Движение глазами, тетрис, МДМА: рассказы людей с посттравматическим стрессовым расстройством о поиске подходящего лечения

«С симптомами ПТСР я впервые столкнулась в 12 лет, через два года после смерти папы: он разбился на машине. Появились ночные кошмары, навязчивые мысли и страхи. Я и раньше боялась темноты, но теперь это чувство стало сильнее и обросло ритуалами. Любая машина на дороге могла напомнить мне об отце и его гибели. У меня развилась деперсонализация и дереализация.

Тогда я не лечилась, потому что у нас в семье не принято было говорить ни о папе, ни о моих проблемах. Сейчас я понимаю, что постепенно это привело к хронической депрессии и тревожному расстройству. Долгие годы я считала, что по-другому не бывает, что такое положение дел — норма. Я увлеклась медитацией и практиками осознанности, мне казалось, что это помогает.

Обострение случилось после переезда за границу, который совпал с выкидышем. Снова появились все симптомы, а вместе с ними и панические атаки. После этого я решила повысить свою психологическую грамотность, начала ходить к психотерапевту, заниматься по методам когнитивно-поведенческой психотерапии.

КПТ помогает понять, структурировать и каталогизировать ситуации, вызывающие тревогу, отслеживать автоматические навязчивые мысли и больше на них не зацикливаться. Также терапия включает упражнения на дыхание и расслабление, и для тех, кто раньше ничего подобного не пробовал, это может оказаться очень полезно».

Саша, 36 лет

«Под конец моей третьей беременности я лежала на сохранении, и это было очень страшно. После сложных родов дочка, появившаяся на свет раньше срока, месяц оставалась в больнице, а у меня началась глубокая депрессия.

К тревожным мыслям добавились и соматические симптомы: ком в горле, сдавленность в груди, я перестала спать. Моя подруга, которая работает в психиатрической больнице, предложила мне полежать у них месяцок, отдохнуть, набраться сил и заодно уточнить диагноз и подобрать правильные препараты для лечения.

То, что в теории должно было помочь, на деле обернулось полнейшим адом. Я принимала антипсихотические препараты, которые мне не подходили и провоцировали все на свете побочные эффекты. Со мной обращались как с психом, внушали мне странные идеи, и я уже сама начинала верить в то, что со мной что-то не так на фундаментальном уровне. Вместо постродовой депрессии мне поставили биполярное расстройство, хотя я до сих пор убеждена, что ничем подобным не страдаю.

Я провела там три месяца, а моей дочке тогда было всего полгода — можно представить, как тяжело мне давалась разлука.

Когда я наконец вышла оттуда, мне стало гораздо хуже, чем было раньше. Появился страх сойти с ума, который и сводил меня с ума, хотелось себя убить, и я повсюду видела способы это провернуть.

В моей голове постоянно крутились мысли о том, что произошло. Усиливались страхи, ужасные воспоминания не прекращались, а, наоборот, становились всё ярче.

Я почитала о EMDR-лечении, посмотрела все видео, которые смогла найти, и решила попробовать.

Я рассказала свою историю. Меня сразу предупредили, что это не щадящий метод, не какая-нибудь там арт-терапия: „Нужно будет ехать через темный тоннель и газовать“.

Мы начали искать самый травматичный момент, погружаясь в разные воспоминания. Ощущения были очень сильные. Я плакала, конечно, ноги становились ватными, болело в груди. Терапевт как будто радовалась, если ей удавалось нащупать боль, когда я рыдала или меня трясло. Наконец мы нашли то самое событие, и я начала задыхаться, меня бросило в жар, чуть не вырвало.

Каждый сеанс заканчивается погружением в воспоминание о месте, где мне было хорошо. Это позволяет переключиться с тех травмирующих событий, которые только что пришлось снова пережить.

После сеанса я чувствовала эффект в течение нескольких дней. Сначала было очень тяжело. Но я сравниваю это с операцией, когда тебе больно — а потом хорошо, потому что в твоем теле удалили то, что тебя убивало. И действительно, вскоре я начала чувствовать себя счастливой».

Оля, 31 год

«Мне было 25 лет. Однажды вечером я почувствовала легкую боль в бедре, а уже через час не могла сделать и шага — так начались четыре месяца моей борьбы за жизнь.

