Приквел «Игры престолов». Как в XIX веке полюбили сериалы

Это может быть трогательная история брата и сестры…

Уильям Гершель сначала полюбил музыку. Композиторское искусство привело его к математике, а та — к астрономии. Гершель сам конструировал телескопы, в том числе самый на тот момент (1789 год) большой в мире. Он открыл планету Уран, инфракрасное излучение, начал изучать астероиды, а еще пытался установить зависимость между пятнами на Солнце и ценами на пшеницу в Англии. И за его открытиями, и за его причудами стояла любовь. Любовь к науке и родной сестре и постоянной ассистентке Кэролайн, которая каталогизировала и готовила к печати наблюдения брата.

…или история загадочной смерти…

19 апреля 1836 года художник Роберт Сеймур встретился с Чарльзом Диккенсом, 24-летним амбициозным журналистом, известным под псевдонимом Боз. Оба работали над серией историй для издательства «Чепмен и Холл». Они выпили несколько порций грога и немного повздорили. На следующий день Сеймур встретился с издателем Уильямом Чепменом — и ночью застрелился на заднем дворе своего дома. Его «предсмертной запиской» стала иллюстрация «Умирающий клоун».

…или лучше — история жадности и больших денег

Луи Верон, щеголеватый улыбчивый господин, скрывающий под платком признаки золотухи, умел наживать деньги. Он сколотил состояние на лекарствах, занимался журналом Revue de Paris, затем еще больше разбогател на посту директора парижской оперы. А потом вернулся в журналистику, купив газету Le Constitutionnel.

Продолжение следует…

Настоящий детектив

Считается, что фразу «Продолжение следует» — по сути, принцип любого сериала — придумал именно Луи Верон. Однако он, будучи коммерсантом, скорее умел выгодно использовать идеи, витавшие в воздухе.

В современном понимании фельетон — сатирический жанр. С французского feuilleton переводится как «газетный подвал»: так в начале XIX века издатели называли тексты, которые не помещались в другие рубрики.

С 1830-х годов в подвалах парижских газет появились романы с продолжением. Романы-фельетоны были коммерческой уловкой: они не просто стимулировали увеличение тиража газеты, но и позволяли удерживать читателей, жаждавших узнать, что же будет дальше.

Рекапы (напоминание о событиях прошлых серий) и клиффхэнгеры (неожиданный сюжетный поворот, на котором серия заканчивается) придумали и опробовали в литературе. Постоянная интрига — принцип не только написания романа, но и процесса его публикации.

Один из приемов газетчиков — неожиданно прервать публикацию романа под предлогом болезни автора.

При этом полный текст мог уже лежать у издателей.

Один из первых образцов романа-фельетона — «Старая дева» (1836) Оноре де Бальзака. По форме это еще обычная повесть. Кто из трех претендентов на руку, сердце и деньги 42-летней мадемуазель победит: буржуа, аристократ или талант? Так себе интрига, но публиковалась «Старая дева» частями. «Мемуары дьявола» (1837–1838) Фредерика Сулье уже полноценный сериал. Мистика, динамичное повествование, множество героев, социальный подтекст — здесь проявились основные черты романа-фельетона.

Но эталон подобного чтения и один из самых популярных сериалов своей эпохи — «Парижские тайны» (июнь 1842 — октябрь 1843 года) Эжена Сю, публиковавшийся в газете Journal des débats.

Главное для романа-фельетона — сам процесс чтения, тип повествования, а не смысл рассказа (его нет).

Чтобы чтение не прерывалось, публику должны мучить вопросы. Кто убил Лору Палмер? Кто стоит за всем социальным злом в Париже?

Отвечать на большие вопросы следует медленно. Поэтому повествование наполняется маленькими проблемами: историями второстепенных персонажей, злободневной повесткой, необязательными деталями и подробностями. «Парижские тайны» целиком — это 1000-страничный кирпич, любой кусок романа — образец графомании. Тем удивительнее его влияние на высокую и массовую литературу.

«В силу какой-то странной аномалии личико Певуньи принадлежит к тому целомудренному, ангелоподобному типу, который остается неизменным среди разврата, как будто человеческое существо бессильно изгладить своими пороками печать благородства, запечатленную богом на челе иных избранных натур».

Федор Михайлович Достоевский оценивал Сю невысоко, но «мамой» Сони Мармеладовой была героиня «Тайн» Певунья Лилия-Мария (Пречистая!). Да и весь криминально-бульварный антураж русского классика вышел из французских романов-фельетонов.

