Похотливые монахи, ослиные мессы и барон-фурри. Как сатирики Средних веков 200 лет писали сатирическую секс-эпопею
Хитрый лис — не просто сказочный персонаж, но масштабный образ средневекового фандома: рассказы о Ренаре и окружающих его персонажах создавались европейскими клириками на протяжении двух столетий. Фандом этот был настолько влиятелен, что имя Ренар стало во французском языке основным наименованием для лиса! Историк и автор канала «демонстрация жопы» Дарья Ахапкина — о том, как восемь веков назад католическое духовенство пародировало исповедь, славило осла жареными сосисками и отправляло в ад сторонников сексуального воздержания.
Представьте себе картину: в тишине скриптория монах-переписчик старательно копирует текст с древней рукописи. С должным усердием и прилежанием он выводит на новом пергамене аккуратные буквы, складывающиеся в слова:
Que foutre n’iert ja deffendu:
Pour foutre fu le con fendu
Si commant a touz orandroit
Que qui a le vit dur et rait,
S’il a le con abandonné,
Le foutre li soit pardonnér.
Трахаться никогда не было запрещено:
Для того и была создана п***а.
Повелеваю теперь вам, моя паства, —
Если есть у кого х*й стоящий,
А рядом — подходящая п***а,
Трахайтесь и прощены будете.
Думаете, это произведение интернет-фольклора? А вот и нет.
Звучит невероятно, но эти строки из популярнейшего в Средние века «Романа о Лисе» (что именно за похабные стишки я на свой страх и риск помещаю в начале текста, мы обсудим позже) дошли до наших дней аж с XII века благодаря многочисленным манускриптам, созданным в монастырских мастерских. Как вообще католическая церковь могла допустить такое? Кто написал это богохульное и скабрезное произведение? И при чем тут вообще лисы? Будем разбираться.
Читайте также
Церковная элита или бродячие поэты? Кто сочинял светские песни в Средние века
Roman de Renart, известный у нас как «Роман о Лисе», на самом деле не совсем роман в нашем современном понимании: это не монолитное произведение, а, скорее, литературный сборник, состоящий из отдельных историй, написанных разными людьми в разное время (с XII по XIV век). Все истории объединены общим «лором» и набором героев: главный персонаж, лис-трикстер Ренар, совершает всевозможные проделки, а другие персонажи (жена Ренара Эрмелина, волк Изенгрин с женой Эрсентой, лев-король Нобль с львицей-королевой, кот Тибер, медведь Брюн…) вне зависимости от того, как они относятся к главному герою, либо смиренно страдают от его козней, либо стремятся наказать поганца-лиса и неизменно терпят крах. Среди исследователей есть предположение, что именно трикстерская природа Ренара в конечном итоге определила структуру романа: все приключения героев обусловлены желанием удовлетворить сиюминутные потребности (вроде голода, спонтанно взыгравшего азарта или желания приударить за соседской женой) и выстраиваются в единую «эпопею голода», у которой нет и не может быть логического завершения.
Как можно бесконечно придумывать обстоятельства безуспешной погони Волка за Зайцем или кота Тома за мышонком Джерри, так и авторы различных ветвей умудрялись дописывать новые истории о похождениях хитроумного лиса на протяжении нескольких веков.
Среди героев романа есть как обычные, бессловесные животные (например, большинство домашней птицы и скотины), так и обыкновенные люди (монахи, крестьяне, дворяне и прочие жители деревень, примыкающих к лесу, где обитает Ренар), но в основном действии участвуют антропоморфные звери, наделенные речью, разумом, способностью и желанием носить одежду, а также религией и социальной иерархией, подозрительно напоминающими человеческие. Именно антропоморфизм героев приводит к неразрешимым противоречиям внутри персонажей.
Даже если Ренар стремится жить по человеческим понятиям, он не может побороть звериную натуру. Он одновременно является бароном при дворе льва-короля и лисом, ищущим пропитания в лесу и окрестных деревнях.
При всем желании животные не могут полностью следовать моральным принципам, которые исповедуются людьми, поскольку для выживания им необходимо, к примеру, убивать кур и гусей. Подобное напряжение, не имеющее возможности разрешиться, помещает персонажей в бесконечный цикл повторяющихся конфликтов, сдобренный весьма аморальными комическими положениями, которые наверняка оценили бы в современном фурри-фандоме. К счастью, сегодня мы про это подробно говорить не будем, нас интересует только то, что связано с отношениями юмора и христианства.
