Врожденный механизм или приобретенный инструмент? Как объясняет устройство языка знаменитый лингвист Ноам Хомский и за что критикуют его теорию

Устройство языка по Хомскому: язык как инструмент мышления

В 1960-е лингвист и философ Ноам Хомский совершил революцию в науке о языке. В годы его молодости в лингвистике большой вес имел бихевиоризм: этот подход предполагает изучение внешних проявлений языкового поведения человека, без попытки заглянуть «внутрь» наблюдаемых явлений. Бихевиористов не интересовали внутренние мотивации языкового поведения: с их точки зрения, устройство естественного языка определяется не когнитивными особенностями человека, а внешней средой.

Хомский же утверждал, что устройство языка определяется прежде всего внутренними факторами — то есть, во-первых, когнитивным устройством человека, и, во-вторых, рядом его физиологических особенностей (например, устройством речевого тракта).

Как пишут теоретики языка Серджио Балари и Гильермо Лоренцо, позиция Хомского была интерналистской (делающей акцент на внутренних мотивациях) — в противовес экстерналистским подходам (делающим акцент на внешних мотивациях). Между прочим, среди экстерналистов можно найти и знаменитого советского психолога Льва Выготского, для которого язык был прежде всего частью культурного развития человека, а не биологического.

Сам Хомский неоднократно менял свои взгляды на устройство языка, хотя в целом они и оставались интерналистскими. Здесь мы рассмотрим самую новую «версию» устройства языка по Хомскому — она появилась в рамках его «Минималистской программы», существующей с середины 1990-х.

Читайте также

Что такое языковая сложность и как она связана с изучением языков

Человек, владеющий естественным языком, может произвести бесчисленное множество предложений, при этом все они могут быть поняты другими членами языкового сообщества. Предложения составляются из строительных блоков, слов — это значит, что они состоят из дискретных элементов. Иначе говоря, у людей должен быть механизм с особым свойством: на основе словаря с конечным числом элементов он может генерировать структурированные языковые выражения, передающие некоторую мысль, притом эти выражения могут быть любой длины, а их число потенциально бесконечно. Согласно Хомскому, в этом заключается Базовое Свойство человеческого языка.

Функция собственно языковой системы, по Хомскому, представляет собой ровно этот механизм. Языковая система сводится прежде всего к синтаксису, то есть к некоторому набору правил, по которым лексемы комбинируются друг с другом. Второй необходимый элемент системы — словарь, из которого синтаксический модуль «берет» лексические единицы (то есть слова).

Но сам по себе языковой модуль не может обеспечить производство и понимание речи. Необходимы дополнительные интерфейсы — промежуточные звенья, связывающие языковой модуль с другими биологическими системами человека. Существует два таких интерфейса: сенсорно-моторный и концептуально-интенциональный.

Языковой модуль генерирует абстрактные ментальные объекты — некоторые абстрактные иерархические представления, которые еще не являются «звучащими» предложениями. Сама по себе речь не иерархична — напротив, она линейна. Мы произносим звук за звуком, слово за словом. Поэтому нужен сенсорно-моторный интерфейс, который переведет абстрактные синтаксические структуры в линейную форму. В конечном счете они должны быть произнесены органами речевого тракта (если мы говорим о звучащей речи) или могут стать последовательностью жестов (в случае жестовых языков).

Но не стоит забывать, что с помощью языка мы прежде всего стремимся выразить (и сообщить) свои мысли. Поэтому языковой модуль должен быть соединен с концептуально-интенциональным интерфейсом, который, в свою очередь, связан с когнитивными системами, ответственными за мыслительные процессы.

Но как именно устроен собственно языковой модуль? В более ранних теориях Хомского он разбивался на подсистемы и был довольно громоздким. Сейчас Хомский предлагает считать, что «языковой орган» устроен максимально просто: он может производить с языковыми единицами всего одну операцию — соединение одного объекта с другим, по-английски MERGE. MERGE берет два аргумента и возвращает неупорядоченное множество: MERGE(x, y) = {x, y}. Иерархическая (асимметричная) структура возникает, когда функция берет в качестве одного из аргументов уже существующее множество: MERGE(z, {x, y}) = {z, {x, y}}.

Возникает вопрос: откуда, в таком случае, берутся сложные грамматические правила, если всё так просто? Почему по-русски нужно говорить «иду по дороге», но нельзя «по иду дороге», если можно соединить что угодно с чем угодно? Дело в том, что, во-первых, помимо синтаксической операции MERGE, у языкового модуля есть словарь, включающий в себя информацию о сочетаемости тех или иных слов.

