Шизофрения
Арнхильд Лаувенг, «Завтра я всегда была львом»
«Я была бы довольна, если бы меня выпускали на один час в неделю, лишь бы можно было снова почувствовать солнце и дождик и побыть среди людей. Наконец, мое долгое затворничество само по себе стало проблемой, и, когда со времени моего последнего выхода на воздух минул год, у начальства нашего отделения, вероятно, возникла мысль, что нельзя так долго держать человека без свежего воздуха. Тогда было решено предоставить решение этого вопроса на мое усмотрение, предложив мне гулять, но только на поводке. Я дала представителям персонала какую-то сумму из моих карманных денег, и они купили для меня крепкий кожаный собачий поводок. Поводок закрепили у меня на талии под брюками, другой конец санитарка надела себе на руку так, как обычно делают, когда выводят на прогулку собаку. В таком виде мы пошли на прогулку».
Почему мы никогда не говорим о человеке, сломавшем ногу, что он раньше был соматическим пациентом и уже перенес один перелом, в то время как, например, о человеке, убившем свою жену, газеты обязательно напишут, что некогда он был пациентом психиатрического отделения, даже если эти вещи никак не связаны между собой? Почему само словосочетание «человек, вылечившийся от шизофрении» воспринимается в общественном сознании как оксюморон? Как получается, что диагноз «шизофрения» ставится пациентам с абсолютно разными расстройствами, симптомами и жизненными обстоятельствами, и не является ли он просто собирательным термином для обозначения целого ряда неизученных состояний?
Этими вопросами задавалась в книге «Завтра я всегда была львом» шведский психолог Арнхильд Лаувенг, которая из вечного пациента психиатрических клиник (диагноз «шизофрения» и десять лет добровольной и принудительной госпитализации) превратилась в практикующего психотерапевта. Ее книга представляет собой небольшую автобиографию, которая начинается с детства автора и заканчивается ее поступлением в университет.
Воспоминания о госпитализациях и психозах перемежаются рефлексией Лаувенг на тему ее опыта и того, как стоило бы устроить психиатрическое лечение, чтобы пациенты не теряли связь с миром и быстрее выздоравливали.
Книга рассчитана на любого читателя, и прочесть ее стоит не только тем, кто имеет профессиональные интересы в области психиатрии и психологии.
Первые симптомы заболевания (дереализация, чувство опустошенности и склонность думать о себе в третьем лице) посетили ее еще в подростковом возрасте. В старших классах Лаувенг, вечно занятая уроками и всё равно уверенная, что занимается недостаточно хорошо, придумала себе воображаемого друга — Капитана — который постепенно становится всё более реальным. Капитан вынуждал ее до бесконечности переделывать домашние задания и наказывал за их плохое выполнение. Он избивал Лаувенг ее же собственными руками, заставлял ограничивать себя во сне и еде.
Постепенно она начала не только слышать, но и видеть Капитана, а также других не самых приятных существ. Лаувенг повсюду преследовали волки и огромные крысы: находясь на учебе, сидя в автобусе или совершая покупки в торговом центре, она слышала их вой, видела оскаленные пасти и чувствовала отвратительное дыхание. Голоса у нее в голове к тому времени уже стали настолько громкими, что сливались в неразличимый гул, и чтобы избавиться от него, она рвала на себе волосы или пыталась процарапать дырку в голове ногтями. Когда состояние девушки, наконец, стало очевидным для ее родных, Арнхильд госпитализировали с острым психозом.
Уже в отделении Лаувенг начала есть обои со стен, носки, обивку матраса и другие предметы.
Интересно, что эти симптомы оказались преходящими и зависели от условий, в которых ее содержали: в другом отделении у нее пропало желание набивать желудок мусором, зато она начала видеть гигантских хищных птиц, атакующих ее с воздуха.
Дальше следовала череда «хороших» (когда приходилось принимать много медикаментов, но разрешали жить дома или хотя бы иногда покидать больницу) и «плохих» периодов (когда Лаувенг находилась в отделении безвылазно), а также принудительные госпитализации после попыток самоубийства. Описывая череду своих злоключений, товарищей по несчастью и персонал клиник, в которые она попадала, Арнхильд с особенной теплотой вспоминала тех людей, которые, несмотря на ее состояние, общались с ней на равных.
