Пупсы-красноармейцы и буржуи из ваты: кукла как орудие идеологического воспитания в раннем СССР

От фарфора к консервной банке

После 1917 года отыскать красивую куклу в России стало практически невозможно. Ввоз импортных фарфоровых барышень, которые составляли основное население детских комнат до революции, прекратился. Недорогие кустарные и фабричные игрушки тоже пропали с уличных лотков и полок магазинов. У мастеров не было ни материалов для работы, ни денег для их приобретения. Между тем, уже в 1918 году нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский призвал художников и мастеров обеспечить подрастающее поколение хорошей игрушкой. Хорошей — значит не только красивой, но и идеологически выдержанной:

«…детям не только нельзя препятствовать играть, надо помогать им играть. Надо осторожно, рукою нежной, о любящих пальцах, направлять резвый ручеек в благоприятную сторону, по благоприятному ложу. <…> Пускай Искусство найдет в своей бездонной сокровищнице дивные игрушки для детей и щедро сыплет их на детские сады, на площадки, в школы, — всюду, где зеленеет новое человеческое поколение».

«Бездонная сокровищница» начала понемногу пополняться только с началом НЭПа. В 1921 году в Москве открылся Государственный музей игрушки, сотрудники которого занимались в том числе разработкой моделей новых детских кукол. Тем не менее многие кустари-одиночки по-прежнему продолжали ориентироваться на дореволюционные образцы, что, впрочем, никак не влияло на качество их изделий, которое зачастую было довольно низким ввиду дефицита материалов: мастера пускали в ход старые платья, юбки, чулки, обрывки проволоки и даже консервные банки.

Но некоторым все-таки удавалось изготавливать приличные игрушки при минимуме средств.

Так, в Москве пользовалась спросом продукция сестер Быковских, которые изготавливали кукольные головы из ваты, пропитанной столярным клеем, искусственные волосы заменяли тонкими полосками ткани, а тело и конечности шили из бязи и коленкора. Несмотря на то, что костюмы кукол — кучер, купец, Пьеро, Арлекин и другие — выглядели сомнительно с точки зрения идеологии, в начале 1920-х игрушки Быковских охотно закупали крупные магазины.

Со временем игрушечные мастера начали объединяться в артели: «Все для ребенка», «Трикотажная кукла», «Кукла-игрушка» и прочие. Масштабы производства понемногу росли. Параллельно усиливался государственный контроль за ассортиментом детских магазинов.

Педагоги раннего СССР рассматривали игру и игрушку в первую очередь как орудие коммунистического воспитания и делили детские развлечения на «вредные» и «полезные» исходя из их идеологической составляющей.

Несложно догадаться, что нарядные куклы прошлого были отнесены к первой категории. Советским детям не следовало любоваться румяными барышнями в богатых нарядах, устраивать им чаепития из фарфоровых чашечек и обставлять их комнатки изящной крошечной мебелью. Мещанство, накопительство, индивидуализм и прочие грехи — все это, по мнению педагогов, воспитывала в ребенке опасная игрушка.

За что избили Зиночку и Кларочку

Во второй половине 1920-х идеологи советского образования делали ставку на политехнизм и военное воспитание, однако заставить ребенка отказаться от любимой куклы, переключив его внимание на конструктор или полк оловянных солдатиков, было не так-то просто. Требовалась альтернатива — по-прежнему кукольная, но с новой формой и содержанием.

Детям начали предлагать тряпичных красноармейцев, милиционеров, моряков, пионеров и прочих героев новой реальности.

К тому времени в СССР появились свои крупные предприятия по производству игрушек, которые изготавливали продукцию не только для внутреннего рынка, но и на экспорт. При этом отечественные производители зачастую подгоняли устаревшие модели кукол под современные образцы. Например, кувыркающийся клоун превращался в физкультурника, а Дед Мороз — в лесоруба. Пухлых пупсов одевали в форму военных, рабочих и пионеров.

Противостояние «новых» и «старых» кукол как метафора борьбы капиталистического и коммунистического миров нашло отражение в детской литературе. В сказке Александра Неверова «Как жили куклы и что сделал оловянный солдатик» (1924) описан конфликт между игрушками девочки Нины. Фарфоровые куклы Зиночка и Кларочка — типичные представительницы буржуазии: они носят красивые платья, постоянно любуются на себя в зеркало, спят на мягких подушках и угощаются кофе.

