Квир наш. Как современные музеи рассказывают, сохраняют и искажают историю квир-практик

Море квиров

В 2006 году Морской музей Ливерпуля почти на девять месяцев отдал свое помещение под выставку Hello Sailor! Gay life on the ocean wave. Нестоличный музей о военном деле — странная точка входа в проблематику квир-музея. Но эта выставка, в 2009-м ставшая частью постоянной экспозиции, оказалась одной из первых музейных попыток создания ЛГБТ-истории.

Ситуацию отчасти проясняет национальный британский миф: как пишут сами кураторы Hello Sailor!, образ «морячков, вышагивающих по улице в матроске и под руку друг с другом, уже больше века как наводнил [местную] поп-культуру: о них шутят комики, их печатают на пикантных открытках».

Были у кураторов и документальные свидетельства: двое ученых из команды за несколько лет до того провели несколько глубинных интервью с моряками, которые относили себя к ЛГБТ-сообществу. Проанализировав эти материалы, создатели Hello Sailor! реконструировали каюту, в которой мог бы плавать моряк-квир, попросили некоторых информантов зарисовать карты портовых окрестностей, которые в разные годы считались квир-френдли, собрали немногочисленные артефакты. На выставку попали афиши бортовых дрэг-кабаре и гомоэротические плакаты, элементы морских квир-костюмов, те самые «пикантные открытки».

Видеотур по Hello Sailor! и интервью с Джо Стэнли, сокураторкой выставки

Небольшая и вроде бы проходная, Hello Sailor! на самом деле указывает сразу на несколько магистральных сюжетов, с которыми связаны попытки «квиризовать» музей.

Во-первых, самые разные и неожиданные музеи сегодня всё чаще осознают, что необходимо представить или даже написать с листа историю квир-сообщества. Пионером в этом деле считается Австралия, где начиная аж с 1980-х в разных исторических центрах прошло уже больше 30 тематических выставок. Почти не отстает и западный мир: Музей Холокоста в США с 1990-х собирает архив о репрессиях в отношении ЛГБТ, в Берлине открыт мемориал в память о гомосексуальных жертвах нацизма, в американских университетах создают залы славы, посвященные квир-спортсменам.

Во-вторых, квир-историю сложно представить привычными музейными средствами, то есть с помощью материальных артефактов. Казалось бы, очевидно, с помощью каких объектов можно рассказать историю ЛГБТ-сообщества: символы радуги и прочая узнаваемая символика в помощь. Но, как пишут кураторы Hello Sailor! и других похожих выставок, такой подход только закрепляет стереотипы о квир-опыте. В действительности выставлять приходится самые непримечательные объекты — но сопровождая их яркими вырезками из интервью владельцев.

В-третьих же, на выставке о моряках фокус на историях мужчин-геев из всего квир-сообщества выглядит вполне уместным, хоть и тоже узковатым: на самом деле в море ходили и жены капитанов, и работницы кухонь. Проблема в том, что такой же фокус сохраняют и многие музеи, в которых нет никаких существенных причин исключать из истории женщин*, транс*-персон или носительниц небинарной идентичности. Так что пора задать вопрос, который, по идее, должен был зреть с самого начала этого текста: имеет ли Hello Sailor! такое уж отношение именно к квир-музеологии — или эту и другие похожие выставки следует считать не менее значимой, но всё же параллельной инициативой по созданию ЛГБТ-истории?

Распространяя флюиды

Ирония в том, что ключевая идея квир-теории не позволяет сформулировать ее строгого определения.

Английское слово queer на русский можно перевести двумя способами. Его первое значение — «странный», «чудаковатый». Но в середине прошлого века оно стало оскорблением в адрес гомосексуальных и гендерно неконформных мужчин — а потом переродилось в ироническое самоназвание сообщества. Об этом значении, стертом из русскоязычного употребления, стоит помнить: когда-то такой перезахват слова стал символом усиления сообщества. Но центральной идеей академической дисциплины, которая выросла из квир-движения, все-таки осталась именно странность — идея о подчеркнуто нестандартном, децентрированном, «косом» взгляде на мир вокруг.

