«Их вид и выкрики ужасно нервировали». Как в народном православии изгоняли бесов из одержимых

Прежде чем можно будет прояснить компоненты ритуальной драмы одержимости в русском православном приходе, необходимо изучить религиозный контекст этой драмы. Необходимо изучить формы, в которых православное представление о демонах и одержимости реализовывалось в пореформенный период на местном уровне. Представления крестьян об одержимости и реакция священников и монахов на эти представления — опорные точки в разборе аналогичных мифов об одержимости.

Традиционно изучение народного православия сосредоточивалось на языческих пережитках и элементах суеверия в крестьянской системе верований. Отказываясь от этого традиционного акцента, я представляю здесь точку зрения, основанную на переосмыслении носителей этой традиции как сообществ верующих, следующих христианским учениям. Такой подход при этом не отменяет трений, возникавших между Синодом и крестьянами из-за религиозных обрядов.

В XIX веке кампания по централизации власти церкви и контролю над местными религиозными практиками поутихла, но не прекратилась. Стремясь внести некоторое единообразие в местные обычаи, церковь навязывала стандарты, нередко встречавшие сопротивление крестьян. Негативную риторику церковных иерархов в отношении верований «темных» и «суеверных» масс, однако, следует рассматривать в свете утверждения церковью монополии на взаимодействие со сверхъестественными силами. Как и в других культурах, «религия в том виде, в каком она практикуется», не всегда соответствовала идеалу официальной религии.

Более пристальное изучение крестьянских представлений об одержимости показывает, что они соответствовали православному учению, включая борьбу между добром и злом, силу животворящего креста, магические свойства святой воды, силу святых и веру в чудесные исцеления и экзорцизм. В надежде на исцеление жертвы одержимости регулярно отправлялись в паломничества. В монастырях и святых местах они находили не только духовную поддержку, но и подтверждение связи между колдовством и одержимостью в обряде экзорцизма, поскольку в ходе обряда они должны были назвать людей, которые их околдовали.

Русские крестьяне XIX века разделяли православные идеи о всепроникающем грехе, бесах и беспрестанной бдительности, необходимой простым смертным, чтобы противостоять искушениям.

Они верили, что самоконтроль и следование православной традиции — сотворение крестного знамения, ношение креста, прославление имени Бога — могут защитить их от сил дьявола, хотя человеческие слабости иногда и позволяют демонам по крайней мере временно побеждать в борьбе за человеческие души.

В полном соответствии с православным учением крестьяне рассматривали православный крест не только как символ веры, но и как оберег от бесов. Согласно руководству для священников, сотворение крестного знамения защищает человека от злых духов8. И наоборот, человек, который не крестится, подвергается бесовскому влиянию. «Повесть о Савве Грудцыне» — светская сказка XVII века, популярная в сборниках XVIII XIX веков — повествует о контракте главного героя с дьяволом и предупреждает: «Если бы положил тогда он на себя крестное знамение, все бы те мечты дьявольские как тень исчезли!» Не удивительно, что русские крестьяне крестились, начиная любое дело. Сотворение крестного знамения в местах, ассоциировавшихся с бесами или нечистыми духами, включая леса, перекрестки, мельницы и бани, а также в присутствии бесноватых тоже служило в их понимании защитой от демонов.

Если пренебрежение крестным знамением увеличивало уязвимость человека перед бесами, то же делало и отсутствие нательного креста, который крестьяне носили на шее. Тот, кто намеренно снимал крест, считался практически отрекшимся от Бога, а тот, кто терял свой крест случайно, как бы лишался божественной защиты и становился легкой добычей бесов или даже внезапной смерти. Как еще можно объяснить то, что июля года -летний плотник Гаврило Васильев решил, что совершил тяжкий грех, потеряв крестильный крест при умывании в грязном месте? Несколько часов он молился, не сводя глаз с этого места. Считая, что все это время бесы пытались проникнуть в его незащищенное тело, он не мог ни спать, ни есть, ни что-либо делать. Точно так же в конце XIX века крестьяне Вязниковского уезда Владимирской губернии рассказали этнографам, что избегают купаться без креста на шее из страха перед нечистыми водными духами и демонами. Ясно, что подобная халатность не всегда приводила к одержимости, но, если беда приключалась, у крестьян уже было готово объяснение.