Тряпичная Марфа, сшитая из старой бабушкиной юбки, вынуждена прислуживать бездельницам, так как в противном случае Нина выкинет ее в окно.

На помощь Марфе приходит оловянный солдатик Панфилов. Вместе они избивают кукол и связывают их. Панфилов обращается к Нине с длинной речью:

«…мы неученые были, грязные да нечесаные — вот теперь и хотим поравняться маленько. Не все нам на полу по темным углам ютиться, пора в хорошем месте посидеть, интересные книжки почитать… согласятся они [Зиночка и Кларочка] вместе работать — мы опять их примем к себе, но чтобы барынь с кухарками больше не было… Все куклы должны быть равными: одеваться в хорошее платье, есть хорошую пищу, учиться грамоте и вместе на бульвар ходить в теплые дни…»

В конце сказки Панфилов, Марфа и Зиночка с Кларочкой маршируют и поют «Смело товарищи в ногу». Но фарфоровым куклам невесело: прихрамывая и глядя в оловянную спину Панфилова, они понимают, что «кончилось для них прежнее привольное житье».

Появились в советской кукольной вселенной и антигерои: карикатурные куклы буржуев, кулаков и служителей религиозного культа. Их делали нарочито уродливыми, чтобы воспитать у подрастающего поколения соответствующее отношение к классовому врагу. Но дети продолжали играть с жутковатыми фигурками по старинке. Писатель Евгений Шварц вспоминал:

«Изъяли кукол, ибо они гипертрофируют материнское чувство, и заменили их куклами, имеющими целевое назначение: например, толстыми и страшными попами, которые должны были возбуждать в детях антирелигиозные чувства. Пожилые теоретики [образования] эти были самоуверенны. Их не беспокоило, что девочки в детских садах укачивали и укладывали спать и мыли в ванночках безобразных священников, движимые слепым и неистребимым материнским инстинктом. Ведь ребенка любят не за красоту».

Впоследствии советские педагоги признали свою ошибку. В книге «Какая игрушка нужна дошкольнику» (1933) известный советский педагог Евгения Флерина рекомендовала давать игрушки-карикатуры только детям старше 7 лет, так как «классовый подход у дошкольника еще не так силен, чтобы конкурировать с приятностью игры и любовью к ее персонажам».

Счастье быть женщиной

Кстати, о «материнском чувстве». В эмансипированных 1920-х, когда отовсюду звучали разговоры о равноправии и избавлении от устаревших гендерных стереотипов, педагог А.Н. Антонов неожиданно заговорил о важности развития «природных» женских качеств у девочек младшего возраста. В третьем номере «Педологического журнала» за 1924 год напечатали его статью «Игра в куклы и ее общественное значение», где автор утверждал, что «девочка, не играющая в куклы — это такая же аномалия, как замужняя женщина, не имеющая детей». Но для того, чтобы кукла не навредила ребенку, играть с ней следовало особым образом:

«Эта игрушка… не безвредная. Но так как изгнать куклу из детской невозможно, то остается лишь один выход, а именно — игра должна быть обставлена так, чтобы она отвечала своему биологическому смыслу, т.е. действительно являлась подготовкой девочки к будущему материнству».

Согласно Антонову, девочке следовало давать только куклу-младенца, желательно — из целлулоида и с подвижными конечностями, чтобы малыша можно было купать и переодевать. Одежда и пеленки должны были являться уменьшенной копией настоящего детского белья, так как «глаза девочки должны привыкнуть к внешнему виду и формам нормального детского туалета, а руки ее должны механически запомнить отдельные моменты техники одевания грудного ребенка». При написании статьи автор руководствовался собственным опытом организации подобных игр. На занятиях, которые он проводил в одной из школ города Старая Русса, ученицы младших классов меняли целлулоидным малышам пеленки, купали их, присыпали тальком, учились правильно очищать ребенку глаза, уши и нос, убирать детскую комнату и застилать постель.

Антонов был уверен в эффективности таких занятий, поскольку считал, что «все навыки… усваиваемые в раннем детстве, обычно остаются на всю жизнь».

Коллега Антонова, Н.А. Рыбников, не торопился изымать у девочек кукол «постарше». Однако и он видел в игрушке лишь средство навязывания девочке стереотипной гендерной роли, которая в данном случае не ограничивалась материнством. В книге «Какая игрушка нужна дошкольнику» (1927) Рыбников рекомендовал приобрести для куклы миниатюрные чугунок, утюг, щетку для пола, корыто и железную плиту. Можно было добавить к этому детский ткацкий станок и швейные принадлежности, чтобы девочка сама шила одежду кукле.