Например, для слова «сказать» в словаре указана прежде всего его категория: глагол. Это уже означает, что с некоторыми категориями оно сочетаться не может: например, русские предлоги присоединяют только имена, но не глаголы. К тому же в словаре указаны селекционные ограничения этого глагола, а именно то, что он может присоединять (или выбирать) существительное. Например, можно произнести: «я сказал это слово». К тому же ряд ограничений на грамматическую структуру накладывается упомянутыми выше интерфейсами. В частности, выражение должно быть интерпретируемым на семантическом уровне: когнитивные системы должны «понять» его.

Таким образом, языковой модуль — это мостик между двумя интерфейсами: внешним сенсорно-моторным и внутренним концептуально-интенциональным. Внешний интерфейс отвечает за связь языка с внешним миром; внутренний — за связь языка с внутренними когнитивными структурами. При этом для Хомского принципиально, что языковой модуль более тесно связан с концептуально-интенциональным интерфейсом. Утверждается, что человеческая мысль тоже устроена иерархически — и за счет этого существует бесконечное число мыслей, подобно тому, как существует бесконечное число предложений, порождаемых языком. Сенсорно-моторный интерфейс, напротив, уничтожает иерархические структуры — схлопывает их до линейных. Образно говоря, из объемных объектов он делает фотографии — их проекции на плоскость.

Может быть интересно

Работа молчания: как недоговоренности помогают нам понимать друг друга

Это позволяет Хомскому сделать следующий шаг: он утверждает, что язык — прежде всего инструмент мышления, а не общения.

Или, как это формулирует лингвист Эран Асоулин, «основные механизмы языка не выражают уже сформированные мысли, а, напротив, позволяют людям думать мысли особого типа, которые недоступны существам, не имеющим подобных языковых механизмов» (перевод автора. — Прим. ред.).

У многих животных тоже есть мысли и язык, но он устроен принципиально иначе. «Грамматики» животных, в отличие от человеческих, не могут порождать бесконечное число «предложений»: скорее каждый раз они выбирают из заданного набора сигналов. Чтобы получить бесконечное множество предложений, нужна возможность производить иерархические структуры, подобные тем, которые производит операция MERGE.

Из-за отсутствия этой возможности, в частности, «грамматикам» животных недоступна рекурсия — возможность вкладывать одну и ту же структуру в саму себя неограниченное число раз. Как, например, в русском предложении: «Я знаю мальчика, который знает мальчика, который знает мальчика, который знает мальчика, который знает мальчика…» Эту цепочку можно продолжать до бесконечности — пока ваша рабочая память не заполнится и вы не запутаетесь в том, кто кого знает. Но это не ограничение языкового механизма как такового — скорее это более общее когнитивное ограничение.

В рамках рассматриваемого подхода общение (или экстернализация) — вторичная функция языка. В пользу такого интерналистского подхода к языку приводится ряд аргументов из различных областей, но здесь мы приведем только некоторые из них.

Прежде всего, утверждается, что язык устроен неоптимально с точки зрения коммуникативной эффективности. В частности, он допускает структурную неоднозначность для некоторых предложений: у одного и того же предложения может быть несколько прочтений. Как, например, в следующем английском примере:

John said Bill left yesterday. 1. Джон сказал, что Билл ушел вчера. 2. Вчера Джон сказал, что Билл ушел.

Два разных прочтения возникают из-за того, что в одной и той же поверхностной форме можно распознать две разные структуры. Наречие yesterday («вчера») может присоединяться как к глаголу left («ушел»), так и к глагольной группе said Bill left («сказал, что Билл ушел»). В первом случае получается интерпретация «Билл ушел вчера», во втором — «вчера Джон сказал».

Еще один аргумент, приводимый сторонниками Хомского, — это независимость языковой способности от способа экстернализации.

Полноценный человеческий язык может существовать в различных модальностях: звучащая речь, жестовые языки у глухонемых и даже тактильная модальность.

Более того, как пишет Эран Асоулин, в ряде случаев афазии (нарушения речи) затрагивают только способность производить речь, но не способность ее понимать или делать суждения о правильности тех или иных предложений. Иными словами, речь идет о проблемах с экстернализацией языка, но не о проблемах с собственно грамматикой. Впрочем, стоит отметить, что едва ли это утверждение касается всех типов афазии.

Критика Хомского: язык как инструмент общения

Как отмечается в работах самого Хомского, его взгляд на устройство языка едва ли является общепринятым. Например, лингвист Рэй Джекендофф, известный оппонент Хомского, утверждает, что «язык возник прежде всего в интересах общения и только во вторую очередь — в интересах мышления» (перевод автора. — Прим. ред.). Такие подходы можно считать экстерналистскими. Интересно также вспомнить, что Лев Выготский писал о языке и мышлении задолго до Хомского:

…развитие речи и мышления совершается непараллельно и неравномерно. Кривые их развития многократно сходятся и расходятся, пересекаются, выравниваются в отдельные периоды и идут параллельно, даже сливаются в отдельных своих частях, затем снова разветвляются. <…> Возвращаясь к развитию, следует сказать прежде всего, что мышление и речь имеют генетически совершенно различные корни. Этот факт можно считать прочно установленным целым рядом исследований в области психологии животных.

