Рабы шарашек: как советская власть использовала подневольный труд ученых

Шарашка/шарага — жаргонное название советского засекреченного научно-исследовательского института или конструкторского бюро, где под контролем органов безопасности работали ученые, инженеры и конструкторы. Здания таких НИИ и КБ находились либо в городах, либо неподалеку от них. Знаменитый роман Александра Солженицына «В круге первом» посвящен отбыванию писателем тюремного срока в одной из шараг: именно ее он назвал «первым кругом» лагерного ада. Это отсылка к «Божественной комедии» Данте Алигьери, в которой первым кругом ада называется лимб: наказание грешнику здесь полагается не такое страшное, как на последних кругах.

Научные шарашки возникли после показательных судебных процессов, в которые угодила почти вся техническая элита: с 1926-го по 1930 год шла кампания по выявлению «вредителей производства» и «контрреволюционеров» — это что-то вроде нашей статьи «за экстремизм» того времени.

В 1989 году комиссия по реабилитации жертв политических репрессий во главе с Александром Яковлевым установила, что более 600 специалистов из различных областей науки были осуждены как вредители в период с 1929-го по 1930-е годы.

После суда они отправлялись либо в лагерь, где им предстояло выживать в нечеловеческих условиях сибирской тайги среди синеющих от наколок урок (так называли преступников, отбывающих заключение «по уголовке», например воров), либо попадали в научную шарашку, спасительное для репрессированного место: тепло, неплохо кормят и дают работу по специальности — в общем, на содержание смягченного типа.

Вертухаем на тюремном жаргоне именуют надсмотрщика, надзирателя. «Главным вертухаем» арестанты называли Иосифа Сталина: в советском репрессивном мироустройстве этот титул приравнивал его к божеству. Созданный им «лимб» шарашек стал тюремным резервуаром, в который стекались ученые, инженеры и конструкторы.

Инженер Леонид Рамзин и вход в лагерный ад

Самыми громкими сфабрикованными делами с 1926-го по 1930 год стали «Шахтинский процесс» и суд над инженером Леонидом Рамзиным и якобы организованной им Промпартией. Именно дело Рамзина стало началом репрессий советских ученых, инженеров и конструкторов.

25 ноября 1930 года демонстранты шли улицам Москвы с плакатами «Смерть интервентам!», «Расстрелять предателей рабочего класса!», «Предателей к ответу!».

Дети радовались: им дали выходной, чтобы все вышли на демонстрацию. Пионеры несли огромный плакат «Смерть вредителям». Свирепое шествие рабочих и их детей было тщательно срежиссировано.

Дозорные оглядывали толпу молча, охрана сопровождала из каталажки «интервентов» в зал суда — он проходил в Колонном зале Дома союзов.

Председателем суда был Андрей Вышинский — в 1930-е он часто выступал государственным обвинителем на таких процессах. Вышинский считал, что «репрессии должны быть прикрыты законами» — проще говоря, человека надо подвести к статье и любыми способами «сшить» ему дело, чтобы приговор был легитимным.

«Сшиванием» занимались в ОГПУ: якобы установили, что Промпартия во главе с Рамзиным занималась хозяйственным вредительством, шпионажем и диверсионной работой.

Сталин во время следствия написал записку председателю ОГПУ Вячеславу Менжинскому (преемнику Дзержинского, прежнего главаря чекистов): «Показания Рамзина очень интересны. По-моему, самое интересное в его показаниях — это вопрос об интервенции. Допрашивайте по полной строгости». Менжинский хорошо понимал вождя — Промышленную партию обвинили в подготовке «интервенции западных врагов».

Следователи придумали, что Рамзин собирался стать премьер-министром после контрреволюции, которую планировали провести силами «белых интервентов и западных капиталистов». Его обвинили в создании «антисоветской подпольной организации».

Судья Вышинский слушал покаянные показания: Рамзин не особо понимал, в чем каялся, его в этом процессе сделали и обвиняемым, и свидетелем обвинения, и помощником прокурора — все обвинение строилось на выбитых из него признаниях и показаниях против коллег.

Толпа продолжала скандировать рядом с Домом союзов: «Смерть предателям! Расстрелять!»