Я вызвала скорую, врач сделала мне обезболивающий укол, потом сказала: „Поднимайся, поехали в больницу“. Я ответила, что не могу встать, она дала мне подписать отказ от госпитализации и испарилась.

Сначала я и мои близкие думали, что это зажим нерва или еще какая-то ерунда, пройдет. Но боль становилась всё сильнее, я почти не двигалась. Через пару недель адских мучений пришлось арендовать инвалидную коляску, и мы поехали к врачу.

Когда меня вывезли из кабинета МРТ, с моими родными творилось что-то страшное: в подвздошной полости обнаружили опухоль диаметром более 10 см. Но главная проблема заключалась в том, что рядом с ней, в животе, находилась моя дочка — шла 20-я неделя беременности. В заключении было написано: рак, четвертая стадия, с метастазами в позвоночнике. Я, конечно, знала, что это неправда, о чем сразу всем сообщила. Потом были многочисленные консилиумы, консультации со светилами московской медицины. Родителей убеждали в том, что я вряд ли выживу, а о ребенке и говорить нечего. Меня предлагали оперировать в Москве, разрезать живот и удалить опухоль.

Я не согласилась — знала, что в цивилизованном мире есть более щадящие способы лечения, и оказалась права.

Меня транспортировали в Австрию. Пункция показала, что это никакой не рак, опухоль удалили через один-единственный прокол. Правда, в то, что моя дочка родится живой и здоровой, тоже никто не верил, но я как могла защищала и себя, и ее.

Мне всё это время было невыносимо больно. Меня спрашивали, насколько — от 0 до 10? Я говорила: 10. Один раз почти умерла (странно, что всего один, учитывая мою температуру 32 градуса и давление 60/30), но меня реанимировали. Вскоре мне пришлось вернуться в Москву, но я всё еще нуждалась в лечении. Читая мою историю болезни, от такой пациентки отказывались все больницы. Состояние снова ухудшалось, я опять пересела в инвалидное кресло.

Стало понятно, что здесь у меня нет шансов, и я уехала к родителям, где мне наконец-то помогли. После нескольких переливаний крови и спустя месяц антибактериальной терапии я начала потихоньку вставать и ходить. Последние недели перед рождением ребенка (о чем никто бы никогда не подумал!) я провела как нормальная женщина, наслаждаясь беременностью. А потом на свет появилась моя здоровая дочка.

И вроде бы всё закончилось хорошо… Но меня начали мучить ночные кошмары, флешбэки, притом обо всём подряд. Как папа привез мне полумертвой духи; как мама говорила, что, видимо, придется забыть о ребенке („Еще родишь!“); как в приступах боли появлялись галлюцинации и мне, например, казалось, что вместо руки у меня нога. Но среди всех моих навязчивых идей одна была особенно мучительной: я стала думать, что сама виновата в случившемся, потому что хотела близнецов. И то, что опухоль и ребенок были одного размера, не казалось простым совпадением.

У меня развился ПТСР. Я наткнулась на статью в журнале об экстренной психологической помощи, где говорилось, что нужно „прописывать“ свои ужасные воспоминания. Я тогда почти не спала и начала вставать ночью, в моменты самых острых приступов страха садилась за компьютер и писала о том, что со мной произошло, во всех отвратительных подробностях. Это было очень больно, я рыдала навзрыд каждый раз, но мне, безусловно, становилось лучше. Потребовалось три или, может, четыре раза — и всё, действительно, наладилось».

Инга, 34 года

«Больше трех лет назад на вечеринке у меня дома умер мой ближайший друг. Он употребил казавшиеся мне тогда „легкими“ наркотики и через некоторое время впал в психоз — а потом у него остановилось сердце. Я услышал крики, видел, как его пытаются откачать, вызвал скорую. Вслед за ней приехала полиция. Я как в тумане отвечал на вопросы, меня раздирали противоречивые чувства.

Как только я оставался один, а тем более у себя дома, в моей голове, будто наяву, звучали все эти ужасные крики. Через некоторое время мне стало казаться, что мой телефон прослушивают, чтобы обвинить меня в смерти друга. Поэтому всем, кто звонил узнать, что случилось, я отвечал холодно и отстраненно.