В 1930-е мнение, согласно которому куклу следует использовать только как наглядное пособие для девочек, подверглось жесткой критике.

Во-первых, использование игрушки исключительно для развития качеств, «заложенных природой», не соотносилось с задачами воспитания будущего строителя социализма. Во-вторых, предполагалось, что с новыми куклами, ассортимент которых обогатился брутальными мужскими персонажами, будут играть не только девочки, но и мальчики. Авторы книги «Игра с куклой» Ф.С. Литвинов и Л.Н. Курлова (1936) писали о статье Антонова:

«Согласно этой теории [Антонова] следует, что культивировать у детей необходимо только инстинкты, заложенные природой. Это положение в корне противоречит современной советской педагогике.Наш советский детский сад ставит своей задачей воспитание нового человека, личности с богатой творческой инициативой, борца, строителя нового коммунистического общества. <…> Кукла как игрушка стимулирует социальный опыт дошкольника, отсюда и ее большая значимость и ценность».

Пионер, ударяющий себя по лицу

К работе Литвинова и Курловой мы вернемся чуть позже. Сначала стоит рассказать о главном противнике «буржуазной» куклы, которая по-прежнему пользовалась высоким спросом — Междуведомственном научно-художественном совете по игрушке и игровым материалам, основанном в 1930 году. Совет следил за тем, чтобы вредная с идеологической точки зрения продукция не появлялась на полках детских магазинов. Задачи организации были описаны в составленном ее членами сборнике «Советская игрушка» (1931):

«Современная игрушка — в большей массе своей с индивидуалистическим уклоном, мещанской тематикой, с религиозным душком и без всякого художественного оформления. Задача, которая в данный момент стоит перед научно-художественным сообществом — это переделать большевистской рукой игрушечную промышленность с точки зрения идеологии и дать в ближайшее время нашему ребенку коллективную, политехническую, интернациональную, коммунистическую по духу игрушку и игровой материал».

В начале 1930-х ассортимент кукол действительно оставлял желать лучшего. Составителей сборника возмущало не только наличие в продаже «расфранченных барышень» и «домашней утвари мещанского обихода», но и неудовлетворительный внешний вид новых персонажей:

«Делают копилки с изображениями красноармейца-паяца, крестьянок с раскрашенной физиономией, матросов в пьяном виде и т.д. и т.д. Такие игрушки развивают отвращение к основным социальным группам Советского Союза. Если вообще производить игрушки-куклы, то есть смысл производить кукол-комсомолок, пионерок, но только не то, что производится теперь».

В сборнике можно найти статью уже знакомой нам Евгении Флериной, где она назвала популярную куклу-модницу «барышней-белоручкой… в убогой роскоши наряда» и «типичным представителем мещанского быта». «Если и попадается из тысячи „барышень“ одна пионерка, то и на ней — букли, белые завитые локоны, крашеные губы», — возмущалась Флерина.

Кукол, у которых не двигались руки и ноги, а платья были пришиты к телу, она требовала изъять из продажи, так как «с такой куклой делать нечего, кроме как носить, качать, шлепать».

Отдельно упоминались персонажи с пришитым головным убором: Флерина опасалась, что, содрав шляпу, любопытный ребенок увидит, что «голова провалена, дыра неряшливо забита тряпочками», и испугается. Игра с кукольной мебелью и посудой, по ее мнению, прививала детям «узкомещанские навыки», поскольку не отражала реалий коллективного быта — например, обстановку комнаты в детском саду. Люльку для пупса педагог назвала «пропагандой вредных воспитательных приемов» — считалось, что укачивание негативно сказывается на здоровье ребенка. Примечательно, что спустя несколько лет в № 3 журнала «Советская игрушка» за 1938 год Флерина, рассуждая о том, какую куклу следует производить для советских детей, напишет:

«Нарядная кукла, уложенная в чемоданчики с отделением для ее вещей, кукла в шкафике с ящиком для белья и вешалкой для платья, несколько куколок, играющих с игрушками на ясельном дворике, — вот желанная кукла для подарков».

Кукольные красноармейцы и пионеры показались Флериной неряшливыми и карикатурными. Интересно, что в качестве одного из примеров неудачной игрушки она назвала пионера, ударяющего себя по лицу (найти фотографию или упоминания об этой кукле в других источниках нам не удалось).