Рамзин читал уже написанный для него текст признания под пристальным взглядом собравшихся посмотреть на суд людей:

«Мое полное и чистосердечное раскаяние. Решительно разрываюсь с антисоветскими кругами, окончательно разоружаюсь, навсегда прекращаю мою борьбу против Советской власти. Я хочу перед верховным судом, перед широкими массами нашего населения вскрыть всю правду о нашей вредительской работе. Промпартия стремилась к созданию буржуазного государства и этим самым стала на сторону активных врагов социализма».

Потом он вылил ушат обвинений на коллег.

«В институтах имеется под вашим руководством два-три десятка лиц, находящихся в вашей вредительской ячейке?», — спросил прокурор у Рамзина. Тот растерялся и впервые ответил честно, от себя: «Об этом я знаю из следственного дела». У судьи Вышинского ответ подсудимого вопросов не вызвал.

Адвокат обвиняемых выступил с защитной речью: «Вместе со всеми трудящимися защита переживает чувство возмущения, чувство глубокого внутреннего протеста от сознания того, что подсудимые подготовляли для нашей страны такие ужасы, создавали базу для кровавой интервенции, собирались залить страну кровью, сорвать пятилетку, разрушить народное хозяйство».

«Диверсионная деятельность по плану „Промпартии“ должна была осуществиться не только в области электроснабжения, но и в других областях (военная промышленность, транспорт)».

Отрывок из судебного приговора

Суд выносит вердикт: расстрелять Леонида Рамзина. Пришедшие вскакивают с мест, их крики одобрения тонут в шуме аплодисментов. Но после заседания приговор изменили: Рамзина ждала не расстрельная стена, запомнившая бесчисленное количество спин, а научная шарашка.

Леонида Рамзина приговорили к 10 годам заключения в лагерях, а затем отправили конструировать прямоточный котел в закрытый ОКБ (Объединенное конструкторское бюро) — одну из первых московских шараг.

15 мая ОГПУ выпустило заключение с записью: «Использование вредителей следует организовать таким образом, чтобы работа их проходила в помещениях органов ОГПУ».

Леонид Кербер и последний круг лагерного ада

В прошлом авиаконструктор, в 1939 году Леонид Львович Кербер — потерявший все заключенный, этапированный по безымянным полустанкам в Кулойлаг, спрятанный в лесах Архангельской области.

«Апатия, внутренне отупение, безразличие — эти проявления второй фазы психологических реакций заключенного делали его менее чувствительным к ежедневным, ежечасным побоям. Но мы должны были пробуждать волю к жизни, к продолжению существования, к тому, чтобы пережить заключение».

Виктор Франкл о жизни в концлагере

В такой же яме тонуло и сознание Кербера: в лагере бывший конструктор самолетов привык к избиениям, пыткам. Не удивлялся, когда палец знакомого зэка хрустел под клещами в наказание за то, что тот пытался украсть вареное яйцо, — потом его конечность синела распухшей сливой. Время для Леонида Львовича остановилось, только пронизывающий до костей холод напоминал о том, что плоть его жива.

Летом арестанты Кулойского лагеря покидали смрадные бараки и уходили к лесопилкам, раскинутым по лесам Архангельской области, где затерялись лагерные пункты. Для заключенных брали палатки, но их не хватало. В той, что была рассчитана на 50 человек, селили в три раза больше лагерников. Спали на земле. Конвойные запрещали выходить ночью — в воздухе стояло зловоние от параш. Это был пир для лесного гнуса, высасывающего последнюю кровь арестанта.

К северной архангельской зиме снова возвращались в бараки. Еще до рассвета лагерников выводили на ненавистную лесозаготовку. Рабочий день длился больше десяти часов, без перерывов.

Каждый арестант должен был заготовить восемь гигантских стволов: свалить, обрубить сучья, раскряжевать и окучить. Несмотря на лютый мороз, разводить костры запрещалось. Огонь — зверь древоядный, а план по лесозаготовкам был устрашающим. Лагерное начальство полагало, что если заключенные будут разводить костры, то они не выполнят план сдачи леса для центра.

Однотипные бараки строились в спешке — щели между бревнами были большими, все продувало. Зэки затыкали дыры и всматривались в свои отмирающие от холода конечности, выплевывали зубы от цинги, прятали кусочки прогорклой еды в прорехи телогреек. Бежать было некуда.