Квир-теоретики наследовали феминизму и гендерной теории. Они заявили, во-первых, что сексуальная и гендерная идентичности — исторически изменчивый конструкт. Не существует ничего подлинно и вечно «мужского» или «женского». Представления о феминном и маскулинном зависят от эпохи, культуры, локальных практик. Во-вторых, они призвали отказаться от строгих дуалистичных категорий.

Вместо того чтобы делить людей на гомо- и гетеро-, цис- или транс-, нормальных и с патологиями, квир-активисты предложили акцентироваться на уникальности и изменчивости в самоопределении каждого человека.

Речь шла не только о популярных сегодня уже в широких кругах идеях о спектре вроде шкалы Кинси, которая вводит несколько значений бисексуальности. Квир-теория предложила рассмотреть множество идентичностей как поле или даже трехмерное пространство. Маскулинность, феминность, агендерность, постгендерность, постгетеросексуальность, демисексуальность, сколиосексуальность, что только не — вот, например, отличный русскоязычный эксплейнер на песиках-стикерах про целых 15 разных идентичностей.

Кроме того, положение человека в этом поле не зафиксировано. Квир-теория предполагает, что идентичность может уточняться в течение жизни в зависимости от самых разных внешних и внутренних факторов.

Установка на размытие идентичности и на ультраиндивидуальность — привлекательный проект. Но, как считают многие интеллектуалы, слишком быстрое ее внедрение разрешит, например, оставить борьбу за ЛГБТ-права в России или помешает кампаниям против харассмента. Что одним помогает осознать и принять собственные особенности, для других становится манипулятивным инструментом для «слишком бинарных», но всё еще очень нужных инициатив — ведь «всё сложнее».

Так что, апеллируя к квир-теории, стоит всегда спрашивать себя, не будет ли сейчас более смелым и важным жестом открыто заявить о собственной принадлежности к ЛГБТ- или фем-сообществу. Но совсем отказываться от сверхпродуктивной идеи о «косом взгляде» на культуру тоже было бы странно.

Следующий вопрос — где его искать. Ответ очевиден: чаще всего в искусстве.

Это искусство

Человек скрыт/а под блестящей золотой чадрой, в которой нет прорезей даже для глаз — хотя, кажется, виднеется силуэт солнечных очков; фон сменяется с насыщенно-розового на растительный. Так выглядит серия Visiting Thahab фотографа Nabeela Vega, которая осенью прошлого года попала в Сан-Франциско на выставку The Third Muslim.

«Мы не можем гарантировать, что будем на сто процентов корректны или что эта выставка срезонирует со всеми, кто определяет себя как квир- или транс- и одновременно как мусульманина, экс-мусульманина, полумусульманина или всё-сложно-мусульманина», — говорил Зульфикар Али Бутто, сокуратор проекта.

Вместе с активисткой Ясь Ахмед они собрали пятнадцать художников, которые имеют отношение одновременно к квир-сообществу и исламу, и предложили выставку крупному музею в Сан-Франциско.

The Third Muslim можно считать образцовым примером квир-кураторства.

Сложность темы, за которую взялись Али Бутто и Ахмед, очевидна. На выставке пересеклись и стереотипы о мусульманстве и о религиозности в целом, и квир-традиции арабской культуры, например классической поэзии, и богатая история левой политической борьбы, которая ведется или велась в Ливане, Пакистане, Афганистане. Пятнадцать художников и художниц на выставке собирали и переписывали свою идентичность, собирая ее с маргиналий мира.

Не менее важен здесь и отказ от уверенности в собственной правоте, который манифестируют кураторы в интервью и который превращается в ядро их метода.

Ориентация на растерянность и открытость к изменчивому миру вообще одна из программных установок в современном искусстве. И она очень резонирует с идеями квир-теории, так что неудивительно, что арт-среда кажется самой открытой к идеям квир-музеологии. Причем, как видно и по проекту Али Бутто и Ахмед, не только западная.