Учитывая то, как часто люди в деревнях тонули по неосторожности, а также упорные напоминания православной церкви о лечебных и защитных свойствах святой воды, русские и украинские крестьяне опасались природных водоемов. Они считали, что реки, ручьи и озера населены русалками, душами утопленников, а также некрещеных и мертворожденных младенцев, которые, как считалось, стремились отомстить, нападая на смертных. Полчища водяных демонов заполонили эти воды и зачарованные колодцы. Только вода, очищенная во время обрядов Богоявления в память о крещении Христа в реке Иордан, была свободна от нечистых духов и опасностей, которые воплощали эти духи. Такие верования дополняли то, как щедро пользовалась святой водой Православная церковь, и сверхъестественные свойства, которые она этой воде приписывала. Как видно из опубликованных текстов, популярное в Смоленской губернии заклинание против одержимости, например, основывалось на вере в целебную силу иорданских вод. Сообщения церкви о чудесных исцелениях, связанных со святыми колодцами и ручьями, удостоенных благодати тех или иных святых, еще больше подчеркивают разницу между святой и обыкновенной «грязной» водой.

Следуя православному учению, крестьяне предпринимали меры против нечистых духов, прикасаясь к обычной воде. Крестное знамение и молитва перед тем, как умыться или набрать колодезную воду, давали им чувство защищенности.

Связь между водой и демонами проясняется в популярном поучительном рассказе конца XIX века. Записанный этнографом Д. Н. Ушаковым, он подчеркивает, как опасно не соблюдать соответствующие меры для нейтрализации злых духов в колодцах. Даже монахи, посвятившие себя созерцательной жизни, не были застрахованы от человеческих слабостей и дьявольских уловок. Повествование начинается с того, что некий монах должен принести воды из колодца в монастырь. Незадачливый монах забывает помолиться или перекреститься перед тем, как набрать воду, и скрывающиеся в колодце нечистые духи начинают чинить свои козни. Первая неудача происходит, когда он, возвращаясь в монастырь, проливает воду из ведра. Не имея иного выбора, кроме как вернуться к колодцу, монах снова забывает помолиться и берет ведро. Второе несчастье (хотя в тот момент персонаж этого не понимает) ожидает святого человека, когда он снова направляется в монастырь: он видит плачущего ребенка на том месте, где он пролил воду, и, исполненный христианского милосердия, ведет мальчика в монастырь, где того растят, дают образование, тот принимает постриг и становится знатоком Священного Писания. В итоге найденыш оказывается демоном, который терпеливо ждал несколько лет возможности сеять хаос в монастыре, искажая Евангелие. Раскрыв истинную сущность притворщика до того, как демон успел нанести значительный урон, монахи успешно изгоняют его из своей обители.

Если уж монах, посвятивший свою жизнь служению Богу, мог несколько раз подряд забыть помолиться, набирая воду из колодца, что говорить о простых смертных? Одержимая демоном украинка Агафия из Городищенской слободы (область Войска Донского), должно быть, думала именно так в -х годах, когда вселившийся в нее бес встретил пришедшего к ней священника обещанием заставить Агафию страдать за то, что она не перекрестилась, когда пила из колодца. Несомненно, Агафия, ища причину своей болезни, ухватилась за правдоподобную ситуацию, которая могла (а могла и не) произойти.

Хотя русские крестьяне и полагали, что все люди уязвимы перед нападением демонов, женщин они считали более восприимчивыми к одержимости. Беспомощность женщин они объясняли естественными сексуальными побуждениями демонов, которые неизменно считались мужчинами.

Представления об облике бесов крестьяне черпали из изображений на иконах и религиозных лубках. Соответственно, крестьяне описывали бесов с рогами, крыльями, хвостами и когтями, но обязательно с человеческими лицами и туловищами. И какую бы форму ни принимали бесы, их хвосты, по мнению крестьян Олонецкой губернии, всегда оставались видимыми. В то время как одержимые и мучимые демонами люди на иконах и гравюрах чаще всего были мужчинами, эпизодические изображения распутниц и блудниц, истязаемых змеями, подчеркивают наготу и увесистые груди этих женщин16. На ксилографии XVIII века мы встречаем сюжет, демонстрирующий женскую сексуальность: гравюра изображает женщину с распущенными, как у блудницы, волосами. Кроме того, эта женщина сидит на кровати, у ее ног мужчина, справа от нее художник изобразил дьявола и змееподобного демона, а на заднем плане — Адама и Еву. Связь, которую усматривали крестьяне между одержимостью бесами и женскими половыми органами, надо понимать следующим образом. Как объяснял наблюдателю один крестьянин, если ведьма закладывала порчу под порог, порча действовала на мужчину с меньшей вероятностью, чем на женщину, потому что «у него надеты штаны, так и не берет». Крестьянин имел в виду, что, поскольку женщины не носили нижнего белья, их гениталии были более уязвимы для воздействия порчи, когда они переступали порог. Буквальное понимание сексуального проникновения демонов в женщин влечет за собой более широкое культурное представление, что «женские тела открыты, а мужские запечатаны».