На 1 апреля 1938 года в лагере Кулойлаг находились 10618 заключенных.

За контрреволюционные выступления осуждены 8281 человек, причем только органами НКВД — 8081, в том числе особым совещанием НКВД — 1178, особыми тройками НКВД — 6908 человек.

За бандитизм (вооруженные налеты, убийства, ограбления) в Куйлолаге на тот момент отбывали наказание 284 человека.

В Кулойлаге Кербера отправляли исследовать покрытые ледяной корой озера, запруды Лодьмы и Кулоя, чтобы найти пути для новых лесосплавов. По утрам нагорья были окутаны туманом, что сильно усложняло картографические работы. Ныла спина от деревянных нар.

Но в 1940 году Леонида Кербера неожиданно вытащили из лесопилки и увезли в подмосковную Туполевскую шарашку.

Туполевская шарашка — ЦКБ-29

«Садитесь, вы прибыли в специальную тюрьму НКВД, ЦКБ-29. Прочтите правила внутреннего распорядка и распишитесь. Запрещается: распитие алкоголя и контакты с внешним миром», — с этих слов офицера началась новая жизнь Леонида Кербера в шараге.

Охранник отвел Кербера в комнату, где спали ученые и конструкторы Туполевской шарашки, — она сильно отличалась от привычной ему камеры: солдатские койки покрыты байковыми одеялами, у всех отдельные тумбочки и на каждой — пачка папирос «Дукат».

После таежного барака, где конвоиры били заключенных прикладом автомата, а спать приходилось на брусчатых нарах, обстановка в комнате казалась чем-то нереальным — это походило на галлюцинацию, когда от жажды в пустыне мерещатся родники.

Тут к нему подошел попка (так арестанты называли охранников), сказал собираться к обеду. Кербер из-за привычки, приобретенной на Кулойлаге, достал проржавевшую посудину в ожидании, что ее зальют баландой, но охранник сказал, что она не потребуется.

Когда зашли в столовую, поднялся гул, как на восточном базаре. Охранникам пришлось призвать всех арестантов к порядку.

Радостный шум подняли Андрей Туполев, Сергей Королев, Владимир Петляков — лучшие умы авиации, — которые тоже были заключенными.

Он сел за стол с чистой скатертью, принесли макароны с куском обжаренного мяса. «Вам кофе или какао?», — спросила работница столовой. «А ведь еще вчера ко мне обращались „эй, падла“», — подумал Кербер.

Шарашка, в которую привезли Кербера, была обнесена высоким дощатым забором с колючей проволокой. Предельная секретность — строжайшее условие содержания арестантов.

ЦКБ-29 (Центральное конструкторское бюро) создали в 1938 году, когда лагерный спрут утащил в тюрьму уже так много инженеров и конструкторов, что возник кадровый голод в «свободном» авиастроении.

Командовал в бюро и докладывал все новому главе НКВД Лаврентию Берии полковник Григорий Кутепов — бывший слесарь-электрик.

«Наши идеи и самолеты нужны стране»

Одним из первых в ЦКБ затолкали Андрея Туполева.

В наши дни Андрей Николаевич Туполев — икона самолетостроения. Его имя носят улицы, заводы, университет, а с 2018-го года и московский аэропорт Внуково. В бравурном запале патриотизма сегодня не принято вспоминать, что когда-то в этой стране он был арестантом.

«Темный и доверчивый народ натравливали на лучших сынов родины, обвиняя их во вредительстве, шпионаже, терроре, антисоветской агитации, наперед зная, что через несколько лет, когда их начнут увешивать орденами героев, толпа так же легко забудет о прошлом, как в свое время уверовала в него».

Из воспоминаний Леонида Кербера

В 1937 году следователь НКВД выбивал у Туполева показания на допросе. Тогда он попал под бульдозер репрессий над учеными и инженерами: его, как и Рамзина 7 лет тому назад, обвинили во вредительстве и принадлежности к контрреволюционной группе.

Из Бутырской тюрьмы конструктор отправил письмо на имя народного комиссара Ежова (главного на тот момент чекиста), в котором каялся в том, чего не совершал: «Полностью сознавая всю свою вину перед советской страной, партией и правительством, чистосердечно раскаиваюсь во всех своих преступлениях», и просил вернуть его к конструкторской работе для создания нового бомбардировщика.