Так, одна из крупнейших к настоящему моменту выставок квир-искусства Spectrosynthesis прошла в 2017 году в Тайпее: куратор Шон Ху собрал 22 художников из Гонконга, Сингапура, Китая, самого Тайваня и других стран.

Одни работы на Spectrosynthesis сближали с квир-эстетикой узнаваемые образы из азиатских культур: боевые искусства, иероглифические свитки, местные галлюциногенные растения. Другие, наоборот, квиризовали западный канон одновременно с помощью квир-взгляда и иронии над ориентализмом — как, например, Цзэн Исинь в фотоработах по мотивам живописи Эжена Делакруа и Эдуарда Мане. В третьих работах незападная телесность была органической составляющей, а не предметом исследования — как в модернистски стилизованных портретах Ший Де Йиння или сплетенных фигурах Джимми Онга.

Однако Spectrosynthesis не слишком понравился критикам. Выставку ругали за всё тот же гендерный перекос: 22 художника — из них три женщины и одна транс*-персона. Неубедительной показалась историография азиатского квир-искусства: экспозиция не была организована хронологически, искусство 1950-х соседствовало с картинами из 1990-х и 2010-х. И все-таки отдельные работы вполне точно указывали на актуальное положение местных квир-культур — например, их выход на массовый рынок и фетишизацию.

В конце этого года вторая версия Spectrosynthesis откроется в Бангкоке. Для российских читателей, наверное, именно Таиланд кажется очевидной отправной точкой для разговора о квир-искусстве. Однако тайваньский Тайпей на самом деле даже несколько прогрессивнее: именно там в том же 2017-м впервые в азиатском мире легализовали гомосексуальные браки.

Австралия еще прогрессивнее. Именно там в конце 1970-х был создан первый в мире архив квир-арта. А в государственном Museums Australia существует тематический сектор, Gay and Lesbian Alliance, — в 1990-х они даже выпустили гид по способам представления ЛГБТ в музейных пространствах.

Институт квирности

В крупнейшие западные галереи квир-искусство тоже пробирается. Можно говорить о том, что в 2010-е оно стало одним из ключевых пунктов в повестке арт-мира. Национальная портретная галерея американского Smithsonian в 2010-м провела выставку Hide/Seek: Difference and Desire in American Portraiture. Лондонская галерея Тейт в 2017-м — уже гораздо более открыто поданную Queer British Art 1861–1967.

Обе выставки показывают, что арт-элиты до сих пор либо не готовы принять квир-проблематику, либо понимают ее довольно плоско.

Сокуратор Hide/Seek рассказывал в прошлогоднем номере авторитетного журнала о кураторстве On Curating, что парадоксальным образом вынужден был включить в выставку только работы гетеросексуальных художников, за одним исключением.

Музей пытался уберечь себя от консервативных нападок. Но сам факт изображения гендерных и сексуальных идентичностей, которые казались ненормативными, всё же оскорбил религиозных активистов, и одну из работ музею пришлось снять. По мнению Катца, всё это стало выразительным примером институциональной самоцензуры.

Короткая кураторская экскурсия по Hide/Seek: Difference and Desire in American Portraiture

Queer British Art была организована в гораздо более толерантных условиях, но она вызвала идеологические вопросы уже у левых критиков. Хотя долгожданное появление самого слова queer в названии все они считали большой победой, содержание выставки ожидаемо свелось к маскулинной гомоэротичности.

«Это парад тел. <…> Тела — хорошая точка отсчета для квир-выставки, но эта экспозиция никуда дальше и не продвигается», — писал Марк Слэйден в журнале Frieze.

В качестве возможного вектора этого движения Слэйден вспоминал о не менее наполненной квир-чувственностью флоральной живописи художницы Ханны Глюкштейн, известной как Gluck. А выставку критиковал еще и за классовую ограниченность. Тейт представила в основном квир-аристократию и обеспеченную буржуазию. О пересечении квир-культуры с рабочим классом или, например, колонизованными народами речи почти не было — только в секции о дрэг-кабаре и другом квир-театре.