Считая, что женщины более уязвимы для бесов, крестьяне также разделяли православные представления о том, что вероятность нашествия бесов повышается в определенные периоды религиозного календаря. Нередко первая сцена ритуальной драмы кликушества разворачивалась в деревенской церкви во время богослужения, особенно в наиболее напряженные периоды православного календаря — на святки (от Рождества до Крещения) и во время Великого поста. Первый приступ одержимости в ащепковской эпидемии происходит на Крещение года, а сама эпидемия разворачивается во время Великого поста. В году небольшая эпидемия в Московской губернии началась перед Пасхой — самым важным праздником в православном календаре. Оба религиозных периода ассоциируются с битвой между добром и злом, завершающейся торжеством добра.

Очищение воды на Богоявление в честь крещения Христа символизирует грандиозную победу над демонами. В молитве, которую произносят в Великое освящение воды, священнослужители просят Бога: «Сотвори ю нетления источник, освящения дар, грехов разрешение, недугов исцеление, демонов всегубительство, сопротивным силам неприступную, ангельския крепости исполненную». Молодежь, участвовавшая в праздничных колядках, которые церковь ассоциировала с дьяволом и его приспешниками, так как колядующие скрывались под ложными личинами, символически как бы позволяла бесам овладеть их телами. Позже они символически очищали свои тела от зла, окунаясь в прорубь — «иордань». К ним присоединялись и другие прихожане, надеясь избавиться от грехов и бесов.

На святки многие чувствовали себя уязвимыми для вторжения разъяренных демонов, особенно в канун Крещения, когда, как считали крестьяне, ведьмы обладали особой силой.

Великий пост — время, когда, в православном понимании, происходит борьба между Богом и дьяволом и между жизнью и смертью, — также считался периодом, когда люди наиболее беззащитны перед уловками дьявола. Неоднократные упоминания о людях, ставших слугами или вместилищем бесов, а также осуждение злых сил в богослужениях Великого поста заставляли прихожан и священников ожидать, что бесы вотвот атакуют хотя бы одну уязвимую женщину в их окружении. Не случайно крестьяне считали, что ведьмы остаются невидимыми во время утренней пасхальной службы в церкви только до того момента, пока священник не вынесет из алтаря Святые Дары, побеждающие зло.

Приступы одержимости могли случаться и во время обычной службы вне святок и Великого поста. Когда начиналась Херувимская песнь, одержимые начинали шипеть, мяукать, выть, каркать. Сообщение года из смоленского села Егорье-Бунаково описывает припадок кликуши во время литургии, когда посреди гимна «раздался страшный нечеловеческий крик», который продолжался пять минут, прежде чем женщина упала в изнеможении и уже только всхлипывала и вздыхала.

Херувимская песнь сопровождает драматический момент литургии, так называемый Великий вход — память о добровольном шествии Христа на Голгофу. В этот момент священник несет потир (чашу для причастия), а дьякон — дискос (блюдо для Святых Даров) от жертвенника к алтарю. Согласно византийскому ритуалу, православные литургии Василия Великого и Иоанна Златоуста (именно в ходе этих литургий поется Херувимская песнь) состоят из двух частей. Первая часть — литургия оглашенных — предназначена как для крещеных, так и для некрещеных, готовящихся принять таинство крещения (оглашенных). В середине литургии происходит «отпуск оглашенных» в напоминание о том, что они не могут быть допущены к причастию. Вскоре после отпуска оглашенных звучит Херувимская песнь, напоминающая всем о необходимости оставить всю житейскую заботу, чтобы приобщиться к Богу. В XIX веке и даже раньше, когда различие между крещеными и некрещеными потеряло свою актуальность, вера в то, что празднование Воскресения Христова и торжества добра над злом вызывает страх у бесов и, следовательно, припадки у кликуш, тем не менее сохранялась.

Страдания бесам причиняло не только причащение верующих во время Божественной литургии. Бесы боялись определенных песнопений, таких как акафисты (хвалебно-благодарственное пение), и священных предметов любого рода. Присутствие Всевышнего, икон, церковных благовоний, просвир и святой воды вызывало гнев бесов.

Поэтому кликуши тоже были предрасположены к припадкам и звериным крикам во время выноса икон и крестных ходов, особых молебнов для одержимых бесами, контакта со святой водой или мощами.