Вообще у самой фигуры лиса в христианской традиции есть определенное «идеологическое прошлое», позволяющее заподозрить в образе Ренара, нарушающего социальные и религиозные табу, практически дьявольские черты. Средневековый ученый Исидор Севильский в своем главном труде, «Этимологиях», о лисе пишет, что она «никогда не ходит прямыми путями, но бегает по ломаной кривой, животное она обманчивое, хитрое и коварное», а также отмечает ее умение притворяться мертвой, чтобы ловить при помощи этой хитрости птиц. Этот незатейливый трюк позже получил моралистическое истолкование: лиса стала аллегорией дьявола, еретика или грешника, своим притворством обманывающих доверчивых христиан. Но, как мы помним, Ренар скорее трикстер, чем злодей, а потому трактовать его образ однозначно не получилось ни у нас, ни у его современников.
Как бы странно это ни звучало, по мнению многих исследователей, авторами «Романа о Лисе» были клирики, избравшие духовную или светскую придворную карьеру. Это кажется вполне логичным: во-первых, некоторые фрагменты романа выдают знакомство авторов с литургией и внутренней церковной и монастырской жизнью, а во-вторых, в тексте имеются вставки на латыни, знание которой было привилегией образованных людей, подавляющее большинство которых составляли клирики. В тексте романа регулярно встречаются отсылки к христианскому культу, среди них — поминание и клятвы именами святых, почитание мощей и соблюдение христианских правил и обрядов, отражение народных представлений о религиозных практиках, изображение священнослужителей, картины из монастырского быта, мотивы паломничества, а также упоминания реально существовавших святынь и религиозных деятелей. Некоторые из этих аспектов изображаются в почти серьезном виде: время для героев выстраивается вокруг религиозных праздников и церковных служб, персонажи соблюдают христианские ритуалы и искренне надеются на помощь святых. Так, в ветви «Вечерня Тибера» кот Тибер, спасаясь от охотников, на произвол которых его предательски оставил Ренар, призывает на помощь святого Мартина, а для уверенности произносит следующую молитву:
Ha! Diex, fait sil, Pere nostre,
Abandonés a toutes gens,
Garissiés mes piés et mes dens,
Et ma santér et ma proece,
Que je n’i muire par parece,
Et si clonés mal aventure
Renart, qui ci m’a amené!
Господи, Отче наш,
Позабудь о других людях,
Спаси мои лапы и зубы, и хвост, и шкуру,
чтобы я не погиб по своей лености!
И пусть будет несчастье
Ренару, который меня сюда завел!«Вечерня Тибера» / Le Vêpres de Tibert, p. 225, v. 213–220
Несмотря на явную иронию со стороны повествователя, чувства кота вполне искренни и понятны: в своем отчаянии он, как и положено порядочному христианину, уповает на спасение от высших сил. Участие в церковной жизни, осведомленность о событиях и персоналиях в религиозной сфере, понимание основ богослужения и особенностей христианского культа присущи как героям, так и авторам и читателям: без понимания христианской парадигмы восприятие романа невозможно (шутки становятся слишком сложными, как только начинают требовать объяснения длиной в страницу), что говорит нам о том, что тексты о Ренаре написаны верующими людьми и не вопреки, а согласно христианскому мировосприятию.
Может быть интересно
Но что же делать со всеми сатирическими и пародийными эпизодами, выглядящими как жестокая насмешка над святынями и благочестием? Их-то как допустили в приличное христианское произведение? Давайте разбирать по порядку.
Честный вор и беспутный священник
Часто можно услышать, как «Роман о Лисе» называют сатирическим произведением антиклерикальной направленности: действительно, очень легко, читая его, предположить, что авторы, интеллектуалы, опередившие свое время, страдали от гнета церкви и стремились обличать ее в аллегорической (и не очень) форме. Но, как мы уже выяснили, если бы церковь видела в подобных текстах угрозу, до нас бы вряд ли дошло столько списков и вариантов.
Вообще средневековое христианство было намного терпимее к юмору, чем сегодняшнее: современные исследователи уверены, что смеховая культура была неразрывно связана со своей серьезной основой и не могла существовать отдельно от нее.
Простые священники и даже высшее духовенство с удовольствием принимали участие в пародийных обрядах — например, в Празднике осла, который устраивался в память о бегстве Святого семейства в Египет.