И всё же квир-взгляд закрепляется в крупных государственных музеях. Просто пока его основное место не постоянные экспозиции или большие выставки, а параллельная программа.

Самый яркий пример — квир-экскурсии, которые запустили прошлой осенью в Victoria & Albert в Лондоне. Они направлены уже не на то, чтобы написать историю квир-искусства, а на то, чтобы представить непривычный взгляд на сформированный канон — квиризовать его.

Двухметровую статую Самсона у главного входа в музей сложно не заметить. Но еще сложнее самостоятельно узнать, что британской короне ее подарил предполагаемый любовник короля Джеймса I, рассказывают в Hyperallergic.

Вслед за V&A квир-туры анонсировали кембриджские музеи — причем не только искусства, а, например, музеи севера и зоологии.

«Вы сможете познакомиться со спектром идентичностей, которые существовали в разных местах, эпохах и культурах — от гомосексуального поведения пингвинов до античного эротизма», — обещают в университете.

Похоже, естественно-научным музеям тоже предстоит пройти большой путь от очевидного фокуса на ЛГБТ-животных до сложно устроенных теоретических проектов вроде квир-экологии Тимоти Мортона.

Резервации и архивы

В каких компьютерных играх можно выступать за ЛГБТ-персонажей и почему платформа Twitch банит игры самого известного независимого квир-разработчика? Как могла бы выглядеть феминистская квир-утопия и сколько таких уже вообразили исследовательницы и теоретики? Какие ткани и текстуры точнее всего отображают и стимулируют квир-чувственность?

Всё это темы выставок и лекций, которые проходили в берлинском Schwules Museum и нью-йоркском Leslie-Lohman Museum. Это культурные центры, которые работают исключительно с квир-проблематикой и активно выискивают утонченные, свежие и дискуссионные темы.

Так, Schwules Museum весь прошлый год провел под лозунгом Year of the Women*.

Кураторы переориентировали выставочную программу с представления гомосексуальных мужчин (даже само слово Schwules обозначает именно гея) на обсуждение фем-утопий, лесбийского искусства, фем-порно и транс*-опыта.

Leslie-Lohman, созданный в 1980-х гей-парой, тоже заявил о движении к гендерному балансу и вниманию к сложным идентичностям. В 2017 году директор музея Гонсало Касальс и куратор Аврам Филькенстейн провели выставку FOUND: Queerness as Archaeology. Экспозицию хвалили за этническое разнообразие и внимание к женскому* искусству — от переработок классики вроде Гюстава Курбе до посвящений великим квир-женщинам вроде Гертруды Стайн.

Еще одна важная прошлогодняя выставка из Leslie-Lohman — Haptic Tactics. Музей давно интересуется абстрактным искусством, которое создают квир-художники. В Haptic Tactics сфокусировались на его тактильной части: здесь были собраны работы о человеческой коже, бронзовые скульптуры-мемориалы в рытвинах, мягкие ковры — гибриды из американских и перуанских традиций. Кураторы хотели сместить акцент с привычной видимости квир-сообщества на интровертные чувственные переживания, которые свойственны художникам.

А про выставку о компьютерных играх Rainbow Arcade, которую сейчас показывают в Schwules Museum, писали даже российские игровые журналы.

Правда, специализированных квир-музеев пока немного. Но их становится всё больше.

В прошлом году лондонские активисты и активистки после нескольких лет борьбы добились открытия огромного музея ЛГБТ-истории. Он станет самым большим в мире и запустится к 2021 году.

В задачи квир-музеев входит не только организация единичных резонансных выставок и пересмотр собранных коллекций. Важно также разработать метод, который позволит архивировать квир-настоящее и искать утерянные фрагменты истории.