Такие публичные демонстрации бесноватости вызывали у прихожан различные реакции, формировавшие ряд поведенческих моделей в драме одержимости. По описанию конца XIX века, которое приводит уже известный нам психиатр Н. В. Краинский, судороги и крики одержимых вызывали сострадание у молящихся в московской часовне святого Пантелеймона. Часовня эта привлекала бесноватых из различных регионов России благодаря популярности святого и особым утренним молебнам для жертв одержимости. По словам Краинского, крики кликуши раздались в конце службы, когда священник стал читать благодарственную молитву перед иконой Божией Матери. Он описывает кликушу как молодую женщину, которая «спокойно стояла и усердно молилась, не обращая ни на что внимания». Однако внезапно она начала кричать. Краинский отмечает: «Звуки становятся разнообразнее, чаще, хотя несколько тише. То слышится ясная икота, то всхлипывание, то кликуша как будто давится или издает рвотное движение. Эти звуки перемежаются тихими стонами и глубокими вдохами». Окружающий народ при этом «совершенно спокойно слушал кликушу, смотря на нее с состраданием и сочувствием… При каждом приступе звуков народ в часовне начинал усиленно креститься, а кликуша, чувствуя на себе внимание и сочувствие толпы, еще более позировала». Поскольку прихожане часовни святого Пантелеймона присутствовали на службе, специально предназначенной для помощи одержимым, и ожидали услышать крики страдающей кликуши, они уже были психологически готовы к зрелищу, которому стали свидетелями. Однако не все верующие сохраняли спокойствие при виде приступов бесноватых.

Корчи одержимых вызывали страх и тревогу у неподготовленных свидетелей. В году обозреватель смоленской газеты сообщил, что, когда женщина начала кричать посреди Херувимской песни, несколько прихожан выбежали из церкви, кто-то упал в обморок, а другие собрались вокруг бесноватой. Обескураженный нарушением хода службы и паникой среди прихожан, приходской священник отправил в консисторию вопрос, следует ли ему в дальнейшем допускать кликушу на службы.

Другой наблюдатель описывает страх, охвативший группу старообрядцев, ставших в году свидетелями беснования пятнадцати кликуш. По его словам, «их вид и выкрики ужасно нервировали, в особенности женщин. Последние при крике кликуш тревожно озирались по сторонам, перекрестили рот, затем, крепко сжав губы, клали на них два пальца и так оставались стоять все богослужение. Впоследствии я узнал, что делали они это для того, чтобы бес, вышедший из кликуши, не вошел через рот в одну из них». По всей видимости, свидетели считали одержимость заразной.

Выражая страх и тревогу и признавая существование злых духов, упоенно пытающих своих жертв, свидетели также играли решающую роль в драме одержимости.

Законы драмы требовали к тому же, чтобы, как и при любой другой болезни, родственники и друзья коллективно стремились помочь жертве. По свидетельству, записанному в году, родители, братья и знакомые Анны Стефановой Двуреченской, одержимой молодой женщины из Тамбовской губернии, при виде Анны, пытающейся причинить себе вред, из сострадания пытались удержать ее, но она проявляла такую силу, что двум или трем здоровым мужчинам было не под силу с нею справиться. Неженская физическая сила кликуши выглядела как доказательство того, что ее безвольным телом распоряжается мужчина-демон, и эта деталь стала постоянным образом в рассказах о чудесах и других сообщениях об одержимости. Обычным делом было, когда несколько мужчин бросались посреди церковной службы на помощь кликуше, поощряя бесов сопротивляться их попыткам удержать бьющуюся одержимую. Мужчины-помощники, превращаясь таким образом из зрителей в участников драмы одержимости, фактически признавали недуг кликуши. Взяв ее под руки, они несли одержимую к алтарю для причастия.

Читайте также

Мой любимый демон: зачем христиане открыли адские врата, придумали черную магию и научили дьявола заниматься сексом

Допущение одержимых к таинству причастия публично подтверждало тот факт, что жертвы одержимости не несут ответственности за свое состояние. Руководство для приходских священников в XIX веке включало проповедь Отца Церкви Иоанна Златоуста, в которой он проводил различие между одержимыми, достойными причастия, и теми людьми, действия которых сделали их недостойными этого таинства. По словам Златоуста, «не столько опасно приступать к этому таинству бесноватым, сколько тем, которые, как говорит Павел, попирают Христа, кровь завета не почитают за святыню, и ругаются над благодатию Духа (Евр. :). Приступающий во грехах хуже бесноватого. Последний не наказывается, потому что он беснуется; а приступающий недостойно предается вечному мучению». Подозревая себя одержимой и боясь, что бесы не позволят ей причаститься, крестьянка из села Хомутово Московской губернии на рубеже XIXХХ веков приказала мужу следить за тем, чтобы, если будет необходимо, ее хоть бы силой привели к Святым Дарам. Сосредоточиваясь на бесах, она таким образом снимала с себя ответственность за свое состояние, что было абсолютно приемлемо с точки зрения православной общины.