Большевики пустыни и весны. Центральная Азия в советской поэзии

Воспевающие новый мир

С революцией в России власть большевиков распространилась и на Центральную Азию. Это отразилось в художественных произведениях. В поэзии 1920–30-х годов воспевались строители коммунизма. Некоторые авторы, симпатизирующие партии, писали стихотворения о развитии Центральной Азии. Героями таких стихотворений становились люди, отправлявшиеся в этот регион, чтобы сделать его советским. Например, так это описывается в тексте Владимира Луговского «Большевикам пустыни и весны»:

Да здравствуют
Работники границ!..
Вы, незаметные учителя страны,
Большевики пустыни и весны!
Идете вы разведкой впереди,
Работы много — отдыха не жди.
Работники песков, воды, земли,
Какую тяжесть вы поднять могли!
Какую силу вам дает одна —
Единственная на земле страна!

Еще один поэт того времени, Николай Тихонов, подчеркивает в стихотворении «Фининспектор в Бухаре», что советские герои — это не только рабочие, но и администраторы:

Не облако зноя,
Не ветер великий весною,
То мчится инспектор, трубку сосет,
Топчет ковер тишины,
Как будто луна с небывалых высот
Упала в доход казны.

Чаще всего такая поэзия рисовала портрет человека, приехавшего в Азию из центральных регионов России. Порой это критиковалось. Владимиру Луговскому пришлось выступить с «признанием ошибок» на поэтическом совещании в связи с тем, что он уделил недостаточно внимания большевикам-узбекам и туркменам. После этого в стихотворении «Сын кулябского нищего» (Куляб — город в Таджикистане) он описал, как коммунизм изменил жизнь бедняков в Центральной Азии.

Сергей Есенин

Сергей Есенин провел в Центральной Азии всего двадцать дней, однако даже это кратковременное пребывание оставило след в произведениях поэта. По задумке Есенина, его путешествие должно было помочь ему лучше узнать и Россию, и Восток, поэтому свой путь он проложил через несколько городов: Самару — Оренбург — Челкар — Казалинск — Кзыл-Орду — Арысь (последние 4 города — Казахстан), а итоговой точкой выбрал Ташкент. Поэт выехал из Москвы 16 апреля 1921 года, а 12 мая приехал в Узбекистан.

Во время поездки Есенин писал «Поэму о великом походе Емельяна Пугачева». В ней отразились его впечатления от Центральной Азии. Описание этих мест встречается в монологе Пугачева перед товарищами:

Да, я знаю, я знаю, мы в страшной беде,
Но затем-то и злей над туманною вязью
Деревянными крыльями по каспийской воде
Наши лодки заплещут, как лебеди, в Азию.
О Азия, Азия! Голубая страна,
Обсыпанная солью, песком и известкой.
Там так медленно по небу едет луна,
Поскрипывая колесами, как киргиз с повозкой.
Но зато кто бы знал, как бурливо и гордо
Скачут там шерстожелтые горные реки!
Не с того ли так свищут монгольские орды
Всем тем диким и злым, что сидит в человеке?

В этом отрывке Есенин пишет, что в Азии чувствуется дух свободы, и связывает его с историческим прошлым этих территорий. Именно потому восставшие собираются отправиться туда, если их будут преследовать. Красочные описания природы доказывают, что Есенин и сам бывал в этих местах.

О своей поездке Есенин писал и от первого лица. В 1923 году, находясь в Париже, он создает стихотворение «Эта улица мне знакома…», в котором признается:

Видно, видел он дальние страны,
Сон другой и цветущей поры,
Золотые пески Афганистана
И стеклянную хмарь Бухары.
Ах, и я эти страны знаю —
Сам немалый прошел там путь.

Опыт этой поездки Есенин вспоминал с благодарностью. В том же 1923-м он писал А. Мариенгофу: «Вспоминаю сейчас о Туркестане: как всё это было прекрасно!»

Есенин мечтал добраться и до Персии (ныне Иран), однако не смог этого сделать. Это не помешало ему в 1924 году написать цикл стихотворений «Персидские мотивы». Несмотря на то что в текстах упоминаются города Персии, вдохновение для описаний поэт черпал из своей поездки по Центральной Азии. Это был его единственный опыт соприкосновения с Востоком.

Кроме того, родом из Центральной Азии великие восточные поэты, на которых Есенин равняется в этих произведениях: Рудаки, Фирдоуси, Омар Хайям, Руми, Саади, Хафиз. Всех их считают национальными поэтами в современном Таджикистане.

Поездка в Центральную Азию еще больше уверила поэта в том, что в России есть что-то азиатское.

«И сам я тоже азиат / В поступках, помыслах и в слове», — писал он в стихотворении «Поэтам Грузии». А Москву описывал так: «Золотая дремотная Азия / Опочила на куполах».

Анна Ахматова

Поэтесса Анна Ахматова впервые оказалась на Востоке осенью 1941-го. В ноябре этого года ее вместе со многими другими деятелями искусства отправили в эвакуацию в Ташкент. Сначала условия жизни здесь были тяжелыми. Лидия Корнеевна Чуковская 10 декабря 1941 писала об Ахматовой:

«В ее комнате — градус мороза. Сегодня папа звонил о дровах для нее во все инстанции. Обещали, но не посылают. Она лежит, закутанная во все пальто. Кипятка нет, картошку не на чем сварить, обедать в столовку, куда я ее устроила, пойти не в силах. К нам пойти есть, спать, греться отказалась, ссылаясь на слабость».