Через полгода его прошение одобрил Лаврентий Берия.

Туполева привезли в Болшево и приказали составить список из известных конструкторов, чтобы привлечь их к работе. Андрей Николаевич понимал, что любой из этого списка будет арестован, поэтому выбрал тех, кто, как ему было известно, уже сидел в тюрьмах или лагерях (около 200 имен). В их число попал и Леонид Кербер.

В Туполевской шарашке на 1939 год оказались:

академиков — 6,
главных конструкторов — 17,
начальников конструкторских бюро — 4,
профессоров, докторов наук — 12,
директоров заводов, главных инженеров и главных технологов — 16,
начальников конструкторских бригад — 12,
начальников цехов — 5,
военных инженеров, начальников отделов — 4,
инженеров — 26.

В апреле 1939 года группу Туполева перевели на завод № 156, расположенный в Москве на улице Радио.

Андрей Туполев руководил бригадой из 17 человек. В шарашке были «вольняги» — так называли тех, кто просто работал в ЦКБ, не имея тюремного срока. Почти все они сотрудничали с НКВД, их заставляли следить за заключенными. К вольнягам еще приставляли охранника, чтобы «враг не смог передать записок на волю», — стукачи попадали в рабство офицеров НКВД. Туполевым руководил майор Балашов — невежда, пустоцвет, похожий на Фамусова из «Горе от ума», и лизоблюд. Конструкторов раздражала его тупость, майора злила образованность зэков.

«Не меньше, чем от голода обычного, настрадались мы от голода интеллектуального», — вспоминал Кербер. В лагерях они скучали по великой работе ума, поэтому в шараге конструкторы порой искрили идеями. По вечерам в углу шепотом проводили дополнительные совещания.

Туполев, по воспоминаниям Кербера, даже будучи зэком, твердил: «Наши идеи и самолеты нужны стране, как черный хлеб». Он ругался, если идея ему не нравилась: «Нет, здесь решение еще не найдено, эту мотогондолу к крылу говном не приклеишь!»

Иногда в шарашку приходили заместители Берии: они тихо рассматривали чертежи Андрея Николаевича и уезжали. Позже Туполева вызывали к Берии на Лубянку: «Андрей Николаевич, давайте договоримся: бомбардировщик в воздух, а мы с вами по домам», — любил дразнить освобождением хозяин спецслужб. «А не думаете ли вы, что, и находясь дома, можно делать самолеты?», — отвечал Туполев.

Берия злился, что зэк, несмотря на унижения, не потерял чувства превосходства над ним. Но он слишком зависел от идей конструктора, поэтому не мог отомстить Андрею Николаевичу.

Глава чекистов плохо разбирался в авиации и маскировал незнание взбалмошными требованиями: например, приказал собрать высотный четырехмоторный бомбардировщик ПБ-4, — Туполев свирепел, спорил, говорил, что махина станет удобной целью для зенитчиков.

Андрей Николаевич понимал, что «второй вертухай» в государстве зависит от его работы. Также он просчитал риски разгона своей бригады по лагерям и умело давил на главу НКВД. Команда Андрея Николаевича стоически скрывала страх, что из-за споров ментора их вновь могут отправить в лагерь.

Сергей Королев грустно подшучивал: «У нашей Фемиды глаза завязаны. Возьмет и ошибется — сегодня ты решаешь дифференциальные уравнения, а завтра — Колыма».

Еще в Бутырской тюрьме Туполев думал о создании пикировщика, который сможет лететь с бомбами крупного калибра: «По мысли „старика“, новейший бомбардировщик имел экипаж из трех человек», — вспоминал Кербер. Вскоре они приступили к чертежам — в шарашке ЦКБ Туполев и Кербер разработали бомбардировщик ТУ-2.

В июле 1941 года, когда уже месяц шла война с нацистами, Туполева освободили. Заключенные порадовались за него, но потом затосковали по своему ментору. Грела их только одна мысль: их тоже могут отпустить, если удастся что-то придумать.

Авиаконструктор Петляков и бомбардировщик Пе-2

Пе—2, который стал ведущим бомбардировщиком в Великой Отечественной войне, тоже был сконструирован в ЦКБ-29. За это его создателя Владимира Петлякова в 1941 году отпустили на свободу по приказу Лаврентия Берии.