«Архив — это не просто хранилище; это место, где объекты наделяются культурной значимостью и формируют нашу коллективную память», — писал Джек Джудит Хальберстам в книге In a Queer Time and Place, одном из программных текстов квир-теории.

На русском о квир-архивировании пишет исследователь Александр Кондаков, которому не так давно пришлось эмигрировать в Финляндию. Он объясняет, что работа над квир-архивом включает в себя три стадии.

Во-первых, нужно изучить существующие архивы и понять, по каким критериям те или иные произведения и артефакты попадали в них или отсеивались.

Во-вторых, разработать альтернативные критерии для архивирования, которые в меньшей степени будут исключать разный ненормативный опыт.

В-третьих, и это самое сложное, нужно всегда ставить под вопрос необходимость категоризации всех объектов в архиве. Ведь строгое описание противоречит установке квир-теории на текучесть любой идентичности.

Утописты и преступники

Два молотка, нож, топор, монтировка, стеклянные бутылки, гири. Это половина содержимого одного из самых важных российских квир-архивов — художественного проекта Полины Заславской «Вещдок». Заславская иллюстрировала исследование Кондакова «Преступления на почве ненависти против ЛГБТ в России»: каждый из перечисленных предметов входил в содержание одного из дел, описанных в книге.

Акварели Заславской позже показывали в питерском Фонде Розы Люксембург. Представить их в более крупной, а тем более государственной галерее сейчас вряд ли возможно.

Основной формой квир-архива в России и в других странах с недружественным законодательством становятся компактные и мобильные арт-серии — своеобразные микромузеи.

Чаще всего, кстати, не живописные, а фотографические. Можно вспомнить и канонический альбом квир-художника Ярослава Могутина Lost Boys (отснятый, правда, уже в эмиграции), и недавний фотопроект Антона Шебетко об украинских военных-геях, и несостоявшуюся выставку Каролины Дутки об ЛГБТ-сообществе в Приднестровье, самопровозглашенной республике, которая формально входит в состав Молдовы.

Самый громкий из недавних российских проектов такого рода — фотосерия о квир-подростках «Быть собой». В 2015-м она на сутки оккупировала Гоголевский бульвар в центре Москвы. Как и во многих других сериях, портреты здесь сопровождались небольшими репликами самих героев: документальное искусство обычно стремится представить особый опыт насколько возможно непосредственно.

«Быть собой» первоначально должна была состояться в галерее Red Square, но выставку запретили под давлением консервативных активистов. Полиция конфисковала изображения с бульвара через несколько часов после несогласованного монтажа.

Дело было не столько в выходе в офлайн-пространство (скажем, «Квирфест» и кинофестиваль «Бок о бок» уже несколько лет проходят, хоть и не без опасностей), сколько в работе с подростковыми историями.

Собственно, чуть ли не самый важный российский квир-музей сейчас — вообще не арт-центр и не исторический музей, а онлайн-архив подростковых историй о принятии себя и гомофобии.

«Дети-404» существуют как паблик «ВКонтакте», который вынужден постоянно менять адреса. Его поддерживают техслужбы сети, после каждого удовлетворенного иска перенося всю информацию в новое место.

Трейлер документального фильма Лены Климовой «Дети-404»

Ко всем описанным проектам, правда, хочется задать один уже привычный вопрос: можно ли они считать их квир-ориентированными или они все-таки описывают участников в устоявшихся категориях сексуальной и гендерной идентичности? Чаще — второе, и это опять же не случайно: борьба за признание маргинализованного опыта хоть сколько-нибудь нормальным исторически чаще начинается именно с борьбы за строгие идентичности.

Но существуют и попытки квиризовать российскую культуру — или даже исследования этих попыток, которые уже были предприняты значительно раньше. Так, участники «Платформы ШТАБ» Георгий Мамедов и Оксана Шаталова недавно обнаружили, что в 1970-х в Бишкеке функционировало диссидентское сообщество, которое они назвали «квир-коммуной».