«Иные складки лба изобличали в Родольфе глубокого мыслителя, человека преимущественно созерцательного склада… и вместе с тем твердые очертания рта, властная, смелая посадка головы говорили о человеке действия, чья отвага и физическая сила неизменно оказывают неодолимое влияние на толпу.

Нередко в его глазах сквозила глубокая печаль, а выражение лица говорило о сердечном участии и трогательной жалости. А иной раз взгляд Родольфа становился хмурым, злым, в лице появлялось столько презрения и жестокости, что не верилось, будто этому человеку присущи добрые чувства.

Читатель узнает из продолжения этого повествования, какого рода события и мысли вызывали у Родольфа столь противоречивые чувства».

В свою очередь, красавец и силач Родольф, он же принц Герольштейнский — «папа» супергероев, носителей двойной идентичности. Ближе всего Родольф к Бэтмену золотой эпохи комиксов. Главный герой безумно богат и прекрасен. Он творит добро инкогнито, противостоя криминальной системе, во главе которой стоит двуличный человек высокого положения.

«Парижские тайны» — чтение бедное, романы-фельетоны были ориентированы на самый непритязательный вкус и скромный достаток. Чтение их вслух было популярным коллективным досугом. Однако «Парижские тайны», как и сегодняшние сериалы, выполняли социальную функцию — формирование сообщества, и входили в него отнюдь не только малообразованные бедняки. Романами зачитывались люди разных классов. Большие писатели — Гюго, Достоевский, Диккенс — учились и заимствовали у Эжена Сю, пусть и морщась порой.

Важно не то, что современники якобы не разглядели, что он «плохой», примитивный писатель. Это было очевидно. Важны оказались новый тип повествования, который Сю использовал в наиболее упрощенном и эффективном виде, и новый тип потребления литературы, в который входил опыт совместного ожидания и переживания событий сериала. Издателю Луи Верону удалось поднять количество подписчиков Le Constitutionnel более чем в 10 раз (с 3000 до 40 000 читателей) за счет публикации другого хита Эжена Сю — романа «Вечный жид» (1844–1845).

По всему миру писатели начали подражать Сю, живописуя тайны Лондона, Петербурга, Нью-Йорка. Но после него роман с продолжением стал уже настоящим детективом, который скреплялся мучительным для читателя вопросом. А именно: почему же застрелился Роберт Сеймур? Неужели руки добряка Чарльза Диккенса в крови?

Blue books, или Друзья

В 1836 году уважаемый художник Роберт Сеймур предложил издательству «Чепмен и Холл» идею для серии историй об охотничьем клубе Нимрода, члены которого любят активный отдых и постоянно попадают в забавные ситуации, — нечто вроде ситкома. Издательство пригласило сочинять подписи подававшего большие надежды Боза. Тот активный отдых не любил и придумывать подписи к иллюстрациям не желал. Диккенс хотел, чтобы к его текстам создавались иллюстрации, — и победил. Клуб Нимрода превратился в Пиквикский клуб, а Роберт Сеймур, за которым в 1830-е отмечали психическую неустойчивость, застрелился. Спустя несколько месяцев «Клуб» прославил Диккенса и обеспечил ему блестящее будущее.

«Записки Пиквикского клуба» (март 1836 — октябрь 1837) выходили не в газетах, а отдельными выпусками в мягких обложках. Подобные издания тоже были доступными: выпуск стоил шиллинг. За каждым автором закреплялся свой цвет обложки: книги Диккенса — синие, Уильяма Теккерея — желтые, Джордж Элиот — зеленые.

Издатели и авторы зависели от реакции публики. Невостребованный сериал мог оборваться; чтобы оправдать читательские ожидания, писатель добавлял новых героев или перестраивал сюжет. Так, первые четыре выпуска «Записок Пиквикского клуба» были провальными. Спас Диккенса слуга Пиквика Сэм Уэллер (Мэри Сью повествования) и его черный юмор:

«Ничто так не освежает, как сон, сэр, как сказала служанка, собираясь выпить полную рюмку опия».

Уэллер нравился публике, и его роль в тексте постепенно возрастала.

Чтобы сериал был успешным, действующие лица должны быть друзьями читателей, поэтому герои Диккенса относятся к среднему классу. Еще один способ сближения с читателями — время.

Действия персонажей «Записок Пиквикского клуба» шли параллельно с реальностью: так, история о Рождестве выпускалась тогда, когда читатели его отмечали.