Философ Освальд Шпенглер писал, что большие технические изобретения — носители фаустовского духа, воплощение изобретательского гения. Также он полагал, что неизбежен бунт машины против ее создателя. Петлякова, взбунтовавшись, убил его же бомбардировщик: во время перелета в Казань двигатель Пе-2 заполыхал.

«Оторвавшись от земли, самолет быстро полез вверх, вошел в низкую облачность и через несколько минут, делая, как можно было определить по звуку мотора, круг над аэродромом, вывалился из облаков. В беспорядочном падении, с полностью работающими моторами, машина врезалась в землю. Гибель всего экипажа и конструктора произошла мгновенно».

Из воспоминаний летчика Алексея Туманского

Конструктор ракет Сергей Королев и спасение от Колымы

Сергей Королев — один из создателей советской ракетно-космической техники, основатель практической космонавтики. Благодаря работе Королева человек впервые оказался в космическом пространстве. Конструктор отбывал срок на золотом прииске на Колыме, где находился на пороге смерти, истязаемый урками и цингой.

В январе 1941 года жена и мать Сергея Королева тайно получили два блокнота. На одном из них была нарисована яхта «Маяна» — напоминание об Одессе, где семья Королева знала счастливые дни. На другом — журавль, вылетающий на волю, — символ надежды на освобождение.

В то время Сергей Павлович уже трудился в шараге с выбитой челюстью: «Следователи Шестаков и Быков подвергли меня физическим репрессиям и издевательствам», — вспоминал он.

Туполевская шарашка спасла жизнь Королеву и советскую космическую инженерию: тут он смог частично поправить здоровье. В первое время Королев в основном лечился. Потом помогал чертить другому заключенному, человеку с профилем римского патриция — аристократу из Италии Роберту Бартини. Будучи коммунистом, Бартини покинул фашистскую Италию, но в СССР ему быстро «сшили» дело и отправили в шарагу. Там его считали за чокнутого гения: помимо авиации он занимался космогонией и философией и создал теорию шестимерного мира, в котором время, как и пространство, имеет три измерения — она получила название «Мир Бартини». Бартини сильно повлиял и на Королева. «Прошлое, настоящее и будущее — одно и то же. В этом смысле время похоже на дорогу: она не исчезает, когда мы прошли по ней, и не возникает сию секунду, открываясь за поворотом», — говорил Бартини.

«Человечество не останется вечно на Земле, но, в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство».

Константин Циолковский

Все теряло смысл для них, кроме работы. Выбитые зубы — ничто, а покорение неба, освоение космоса — это возможность выйти за пределы бессмысленного существования каторжанина.

Эпилог

«Мне было 13, я учился в школе, и нас всех согнали в актовый зал, велели стать на колени, и секретарь парторганизации — мужеподобная тетка с колодкой орденов на груди — заломив руки, крикнула нам со сцены: „Плачьте, дети, плачьте! Сталин умер!“ — и сама первая запричитала в голос. Мы, делать нечего, зашмыгали носами, а потом мало-помалу и по-настоящему заревели».

Из эссе Иосифа Бродского

Смерть «верховного вертухая» Иосифа Сталина запустила необратимую реакцию в лагерной колбе: 9 марта 1953 года его тело несли по Красной площади, а уже 30 марта расформировали 4-й спецотдел, который курировал шарашки, — после чего закрыли и их. Конструкторов и ученых отпускали, снимали судимости. Из лагерей они выходили изувеченные и опустошенные. Наступало короткое время оттепели.