Видеоинтервью с исследователями архива бишкекской «квир-коммуны»

Наследуя утопическим идеям раннесоветских авангардистов, киргизские коммунары начинали с «вопрошания пола как определяющей человека идентичности (Почему человек — функция физиологии, а не сознания?)» и заканчивали «прокламацией полного отказа не только от пола, но и от тела. Человек, избавленный от физического тела, превращается в бесконечный поток частиц и энергии — «волну» (ЛОВИ ВОЛНУ/ВСЕСУЩЕСТВО). Открытки со стихами, архитектурные планы и доклады о «Космическом Эросе» из обнаруженного архива несколько раз выставляли в западных галереях, а на русском описали в анархоальманахе «Транслит».

Собственно, наиболее активная квир-рефлексия в России сегодня разворачивается именно в пространстве текста. Речь и о художественной литературе, в особенности о современной поэзии, и о попытках переписать, точнее, наметить метод квир-переписывания истории советского искусства. Это кажется неудивительным: для того, чтобы написать текст, не нужно почти никаких институциональных и государственных ресурсов.

Видеоинтервью с исследователями архива бишкекской «квир-коммуны»

Наследуя утопическим идеям раннесоветских авангардистов, киргизские коммунары начинали с «вопрошания пола как определяющей человека идентичности (Почему человек —/ функция физиологии, а не сознания?)» и заканчивали «прокламацией полного отказа не только от пола, но и от тела. Человек, избавленный от физического тела, превращается в бесконечный поток частиц и энергии — „волну“ (ЛОВИ ВОЛНУ/ВСЕСУЩЕСТВО)». Открытки со стихами, архитектурные планы и доклады о «Космическом Эросе» из обнаруженного архива несколько раз выставляли в западных галереях, а на русском описали в анархо-альманахе «Транслит».

Собственно, наиболее активная квир-рефлексия в России сегодня разворачивается именно в пространстве текста. Речь и о художественной литературе, в особенности о современной поэзии, и о попытках переписать, точнее, наметить метод квир-переписывания истории советского искусства. Это кажется неудивительным: для того, чтобы написать текст, не нужно почти никаких институциональных и государственных ресурсов.

Квир наш

Если все-таки, в пику квир-теории, классифицировать все описанные здесь проекты, то можно будет выделить три основных стратегии для создания квир-музея.

Первая — это попытка написать и сохранить для будущего историю квир-сообщества. Ее решают постоянные экспозиции в специализированных музеях, временные выставки в музеях совсем другой тематики, посвященные квир-опыту, или независимые инициативы, чем-то напоминающие музей, — от групп в соцсетях до арт-проектов.

Вторая — это всевозможные способы «квиризации», переписывания уже написанной истории: критика архивов, тематические экскурсии. И даже проекты вроде Года женщин* в Schwules Museum, которые квиризуют сами квир-пространства.

Третья — проекты, посвященные квир-искусству, будь то в Tate, в Leslie-Lohman или в неприметных подвалах. Некоторые из них пользуются всем арсеналом квир-теории, другие только заявляют о себе в этих категориях, которые становятся всё более модными.

Есть, впрочем, и четвертая. Квир-теория с ее текучестью очень резонирует со спекулятивным поворотом в современной философии и современном искусстве.

Доверие к случайности, готовность признать неполноту любого описания мира — интересная методология для создания квир-музея.

Именно от нее оттолкнется перформанс, который я и хореограф Катя Бондарь покажем на фестивале «Ножа» 23 марта. Мы будем создавать квир-музей — здесь и сейчас, из ваших и наших объектов. Мы попробуем отказаться от стремления дискурсивно оформить их квир-историю и заменим слова на телесные состояния и практики. Мы будем ставить под вопрос и квиризовать всё, что уже сказано в этом тексте и будет сказано на лекциях, которые пройдут в рамках перформанса. Приходите — и приносите с собой что-нибудь, что могло бы войти в эту экспозицию и о чем вам было бы интересно рассказать или промолчать. Хотя бы воспоминание или открытость к чужому квир-опыту.