм Семена Райтбурта — все знают его «Теорию относительности», «Математик и черт», — а тут мне вдруг попался менее известный «Девять писем одного года», и вот он меня почему-то очень зацепил.

Самое полное и актуальное расписание показов фильма «Как Иван Пигарёв сон изучал» доступно на сайте научноекино.рф.

---

Фото предоставлены пресс-службой