Только много лет спустя Лаувенг прочтет в учебнике по психиатрии, что излечиться от шизофрении удается примерно трети пациентов. Когда она сама была больна, никто не озвучивал ей этой цифры и не давал никаких надежд; ее готовили к тому, что шизофрения — хроническое заболевание, с которым ей придется бороться всю жизнь. А ведь если бы ей сказали об этом раньше, гораздо успешнее мог бы протекать и сам процесс выздоровления.
Большинство психиатров и представителей персонала психиатрических клиник, объясняет Лаувенг, уверены, что их пациент должен играть строго определенную роль: беспомощного человека, за которого всё время нужно решать как за маленького ребенка.
Любые попытки выйти за рамки этого сценария и вступить в дискуссию не только о методах лечения, но даже об абстрактных вещах, приводят к абсурдным и жестоким наказаниям. Результат такого отношения — десятки тысяч людей, не приспособленных к жизни вне стен психиатрических клиник, потому что у них нет рабочих навыков и им не о чем разговаривать с людьми.
Самой Лаувенг, к счастью, удалось избежать их участи. Когда, лежа в больнице и не имея законченного среднего образования, она задумалась о поступлении в университет на психолога, эта цель выглядела не более реальной, чем полет в космос. Она добиралась до университета под мощными дозами нейролептиков, и каждая такая поездка превращалась для нее в изнурительное испытание, сравнимое с марафонским забегом. Так или иначе ей все-таки удалось закончить образование, однажды ее окончательно выписали из больницы, и в дальнейшем Арнхильд удалось использовать опыт своей болезни для того, чтобы помогать выздоравливать другим людям.
Андрей Монастырский, «Каширское шоссе»
«Зимой 1982 года я начал сходить с ума, тщательно записывая свои переживания в дневник…»
Автобиографическая повесть художника-концептуалиста, одного из основателей группы «Коллективные действия» Андрея Монастырского, в которой он описывает опыт заболевания шизофренией и самостоятельного излечения от нее, стала культовым текстом среди любителей нонконформистского искусства и, вероятно, первым примером психоделической прозы, написанной в Советском Союзе.
Эта повесть получила название благодаря улице, на которой располагалась психиатрическая больница, где Монастырский лечился. Его болезнь началась с того, что, будучи убежденным христианином, 32-летний Монастырский по методике исихастов стал беспрерывно повторять про себя Иисусову молитву. Достижение экстаза путем повторения священных фраз — одна из древнейших практик изменения сознания, доступных человечеству: она встречалась и в русских мистических сектах, и у мусульманских аскетов, и у каббалистов.
Монастырский начал заниматься ею просто потому, что чувствовал себя греховным и несовершенным человеком, и вряд ли предполагал, что подобные упражнения могут оказать настолько грандиозное воздействие на мозг. Он описывает то, как, поднимаясь однажды в московском метро по эскалатору, пережил опыт выхода сознания из тела и увидел себя и других пассажиров сверху.
Затем мельчайшие события его жизни и окружающие его предметы начали приобретать для него сакральный смысл: например, карандаш, которым он рисовал чертежи у себя на работе, начал казаться ему копьем, вонзенным римским легионером Лонгином под ребра Христу.
Когда Монастырский разбил у себя дома окно и начал с довольным видом выкидывать туда неприятные ему абстракции, родственники вызвали скорую помощь, и художника госпитализировали в психиатрическую лечебницу. Понимая, что может остаться там слишком надолго, он описал врачам симптомы гораздо более легкие, чем испытывал на самом деле, и начал постепенно от них «излечиваться». При этом в полной мере избавился от психического заболевания Монастырский уже после выписки из лечебного учреждения, хотя и не без медикаментозной помощи.