Богато украшенного ослика с девушкой, изображающей Богородицу, на спине вводили в алтарь церкви, в которой в это время вместо благовоний курились жареные сосиски и кровяной пудинг, а вместо обыкновенных славословий Творцу звучала «ослиная месса» с гимнами, воспевающими красоту и достоинства виновника торжества, а вместо припева вся процессия подражала ослиному реву.
«Ослиная месса» в исполнении ансамбля Riverview Early Music
Высокий статус участников не позволял сомневаться в их серьезнейшем отношении к религии: комическое и карнавальное не противостояли друг другу, а, напротив, совершенно органически друг друга дополняли.
У средневековой сатиры тоже были свои особенности, отличающие ее от современных представителей жанра: ее цель заключалась в том, чтобы исправить грех, а не только заклеймить его. Если сатирик изображал, скажем, условного священника глупым или лицемерным, то он тем самым не нападал ни на конкретного человека, ни на церковь в целом — он обличал единичного злодея, пользующегося защитой религии, авторитетом своего статуса и престижем хороших служителей церкви.
Духовенство действительно нередко оказывалось целью сатиры, и «Роман о Лисе» не стал исключением: в поле зрения авторов попадали как сельские кюре, так и сам папа вместе с его курией. Пороки клира, такие как жадность, любовь к плотским утехам и, извините за мат, коррумпированность, бичевались тем более сильно, что духовенство должно было являть собой пример благочестия, а неправедное поведение священников могло дурно влиять на всё христианское общество. Но, как мы уже поняли, средневековая сатира стремилась не уничтожить объект критики, а, скорее, направить его на истинный путь, так что, увы, подписчикам атеистических пабликов тут разжиться нечем — по-настоящему антиклерикальных настроений в романе не найти, таковы уж черты эпохи.
Одним из излюбленных объектов сатиры в «Романе о Лисе» оказывается монастырская жизнь, строгий устав и то, насколько братия преуспевала в его соблюдении. Скорее всего, такой интерес к теме сурового уклада в обителях вызван недавно прошедшими (относительно создания первых ветвей романа) реформами Бернара Клервоского, установившего среди «белых монахов» — цистерцианцев — практически армейскую дисциплину. Так, в ответ на предложение знакомого коршуна уйти в монастырь, чтобы очиститься от бесчисленных грехов, Ренар подробно объясняет, почему не готов оставить мирскую жизнь даже ради спасения души:
Je ne sai parler en latin,
Si menjus volenciers matin:
Je ne poroie pas juner,
Ne fiens espandre n’aüner,
Ne faire ces casez qu’il font,
Qui me donroit tout l’or dou mont.
Я не умею говорить на латыни
И люблю поспать с утра;
Я не могу терпеть голод
И не стану убирать навоз
Или отягощать себя работой
Даже за всё золото мира.«Исповедь Ренара» / Confession de Renart, p. 136, v. 367–374.
Кстати, из других историй мы узнаем, что, вероятнее всего, роль сыграли все причины, кроме первой: Ренар не просто умеет говорить на латыни, но и очень сведущ в Писании, литургии и каноническом праве.
Впрочем, решение проблемы тяжких монастырских условий у лиса тоже находится. Ренар сообщает, что, так уж и быть, согласен стать аббатом, если примут его поправки к уставу:
Qu’il ne font un general
De foutre trois fois la semaine;
S’en seroit lor ordene plus sainne!<…>
Que molt est l’ordene bone et bele
Qui est de male et de fumele!
Пускай только разрешат
Трахаться три раза в неделю:
Это укрепит здоровье братии!<…>
Да и вообще хорош тот орден,
В котором живут мужчины и женщины вместе!«Исповедь Ренара» / Confession de Renart, p. 137, v. 388–390; p. 139, v. 471–472
Конечно, наш герой и не является представителем духовенства (хотя регулярно представляется то монахом, то каноником, то священником в зависимости от обстоятельств), но в этих стихах просматривается сатирический упрек тем монахам, которые, подобно разгульному лису, не слишком ревностно соблюдали целибат.
Вообще сюжет не самого целомудренного поведения духовенства часто становился предметом сатиры, и в самом романе сладострастные священники, живущие с женщинами без брака, появляются не раз. Так, в уже упомянутой ветви «Вечерня Тибера» кот Тибер, увидев в толпе охотников, загнавших его на дерево, священника, начинает корить его за то, что тот желает совершить убийство — и ради чего?