Л. С. Выготский, «Мышление и речь». Источник

Противники Хомского находят в его теории ряд слабых мест. Как отмечают Балари и Лоренцо, эта точка зрения предполагает, что язык — идеальный инструмент для выражения и структурирования мысли; но это явно не так, потому что в языке может быть много «излишеств». «Излишество» — такое явление в грамматике, которое ничего не вносит в собственно значение предложения. Например, можно считать, что согласование в русском языке является излишним. Рассмотрим простое предложение:

Аня заплакал-а.

Суффикс -а маркирует согласование с подлежащим. В этом примере он не добавляет никакой новой информации, а просто отражает на глаголе некоторый признак подлежащего (в данном случае род).

Читайте также

Теория «гав-гав» против теории «уф-уф». Эволюционная лингвистика — о том, как человечество научилось говорить и на что была похожа речь первобытных людей

Хоть согласование и «излишне» с точки зрения теории Хомского, едва ли оно бесполезно. Как раз напротив: Балари и Лоренцо утверждают, что согласование нужно, чтобы «усилить и стабилизировать вычислительную систему, которая лежит в основе обработки языковых выражений» (перевод автора. — Прим. ред.).

В целом, как отмечают Рэй Джекендофф и Стивен Пинкер, функции многих частей грамматики накладываются друг на друга, из чего и получается избыточность. Это характерно и для других когнитивных систем, в частности для восприятия глубины и удаленности предметов: часто сразу несколько механизмов позволяют адекватно оценить расстояние до объектов в поле зрения.

По всей видимости, эволюция предлагает несколько решений для одной и той же проблемы — в каких-то случаях они помогают друг другу, а в других одно решение может доминировать над другим.

Кроме того, Джекендофф и Пинкер отмечают, что иерархическая структура свойственна не только объектам естественного языка и не только мыслям в привычном понимании этого слова. Ряд человеческих способностей также задействует иерархические структуры: социальное познание, музыка, визуальная декомпозиция объектов по частям, формулирование сложных цепочек действий (вероятно, список неполон). В таком случае возможно, что сам язык — это своего рода интерфейс или «соединительная ткань» между более старыми системами, возникшая в ходе эволюции.

Слабое место теории Хомского также в том, что она оставляет за человеческим языком только одно уникальное свойство — возможность иерархической организации языковых выражений, и в частности рекурсии.

На самом деле, как показывают Джекендофф и Пинкер, есть гораздо больше свойств, отличающих человеческий язык от языков животных (в том числе приматов).

Например, приматов удалось научить различать фонемы по одному признаку, скажем, отличать |p| от |b| (глухая и парная звонкая). Это значит, что некоторые элементы языковой способности — во всяком случае, что касается понимания и порождения речи — существовали задолго до появления языка.

Но сама система понимания речи справляется с задачами гораздо более сложными, чем различение единичных фонем по одному признаку. Распознавание речи предполагает быстрое выделение слов из нечленимого звукового потока, несмотря на тысячи посторонних факторов (вплоть до фонового шума). При этом мозг учитывает индивидуальные особенности говорящего: застенчивая маленькая девочка звучит совсем иначе, чем взрослый мужчина с низким хриплым голосом. Более того: нейровизуализационные исследования показывают, что распознавание речи задействует иные области мозга, чем распознавание других звуков.

С точки зрения Джекендофф и Пинкера, язык — это эволюционная адаптация, возникшая для сообщения знаний и намерений. Причем эта адаптация состоит не в единичном нововведении, как предполагал Хомский, не в возможности иерархической организации абстрактных элементов. Напротив, речь идет о частичной специализации на многих уровнях (в том числе генетическом). То есть, как в случае с распознаванием речи, у приматов уже был некоторый набор девайсов, которые нужно было немного «докрутить», чтобы смог появиться полноценный человеческий язык.

Как бы там ни было, спор между экстерналистами и интерналистами до сих пор не закончен. Эти две теоретические позиции находятся в активном диалоге — и интересно, что иногда возникают промежуточные позиции, как, например, в уже упомянутой работе Балари и Лоренцо. По всей видимости, более мейнстримная позиция предполагает понимание языка как инструмента общения; но это не останавливает сторонников Хомского, которые разрабатывают новые аргументы в поддержку своей теории.