Я тогда ужасно боялся лечения таблетками и „старался“ держаться. Но где-то дня через четыре мне стало плохо на совещании, которое я же и проводил. Я взял небольшой отпуск и пошел в кино на какую-то глупую комедию. Смотреть фильм оказалось страшно. Выйдя из кинотеатра, я забыл, где живу и куда надо идти.

Тогда я позвонил своему другу, врачу, и он записал меня на прием в клинику нервных болезней. Мне диагностировали ПТСР и назначили лечение: снотворное и антипсихотики. А еще назвали вещи своими именами — мои кошмары наяву оказались галлюцинациями.

Мне почти сразу стало лучше, симптомы ушли за несколько дней. Но самое страшное было впереди: вскоре начались панические атаки и раскачалось тогда еще не диагностированное биполярное расстройство.

Сейчас ПТСР редко напоминает о себе, хотя мне может стать некомфортно от упоминания наркотиков — например, в кино. Так, прошлым летом случился срыв после просмотра фильма „Кислота“. Я снова заблудился на улице, мне было очень плохо и страшно».

Виктор, 29 лет

«Я прошел MДMA-терапию. Это был невероятно глубокий опыт, повлиявший на всю мою жизнь. Я решил прибегнуть к такому средству, потому что долгое время не мог справиться с травмой, хотя перепробовал все остальные методы, о каких только слышал: психоанализ, медитацию, йогу, когнитивно-поведенческую терапию, EMDR, аяуаску и т. д. и т. п.

Не то чтобы я чувствовал себя очень плохо — поиски нужного способа лечения не были бесплодны и всё же позволили мне заметно поправить свое состояние. Но груз того эмоционального багажа, от которого я никак не мог избавиться, по-прежнему давил.

Через коллегу я нашел МДМА-терапевта. Перед встречей она посоветовала мне съесть легкий завтрак и в 10 быть у нее. Сразу по прибытии я принял первую дозу — 125 мг. Потом надел повязку на глаза, терапевт включила какую-то спокойную музыку, я лег на диван и ждал, что произойдет. Через час я по желанию мог бы принять еще 75 мг.

Мне дали подробную инструкцию:
1) доверься медикаменту;
2) сдайся медикаменту;
3) прими то, что произойдет.

Во время терапии врач могла поговорить со мной, если мне хотелось, но никогда не начинала беседу первой. Она знала, что мое тело и МДМА будут действовать вместе и вылечат меня без какой-либо помощи извне. Я никогда бы не подумал, насколько она права.

Меня накрыло, как ураганом Катрина, и всё изменилось. Я не могу описать словами то, что я почувствовал, — нужно самому пережить это, чтобы понять. Я испытал настоящую, самую чистую, глубокую любовь, какую когда-либо испытывал. Прозвучит глупо, и мне хочется блевануть от того, что я пишу, но я как будто сам стал любовью.

Всё это время у меня был абсолютно ясный ум. МДМА не галлюциноген, у него совсем другой эффект — но очень сильный. И тем не менее ты всегда можешь его контролировать или отвлекаться, когда он становится слишком интенсивным.

Если лежать на диване с повязкой на глазах, МДМА действует на тебя с силой 10 баллов. Если снять ее, сесть и разговаривать — 2. Это как очень сложная тренировка, но ты всегда можешь отдохнуть. И вот где я упустил возможность. Я сидел, болтал, задавал вопросы, то есть вошел в „интеллектуальный“ режим и избегал тех эмоций, которые вызывал во мне МДМА. Всё случилось, когда я дал им волю. Вот только «избавление» этих эмоций было на сто процентов соматическим — то есть через тело. Несколько часов меня трясло. И еще я очень тяжело дышал: вдох-выдох.

После сеанса я чувствовал себя отлично, но вскоре наступило опустошение. Я заснул, и, когда проснулся, оно усилилось. На следующий день моя травма продолжала выходить из тела, я тяжело и глубоко выдыхал, у меня тряслись ноги. И вот тогда я начал по-настоящему осознавать то, что получилось!»

Макс Таккер