Зато некоторые «идеологически чуждые элементы», напротив, были сделаны слишком искусно.

В качестве примера педагог упомянула представленных на одной из игрушечных выставок кукол «Кулак и кулачиха», которые выглядели так нарядно и ярко, что привели детей в восторг.

Досталось от Флериной и другим популярным в то время куклам, которые изображали представителей разных народов и использовались как средство интернационального воспитания. «Доброкачественными» она назвала только экспортные игрушки Загорской артели, а об остальной продукции писала следующее:

«Карикатурное оформление делает эту игрушку контрреволюционной. Эти куклы пугают, отталкивают ребят, вызывают совершенно извращенное представление о разных народностях и нациях: фарфоровый китаец с качающейся как маятник головой, черный негр (мягкая игрушка) с пуговицами вместо глаз — страшен, неприятен, проволочные черные фигурки под названием „гарем“ и т.д. Как раз эта игрушка крайне ответственна и могла бы оказать большую услугу делу интернационального воспитания».

Новым детям — новые игры

«Игрушка должна стимулировать детей к коллективизму», — писала Флерина. В качестве альтернативы «кукле-одиночке» она рекомендовала наборы, изображающие детсадовцев, пионеров, рабочих, крестьян, Красную армию и трудящихся разных народностей СССР — например, кукольный набор «Детский интернационал».

Методика игры с такими наборами описана в вышеупомянутой книге «Игра с куклой», где рассказывается об опыте проведения коллективных занятий в детском саду. Куклы выдавались детям в строго отведенное время, а процесс игры контролировался воспитателем. Каждое занятие было посвящено отдельной теме — военно-патриотическому или трудовому воспитанию, пропаганде здорового образа жизни, знакомству с народами СССР. Среди предложенных ребятам игрушек были пионеры, рабочие, крестьяне, санитары, красноармейцы, повара и дети в национальных костюмах. К ним прилагались соответствующие аксессуары: строительный набор, пулеметы, походная кухня, горн, красные флажки и прочее.

Часто занятию предшествовала экскурсия в казарму или на предприятие, а также беседа с воспитателем. Затем ребятам предлагались такие игры как «Пароход Красин», «Проводы делегатки на Съезд советов», «Жизнь народов на Севере», «Пионеры на митинге». Особенно охотно дети играли в «Завод», «Школу», «Красную армию» и «Стройку». Отмечалось, что все игры, независимо от тематики, одинаково увлекали детей обоего пола, хотя поначалу мальчики стеснялись играть за женских персонажей.

Так, один из воспитанников, увидев в руках товарища куклу-девочку, насмешливо заметил, что «девочки на лошадях не ездят».

Детям, не заинтересованным в игре, могли сделать замечание. Например, мальчика, который бросил куклу на пол и занялся своими делами, воспитательница упрекнула в том, что у него «работница ленивая». Смутившись, ребенок вернулся к игрушке и принялся за строительство дома из кубиков.

Многие отказывались исполнять роль врага. Например, при инсценировке сражения красных и белых не нашлось ни одного желающего становиться на сторону противника. Роли белогвардейцев пришлось отдать фанерным фигуркам солдат, с которыми воевали куклы:

«Со стороны красных дети бросают песком в фанерные фигурки, которые падают. Красные торжествуют. Вова берет ком сырого песку и снова бросает в сторону белых с криком: „Бомба взорвалась!“ <…> Все окопы разрушены, куклы валяются. Котя смотрит и говорит: „Ой, что война наделала — все разрушено, всех раненых подбирайте“. В это время девочки организовали санпункт. Тамара, смотря на куклу, говорит: „Ты будешь три месяца лежать, вот врач говорит“, указывает на куклу-врача в белом халате, косынке с красным крестом».