Mais c’iert por metre ou peliçon
A vostre putain de maison!
Наверняка для того, чтобы сделать шубу
Для той шлюхи, что делит с вами кров!«Вечерня Тибера» / Le Vêpres de Tibert, p. 228, v. 389–390
Та же самая распутница, как замечает кот, забрала у священника его столу, чтобы украсить свой наряд, отчего признать в бедном кюре священника невозможно:
Se vous eüssiés vostre estole,
Mais vostre feme n’est pas foie,
Qui en a loié son vel.
<Вы были бы похожи на кюре,>
Будь на вас ваша стола,
Но ваша безбожная девица
Носит ее как накидку.«Вечерня Тибера» / Le Vêpres de Tibert, p. 225, v. 284–292
Распаляясь еще больше, Тибер обличает священника в том, что он, принесший обеты и обязанный вести праведную жизнь, честным трудом зарабатывая скромное жалование, пьянствует и готов оставить службу, чтобы гоняться за котом (p. 228, v. 381–390). Ошарашенный священник так до конца истории и не находит, что на всё это возразить, да еще и проигрывает торжествующему коту в знании богословия, окончательно теряя достоинство. Тем не менее подобные истории о глупых похотливых кюре воспринимались скорее как невинное шутливое предостережение, чем как настоящая уничтожающая критика.
Еще одним пороком клира, сатирически изображенным в романе, оказываются жадность, жажда наживы, а также суеверия и глупость, распространенные во все времена. В ветви под названием «Тибер и два священника», пока многострадальный кот Тибер грелся на солнышке, два проезжавших мимо кюре заметили его и захотели поймать. Возможно, современному читателю покажется странным, что все так страстно мечтают заполучить кошачью шубу, но не стоит забывать, что Тибер не домашний, а лесной кот (Felis Silvestris), чей мех ценился в средневековой Европе и применялся для изготовления различной теплой одежды. Один из священников, рассуждая о том, какая прекрасная шапка получится из кошачьей шкуры, произносит: «Господь привел нас этим путем, зная нашу большую нужду» (p. 287, v. 20–21). Эта, казалось бы, короткая фраза говорит о том, что кюре не только недостаточно трепетно относится к выполнению обетов, запрещающих священникам охотиться, но и совершенно уверен в праведности своих действий.
Читайте также
Рыдающее Средневековье: почему в прошлом мужчины плакали не так, как сейчас
В итоге жадность священников приводит к тому, что они, потратив долгое время на перепалку о том, кому должна достаться шкура еще не убитого кота, упускают добычу: Тибер услышал их споры и, когда товарищи наконец решили напасть, расцарапал им лица в кровь и умчался вдаль, вцепившись в гриву одного из их коней. Не желая признавать вину за собой, священники быстро решают, что на них набросился не кот, а дьявол, и вечером один из них рассказывает своей жене, как встретился с самим врагом рода человеческого, который заколдовал их с товарищем, да так, что они насилу унесли ноги (p. 290, v. 154–158).
Ну и, конечно, не могли не подвергнуться осмеянию в романе и святоши из мирян, стремящиеся поучать всех вокруг. Так, тот самый коршун, что требовал от Ренара уйти в монастырь, призывал лиса покаяться «во имя fiat voluntas tuas» («да будет воля твоя»), ebitoribus noster («должникам нашим») и credo in deum pater («верую в Бога-Отца», причем слово pater стоит в неправильном падеже — в оригинальном тексте patrem). Эти слова происходят из самых простых и часто произносимых католических молитв — Pater Noster и Credo Apostolorum; то, что коршун не способен не только отличить одни латинские слова от других (принимая эти строки за имена святых), но и воспроизвести их как следует, говорит о его недостаточном уровне образования при избыточном уровне гордости.
Христианское общество, породившее «Роман о Лисе», начало ценить интеллектуальность, а не простую зубрежку. Клирики-недоучки, полуграмотные люди, берущиеся наставлять других, не понимая, о чем идет речь в текстах, о которых они собираются проповедовать, безусловно, попадали в поле зрения средневековых сатириков.
Парадокс в том, что Ренар при всем своем распутстве предстает более симпатичным персонажем, чем его собеседник: по крайней мере, он искренен в своих взглядах.
В общем, хотя шутки выходят довольно злобными, направлены они только на тех, кто плохо справляется со своими обязанностями, не соблюдает христианских законов и страдает лицемерием, а ни в коем случае не на саму церковь — боже упаси, не все ж священники такие!