Герои книги и реальные британцы наблюдали и переживали одни и те же события; работавший журналистом Диккенс намекал в своем романе на свежие скандалы.

К 15-му выпуску (всего их было 19) тираж «Записок» достиг 40 тысяч экземпляров. К 1879 году продажи «Посмертных записок Пиквикского клуба», тогда уже цельной книги, достигли 800 тысяч копий. Читатели были в восторге от Пиквика и его друзей — это явление называли бозоманией. Фанфики, правда, никто не писал, но котиков именами персонажей называли. Большая часть книг Диккенса, как и его викторианских коллег, — сериалы, именно поэтому они кажутся сегодня затянутыми и перегруженными. Мы читаем их иначе, хотя зачастую текст и адаптировали для выпуска в виде книги.

«Парижские тайны» и «Записки Пиквикского клуба» — хиты. Но, как сегодня есть HBO и Netflix, а есть сериалы телеканала «Россия 1», так и в XIX веке были провинциальные газетные сериалы. В лучшем случае газетные синдикаты привлекали к работе известных писателей вроде Уилки Коллинза, чей роман «Мой ответ — нет» (1883–1884) затерялся, потому что выходил в нескольких газетах в провинции. Но были востребованы и анонимные или малоизвестные провинциальные авторы, снискавшие популярность за счет того, что ориентировались именно на локальные сообщества и местный колорит.

Фрэнклин Блэк, герой «Лунного камня» Коллинза, детективной и сериальной классики, активно ищет похитителя алмаза, не зная, что это он сам. Разгадка феномена сериалов не только в том, что издание газет и книг подешевело, а количество грамотных людей увеличилось. Дело еще и в новом типе мышления, подачи и восприятия информации. Вернемся к началу.

Закон и порядок

Массовая культура выводит на поверхность более сложные процессы и тенденции. Сериализация затронула не только беллетристику, но и науку — у последней появились новые способы обработки и организации информации. Вышеупомянутый ученый Уильям Гершель отмечал, что астрономические наблюдения нужно объединить в серии для открытий. Правда, у него же увлечение сериями показало большой потенциал для спекуляций — достаточно вспомнить о пятнах на Солнце и стоимости пшеницы.

Но идея объединить вариации подобного в последовательность, обусловленную законами, в науке XIX века — это не какой-нибудь филлер [второстепенный сюжет. — Прим. ред.], а главная сюжетная линия. «Происхождение видов» Чарльза Дарвина — это эпический естественно-научный сериал, разворачивающийся на Земле. Правда, приверженцы теории эволюции порой допускали погрешности, чтобы продемонстрировать убедительность своих идей. Например, рисунки зародышей, сделанные Эрнстом Геккелем, немного приукрашены и стилизованы, чтобы у нас не осталось сомнений: эмбрион особи проходит стадии развития своих предков. Даже музейные коллекции организовывались по принципу серии.

Окаменелости, монеты, кости располагали так, чтобы занять публику, указать ей на связность всех явлений и артефактов.

Сериальное мышление помогало популяризировать науку. Майкл Фарадей компоновал описания и результаты исследований электромагнетизма так, что его открытия принимали форму научно-популярного сериала. Научные труды публиковались, как и художественные произведения, частями, причем печатали их не только в научных журналах или отдельными изданиями, но и в массовых газетах. Это были работы и Гершеля, и Лапласа, и Лавуазье, и того же Фарадея. Тираж «Происхождения видов» Дарвина был не так велик, как у «Записок Пиквикского клуба», но раскупался быстро.

Сама наука позапрошлого века с ее непрерывным прогрессом, накоплением и систематизацией знаний отвечала требованиям сериала. «Главные вопросы жизни, вселенной и всего такого» — интрига не хуже поиска убийцы или потерянной дочки. Сериальность — это популярность не только дешевого чтива, но и научных открытий, которые в салонах были столь же модной темой, что и оперные премьеры или литературные новинки.

Мы полюбили сериалы с новой силой не потому, что в них начали вкладывать больше денег и талантов и теперь по качеству они не уступают более статусным полнометражным фильмам. С XIX века сериальность стала привычным для человека способом потребления информации, формой, организующей массовую коммуникацию. Даже кулинарные рецепты в викторианской прессе — сериал. Но теперь большинству не стыдно признаться в любви к ним. Хотя Умберто Эко давно не стыдился! Признание ценности жанра заставляет по-новому посмотреть на культуру позапрошлого века и обратить внимание не только на художественные тексты, но и на сериальное мышление в целом.