Неизвестно, насколько широко подобные игры применялись в других детских учреждениях и насколько активно участвовали в них малыши. Так или иначе, авторы методики остались довольны результатами занятий:

«С куклами-рабочими, пионерами, красноармейцами и др. дети эмоционально закрепляют, уточняют свои симпатии и антипатии. С какой злобой замечает семилетний Вова неповоротливому Донату — разрушителю его кропотливой постройки: „У, вредитель, мы строим, а ты разрушаешь“. С какой готовностью звучат возгласы, раздающиеся с трибуны (при игре „Пионеры на трибуне речи говорят“):
„Войны не хотим, но в бой готовы!“
„Да здравствует наш вождь, великий Сталин!“
„Да здравствует Красная армия — наша защита!“»

Кукольный ренессанс

Во второй половине 1930-х в СССР на полках магазинов снова начали появляться традиционные куклы и их игрушечное «приданое». Во многом это было обусловлено возвращением советского общества к традиционным семейным ценностям. Женщина-мать и женщина-хозяйка потеснили эмансипированную работницу прошлого десятилетия.

Достаток и домашний уют уже не ассоциировались с мещанством, напротив, являлись олицетворением сталинского «Жить стало лучше, жить стало веселее!».

Нарядным куклам и розовощеким пупсам дали зеленый свет — первые демонстрировали советское благополучие, вторые воспитывали будущих матерей. И те, и другие снова стали игрушками для девочек. Взрослые женские и мужские типажи постепенно уходили в прошлое. В «Памятке продавцу игрушек» (1937) говорилось:

«Кукла — основная игрушка дошкольниц. <…> В наше время основным типом куклы является изображение ребенка ясельного возраста и дошкольника в противоположность прошлому, когда чаще давались куклы, изображавшие взрослых».

В 1935 году вышло постановление «О мероприятиях по расширению производства игрушек», где в том числе говорилось о налаживании производства различных видов кукол по всей стране. Наладить предстояло многое, поскольку зачастую созданные художниками образцы выходили из фабричных цехов совершенно непохожими на оригинал. В первом выпуске издания «Список игрушек, разрешенных и запрещенных Комитетом по игрушке Наркомпроса РСФСР» (1934) среди кукол, которых не допустили к продаже, можно найти матроса, красноармейца и представителей народов СССР («окарикатуренный образ»), пионерку («уродливая форма, плохая раскраска»), пупсов и голышей («антихудожественное оформление»), шарнирную куклу («непропорциональная форма»).

Люльку, коляску и сани назвали «педагогически нецелесообразными», буржуя, гнома и богатыря с пушкой — «идеологически вредными».

Зато среди разрешенных игрушек встречаются всевозможные столики, диваны, шкафы и кукольная посуда.

Разрешение комитета еще не означало, что куклу действительно можно было купить. Игрушечный дефицит ощущался даже в крупных городах, и уж тем более — в провинции. В № 6–7 журнала «Игрушка» за 1938 год художник Сергей Образцов сетовал на то, что не может найти красивую куклу для дочери, в то время как ассортимент военных и технических игрушек довольно широк:

«Конечно, она [дочь] может играть и в войну, и в постройку моста, и в автомобильные гонки, но ведь кукол от девочки не отнимешь! Я не знаю, кем будет моя дочь: инженером, врачом, педагогом, но матерью она будет обязательно: ей хочется шить платьица своей Верочке, ходить с ней гулять, укладывать ее спать, мыть ее в ванночке, устраивать день ее рождения. А вот куклы-то и нет. Нет той куклы, которую хочется купить, которую радостно подарить, за которую не стыдно».

Тем не менее красивые куклы в СССР все-таки были — правда, найти их можно было только в состоятельных семьях или на международных выставках. Особенно ценились красиво одетые шарнирные девочки с длинными волосами и закрывающимися глазами. Их туловище и конечности делали из мастики и папье-маше, деревянные шарниры рук, ног и головы соединяли резинкой. Образцовыми считались куклы художницы Марии Киселевой, которые отличались гармоничными пропорциями, выразительным округлым лицом и большими удивленными глазами. Стоила такая игрушка более 50 рублей, в то время как обычную куклу можно было купить за 4.

Отдельного внимания заслуживает обновленный гардероб советской куклы. В альбоме «Кукольные наряды», предназначенном как для предприятий, так и для домашнего пользования, была представлена не только пионерская и военная форма, но и всевозможные пальто, и плащи с пелеринками, приталенные платья с оборками и отложными воротничками, белье с вышивкой и даже маскарадные костюмы бабочки, ромашки и мухомора. К альбому прилагались выкройки всех предложенных моделей, что было очень кстати. Многие рукодельницы шили крошечные платья и костюмы самостоятельно, поскольку общедоступные и недорогие куклы в основном выходили с конвейера в скромных, а то и плохо сшитых нарядах.