Грех воздержания и перевернутый мир
Средневековая пародия, в отличие от сатиры, вряд ли способствовала социальному изменению. Она чаще использовалась для развлечения или литературной игры, чем для настоящей полемики: там, где средневековые сатирики стремились исправить неправедных, пародия высмеивала, ничего не предлагая взамен.
Больше всего в «Романе о Лисе» любили пародировать исповеди. Возможно, такое частое их использование связано с тем, что среди католиков традиция регулярной исповеди установилась как раз к началу XII века. Одной из главных функций исповедей в повествовании оказывается воспроизведение событий предыдущих ветвей, чтобы ввести читателя, не знакомого с ними, в контекст: никто не расскажет о похождениях Ренара лучше, чем он сам.
Исповеди-«бравады»
Находятся в ветви, которая носит самоочевидное название «Исповедь Ренара». Перечисление своих грехов лис превращает в повод для гордости и изыскивает наиболее страшные из них, чтобы произвести большее впечатление на шокированного исповедника:
J’ai esté quinze ans tous entiers
Parjures et escomnïés,
Mais ce n’est mie grans pechiés!
Ja voir d’escuminatïon
N’aura m’anme dampnatïon.
Sire, j’ai esté soudomites
Et encor sui jou fins erites
Jou ai esté popelicans
Et sui renoiés chrestïens.
Пятнадцать лет кряду я был
Клятвопреступником, отлученным от церкви,
Но это вовсе не главный грех!
Одно отлучение от церкви
Не погубит души.
Сир, я был содомитом,
Был еретиком из попеликан,
И по сей день я вероотступник.«Исповедь Ренара» / Confession de Renart, p. 136, v. 348–356
Исповеди-«преуменьшения»
Ренар также перечисляет грехи, но при этом совершенно уверен в их безобидности и почитает свое поведение чуть ли не монашеским (к ужасу всех вокруг). При попытке вспомнить, где же именно он нагрешил, лис на смертном одре в ветви «Смерть Ренара» находит всего один проступок (не считая таковыми многочисленные связи с чужими женами, среди которых и королева): то, что однажды он достал лекарство и вылечил льва Нобля (p. 697, v. 396–401). Оставаясь верным своим трикстерским привычкам, он соглашается отречься от греховной жизни, но при условии, что, если болезнь вдруг чудесным образом отступит, клятва его не будет иметь силы.
Исповеди-«покаяния»
Встречаются ну очень редко — по правде говоря, с одной такой мы сталкиваемся только в ветви «Паломничество Ренара». В ней лис, оглядываясь на свое разгульное прошлое, решает, что так жить нельзя: даже самые успешные проделки больше не приносят ему радости, и гордость за собственную удаль меркнет перед осознанием греховности его деяний. Серьезный тон этого фрагмента отличает его от других изображений ритуала исповеди, которые мы встречали ранее (возможно, именно из-за своей неуместной в безумном и разудалом мире романа серьезности настоящие покаяния там почти не попадаются).
***
И напоследок вернемся к тому, с чего начали: что же за загадочные стихи выводил наш гипотетический скриптор, переписывавший роман? А это строки из пародийной проповеди архиепископа, осла Бернара, на похоронах якобы безвременно почившего лиса. В своей речи он представляет Ренара образцом христианской добродетели и замечает, что, хотя лис и был известным дамским угодником, его похождения не стоит осуждать, поскольку, по мнению архиепископа, половое сношение не есть грех (ну, вы помните, в каких выражениях). Завершает же проповедь он наказом пастве совокупляться при любой возможности.
Грех, в котором еще несколько стихов назад Бернар обвинял Ренара во время исповеди последнего, превращается в высшую добродетель и обязательное условие попадания в рай.
Et qui volantiers ne fourrait,
Soit homme, soit femme ou soit beste,
Et piez et mainz et corps et reste
Li soit de chaennez de fer
Lié es granz tourmenz d’enfer
Et cil qui mon conmant feront
A joie en paradiz seront.
А тот, кто не будет вволю трахаться,
Будь то мужчина, женщина или зверь,
Будет закован по ногам, рукам, поперек тела и везде
В цепи из железа,
Что предвещает страшные муки в аду.
А те, кто будут следовать моему повелению,
Счастливо попадут в рай.«Смерть Ренара» / La Mort de Renart, p. 713, v. 903–909