Что еще было спроектировано в шарашках:

СУ-152 и ИСУ-152;

двухорудийная 130-миллиметровая корабельная артиллерийская установка главного калибра Б-2-ЛМ;

45-мм противотанковая пушка образца 1942 года (М-42, «сорокопятка»);

первый советский высотный бомбардировщик дальнего действия с герметическими кабинами ДВБ-102 (В. М. Мясищев);

фронтовой пикирующий бомбардировщик Ту-2 (А. Н. Туполев);

пикирующий бомбардировщик Пе-2 (В. М. Петляков);

первый авиационный реактивный двигатель РД-1 (В. П. Глушко);

универсальная артиллерийская система 152 мм;

полковая 75-мм пушка образца 1943 года;

проекты отделки кабинетов наркома внутренних дел и зала заседаний в Московском Кремле;

проекты фасадов административного здания (ОГПУ) на углу Шпалерной улицы и Литейного проспекта, 4 в Ленинграде (1931–1932);

реконструкция Конногвардейского манежа под гараж ОГПУ;

проект внутренней отделки правительственной дачи на Каменном острове (15 комнат и эскизы мебели);

архитектурные проекты здания горячего цеха алюминиевого завода в Волховстрое (ныне — город Волхов);

дома отдыха ГПУ в Хосте;

жилые дома для сотрудников ГПУ на Пироговской набережной в Москве и на углу улицы Воинова и проспекта Чернышевского в Ленинграде;

проекты отделки интерьеров парохода «Севастополь», яхты и катера серии «Г4» верфи НКВД по заказу ЦК Коммунистической партии Абхазии.

Известные арестанты шарашек:

Р.Л. Бартини, авиаконструктор;

Н.И. Базенков, авиаконструктор;

М.А. Бельдер, ученый-химик;

Д.Е. Воробьев, ученый-химик;

В.П. Глушко, конструктор ракетно-космической техники;

Д.П. Григорович, авиаконструктор;

С.М. Ивашев-Мусатов, художник;

Л.З. Копелев, писатель, литературный критик;

Н.С. Кошляков, математик, чл.-корр. АН СССР;

С.П. Королев, конструктор ракетно-космической техники;

Л.Л. Кербер, специалист по дальней радиосвязи;

Ю.В. Кондратюк, конструктор ветроэлектростанций, автор трудов по космонавтике (Новосибирск, ОПКБ-14, 1930-1932 годы);

Н.Е. Лансере, архитектор-художник;

С.И. Лодкин, конструктор в области кораблестроения и военной артиллерии;

Б.С. Малаховский, конструктор паровозов;

Д.С. Марков, авиаконструктор;

Б.С. Маслеников, пионер российской авиации, инженер;

В.М. Мясищев, авиаконструктор;

И.Г. Неман, авиаконструктор;

Н.В. Никитин, инженер, будущий создатель Останкинской телебашни;

Г.А. Озеров, авиаконструктор;

В.М. Петляков, авиаконструктор;

Н.Н. Поликарпов, авиаконструктор;

А.И. Путилов, авиаконструктор;

Л.К. Рамзин, инженер-теплотехник;

В.Ф. Савельев, пионер российского авиапрома, конструктор авиационного вооружения;

И.И. Сидорин, металловед;

А.И. Солженицын, писатель (в шарашке — математик);

Б.С. Стечкин, ученый, конструктор авиационных двигателей;

Л.С. Термен, создатель терменвокса;

Н.В. Тимофеев-Ресовский, генетик (в шарашке — специалист по радиационной генетике и безопасности);

Д.Л. Томашевич, авиаконструктор;

А.Н. Туполев, авиаконструктор;

М.Ю. Цирульников, конструктор артиллерийского вооружения;

В.А. Чижевский, авиаконструктор;

А.Д. Чаромский, конструктор авиационных дизелей;

А.М. Черемухин, авиаконструктор;

А.С. Фанштейн, химик;

Н.А. Чинакал, горный инженер, будущий директор Института горного дела (Новосибирск);

Е.И. Шпитальский, профессор-химик, специалист по химическому оружию;

Г.Л. Штукатер, ученый-химик;

В.В. Шнегас, ученый-химик;

М.А. Швиндельман, ученый-химик;

В.Н. Яворский, конструктор военной техники.

Источники:

— Архивная видеозапись суда над Промпартией;
— Архивные материалы дела Промпартии;
— Озеров Г. Туполевская шарага. (Г. Озеров — псевдоним Л.Л. Кербера);
— Митин В.А., Митина М.В. Кулойский лагерь НКВД (1937–1960 гг.);
— Воспоминания дочери Королева Натальи Сергеевны;
— Королев С.П. В Туполевской шарашке: Москва — Омск (1940–1942);
— Голицын К.Н. Шарашка;
— Семинар исследовательского и просветительского проекта «Москва. Места памяти».