Добронравная маленькая хозяйка

Игрушку, похожую на детище Киселевой, можно встретить в детской книге Александра Введенского «Катина кукла» (1936). Рассказ проиллюстрирован замечательными фотографиями, на которых запечатлены сценки из жизни куклы Тани: игрушечная девочка просыпается, завтракает, хлопочет по хозяйству, играет на пианино и в песочнице, катается на лодке, а в конце дня засыпает, уютно укрывшись одеялом.

Рецензент журнала «Детская литература» (№ 9, 1937) А. Девишев раскритиковал книгу, почти дословно повторив аргументы советских педагогов, которые совсем недавно выступали против кукол дореволюционного образца.

Он с неудовольствием заметил, что круг интересов куклы ограничен «разумными женскими развлечениями» (вспомните о критике теории Антонова), а ее занятия «не отражают психологию и интересы нашего ребенка». Кроме того, он обвинил Введенского в «рабском подражании» западной литературе, которая выполняет задачи «буржуазного, основанного на неравенстве полов, воспитания». Справедливости ради, надо сказать, что «Катина кукла» действительно была калькой с американской фото-книги Patsy Ann and her happy times, вышедшей в 1935 году.

Как ни странно, внешний вид героини, за который несколько лет назад куклу наверняка окрестили бы «буржуазной», не вызвал вопросов у Девишева, которого куда больше беспокоила обстановка Таниных комнат. «„Катина кукла“ заставляет восхищаться отжившим идеалом быта», — писал рецензент.

Изящный фарфоровый умывальник он назвал «допотопным» и потребовал заменить его на более современную модель, «привычную детям».

Также Девишев оказался недоволен тем, что у Тани не было книжек, телефона, радио, часов, портретов (но не уточнил, чьих именно) и игрушечных конструкторов, отметив при этом, что «…кружева, вышивка, красивая посуда — против этого нельзя возражать, у детей надо воспитывать любовь к уютной, красивой жизни».

Рецензия Девишева отражает не только тенденции детской литературы того времени, но и свидетельствует о детских игровых практиках, круг которых к концу 1930-х годов несколько расширился. Теперь кукла могла иметь милое личико и носить красивые платья, угощаться чаем из расписных чашек и сидеть за столом с кружевной скатертью. Отражение исключительно коллективного быта в игре с куклой и коллективная же игра с ней были желательны, но необязательны. По сути, основная претензия Девишева к «Катиной кукле» заключалась в излишней идеализации образа «добронравной маленькой хозяйки». «За весь день у куклы — этой пай-девочки — ничего не случилось, не было ни одного детского огорчения, она ничего не разбила, ни разу не пошалила…» Таню уже не заставляли работать на стройке или перевязывать раненых. Ей позволялось жить, как живут обычные дети. Советские, разумеется.

Таким образом, во второй половине 1930-х советская кукла из орудия коммунистического воспитания снова превратилась в игрушку для девочек.

Правда, теперь она уже не была похожа на взрослую барышню: создавая маленьких Ляль, Кать и Тань, художники ориентировались прежде всего на идеализированный образ советского ребенка — здорового, упитанного и счастливого.

В послевоенное время игра с куклой в дочки-матери снова стала неотъемлемой (а главное — разрешенной) частью детского досуга. Спустя 15 лет после выхода книги Литвина и Курловой о коллективных занятиях с куклами-санитарками и красноармейцами был издан сборник для воспитателей «Творческие игры в детском саду» (1951), где девочки, играя с куклой, чаще всего исполняли роли матерей. В игре активно принимали участие и мальчики, которые с удовольствием и без смущения исполняли роли отцов семейства, ходили на работу, помогали ухаживать за ребенком. «Деток» кормили, переодевали, измеряли им температуру, водили в детский сад и на Красную площадь. Педагоги поощряли заботливых воспитанников и старались вовлечь в игру тех, кто не проявлял должного интереса к родительским обязанностям. Споры о наличии «заложенных природой» инстинктов надолго затихли:

«Соня… вдруг не захотела быть мамой. Бросила „деток“ и ушла. Воспитательница позвала Соню и спросила: „Соня, ты не любишь, когда мамы дома нет, когда она уходит?“ „Нет, — отвечает Соня, — скучно без нее бывает, плохо“. „А ты оставила деток одних, какая же ты мама, если не жалеешь своих маленьких деток, посмотри, как они плачут без тебя“. Соня подбежала к куклам, подняла их. „Давайте собираться в детский сад“».