«Вообще, когда я сейчас всё это пишу, я чувствую себя каким-то атеистическим шпионом, с самой современной аппаратурой проникшим в святая святых… буквально пролезшим на „небесе“ и теперь составляющим отчет о проделанной работе», — писал, оглядываясь назад, Монастырский. Сегодня эта повесть, создававшаяся без малейшей надежды на публикации, будет интересна как любителям советского нонконформистского искусства (Владимир Сорокин и Свен Гундлах, например, появляются на ее страницах в качестве рядовых персонажей), так и исследователям измененных состояний сознания. Специально для последних на обложке «Каширского шоссе», если оно, наконец, выйдет отдельным изданием (сейчас прочесть эту повесть можно только в составе монументального тома «Эстетические исследования»), видимо, придется добавить, что описанные в книге психические трюки не следует пытаться повторять, так как они были выполнены профессионалами.
Элин Сакс, «Не держит сердцевина: записки о моей шизофрении»
«Свежевыжатый натуральный лимонный сок, конечно же. Там натуральный вулкан. Они вложили его в мою голову. Он извергается. Я убила много людей. Я убила детей. Вон там цветок на полке. Я вижу, как он цветет. Ты кого-нибудь убивал, Ричард? Мой учитель — Бог. Я раньше была Богом, но меня разжаловали. Ты думаешь, это вопрос Килиманджаро?»
Элин Сакс — профессор юриспруденции и психиатрии, автор нескольких книг, женщина, состоящая в счастливом браке, и — человек, больной шизофренией. Ее однофамилец, знаменитый профессор неврологии Оливер Сакс, автор «Человека, который принял жену за шляпу» и других книг о психиатрии и особенностях человеческого мозга, назвал записки Элин «самыми ясными и обнадеживающими мемуарами человека, живущего с шизофренией, которые он когда-либо читал».
У юной Элин были блестящие успехи в учебе и любящие, хотя и не всегда адекватные родители, но еще в детстве она сталкивалась с ощущением нарастающего ужаса и того, как весь мир становился расплывчатым и неясным.
В такие моменты сознание теряло целостность, превращаясь в калейдоскоп картинок, чувств, мыслей и звуков. «Всё рушится; не держит сердцевина» — этой цитатой из ирландского поэта Йейтса она и назовет позднее свою книгу.
Элин сравнивает шизофрению с туманом, который медленно накатывает на тебя, становясь всё гуще и гуще. Первыми признаками наступления такого тумана становится исчезновение простых гигиенических привычек: потребности каждый день чистить зубы, стирать одежду и принимать пищу три раза. Впервые этот туман по-настоящему поглотил Сакс, когда она поступила в университет и начала жить отдельно от родителей.
Ее новых знакомых в Университете Вандербильта и Оксфорде, куда она поступила позднее, впрочем, шокировала не столько неопрятность Сакс, сколько приступы странного веселья, когда она, например, шутки ради могла съесть целую пачку аспирина или выбраться на крышу, танцевать и рассказывать о том, что она убила тьму-тьмущую детей. Хотя ее друзья пытались объяснить эти странности эффектом наркотиков, к царившей в шестидесятых «эре цветов» поведение Элен никакого отношения не имело.
Сакс снились сны о том, как она делает мячи для гольфа из человеческих зародышей.
Иногда ей казалось, что она контролирует весь мир, а иногда, что берет в заложники собственного психотерапевта, и чем дальше, тем всё труднее было отделять эти фантазии от реальности. Элин начала отказываться от пищи, потому что еда — это зло, и самой себе она тоже казалась злом, а раз уж это так, то какой смысл подпитывать зло, чтобы оно разрасталось еще сильнее?
После двадцатилетней череды госпитализаций, психотических срывов, смен лечащего врача, разрушенных амбиций и отношений Сакс наконец удалось подобрать препарат, который позволил ей подолгу жить как нормальные люди: без психозов, бредовых идей и озарений.
Впрочем, центральную роль в процессе своего излечения она всё равно приписывает не столько медикаментам, сколько терапевтическим беседам: возможность общаться и поддерживать отношения с психотерапевтом для человека, остальные связи которого разрушены, оказывается спасательным кругом, за который он может зацепиться посреди бушующего моря безумия.
Болезнь стоила ей многих лет жизни, радостей, знакомств и упущенных возможностей, но Сакс научилась с ней жить и написала книгу ради того, чтобы закон и общество не относились к людям с шизофренией как к опасным животным, которых необходимо приковывать к кровати, и чтобы дать надежду самим больным.