Однако вскоре поэтессу переселили в дом по адресу ул. Жуковского, 54. В ее стихах это место осталось как «мангалочий дворик»:

Мангалочий дворик,
Как дым твой горек
И как твой тополь высок…
Шехерезада
Идет из сада…
Так вот ты какой, Восток!

В этом доме жило множество писателей и поэтов: Владимир Луговской, Ксения Некрасова, Лидия Чуковская, Александр Хазин. Все эвакуированные общались между собой и творили:

Как в трапезной скамейки, стол,
окно
С огромною серебряной луною,
Мы кофе пьем и черное вино,
Мы музыкою бредим. Всё равно,
И зацветает ветка над стеною.
И в этом сладость острая была,
Неповторимая, пожалуй,
сладость —
Бессмертных роз, сухого
винограда
Нам Родина пристанище дала.

Так Ахматова пишет о «Ташкенте-пристанище» в 1943-м. А за год до этого она вспоминала, что боялась уезжать далеко от родного дома:

Восток еще лежал непознанным пространством
И громыхал вдали, как грозный вражий стан,
А с Запада несло викторианским чванством,
Летели конфетти, и подвывал канкан…

В этом стихотворении Восток оказывается противопоставленным Западу, но Запад пугает ее не меньше. Из Европы надвигается беда — Вторая мировая война. И для тех, кто бежит от нее, Азия начинает олицетворять защиту, безопасность.

Слова о том, что эти места — колыбель мировой цивилизации, приобретают новый смысл во время войны.

Жизнь зарождается заново именно здесь. Это место, которое в любые времена питает живое, оно тысячи лет остается тихой гаванью и колыбелью мудрости. Это чувствует и Ахматова:

Я не была здесь лет семьсот,
Но ничего не изменилось…
Всё так же льется Божья милость
С непререкаемых высот,
Всё те же хоры звезд и вод,
Всё так же своды неба черны,
И так же ветер носит зерна,
И ту же песню мать поет.
Он прочен, мой азийский дом,
И беспокоиться не надо…
Еще приду. Цвети, ограда,
Будь полон, чистый водоем.

Со временем Ахматова ощущает, что восточные просторы становятся для нее домом. Татарские корни роднят ее с местными жителями, помогают глубже проникнуть в культуру этих мест. Поэтому она может заявить: «Я не была здесь лет семьсот». Из стихотворения в стихотворение она переносит одну и ту же мысль: Азия пробудила в ней что-то глубинное (глаза Азии «что-то выдразнили подспудное»), позволила ей соединиться с историей своей семьи.

Анна Ахматова уехала из Узбекистана в 1944 году, одной из первых вернувшись в Ленинград. Однако даже через пятнадцать лет она с любовью вспоминала Центральную Азию:

В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,
Светила нам только зловещая тьма,
Свое бормотали арыки,
И Азией пахли гвоздики.

Семен Липкин

Семен Липкин начал свое знакомство с Центральной Азией с переводов. При Сталине поэта перестали печатать, на протяжении 25 лет он писал стихотворения в стол. Чтобы как-то выживать и не терять связь с литературой, Липкин переводил восточную поэзию, например, татарский эпос «Эдигей», калмыцкий «Джангар», кыргызский «Манас». Так делали многие поэты того времени. Липкин рассказывал в интервью кыргызскому ведущему Валерию Ровинскому:

«Помог наш старший товарищ, Георгий Шенгели, ведавший переводами произведений народов СССР. Он привлек к работе над переводами своих молодых друзей — Марию Петровых, Арсения Тарковского, Аркадия Штейнберга и меня. Все они тоже кое-что переводили с киргизского».

Занимаясь этими переводами, Липкин увлекся культурой региона и часто посещал национальные республики, консультировался с местными поэтами. В том же интервью он рассказывал о поездках в Киргизскую ССР:

«…дело в том, что я был председателем киргизской комиссии Союза советских писателей, так что у меня были постоянные и тесные контакты с киргизскими поэтами и прозаиками уже вне связи с „Манасом“».

После таких поездок в поэзии Липкина появились упоминания Центральной Азии. Как и Ахматова, поэт обращает внимание на то, что Восток хранит мудрость веков, всё здесь пропитано ей. Он пишет об этом в стихотворении «В Самарканде»:

Готовлю свое изделье
Во всей восточной красе,
Пишу в Самарканде в келье
Старинного медресе.
Художница-ленинградка
За толстой стеной живет,
И тень огонька лампадка
Бросает на старый киот.
Отца единого дети,
Свеченье видим одно,
И голуби на минарете
Об этом знают давно.

Однако часто регионы Центральной Азии упоминаются в трагическом контексте, связанном с историческими событиями, свидетелем которых стал Липкин.

В Казахстан и Кыргызстан в годы Второй мировой войны депортировали целые народы. В 1944 году в азиатские республики переселили полмиллиона чеченцев и ингушей.

Для них эти места были связаны с тяжелейшими условиями жизни, смертью близких. Поэт попытался отразить это в лирике:

Городские парнишки со щупами
Ищут спрятанный хлеб допоздна,
И блестит над степными халупами,
Как турецкая сабля, луна.
Озаряет семейства крестьянские:
Их отправят в Котовск через час,
А оттуда в места казахстанские:
Ликвидируют, значит, как класс.
Будет в красных теплушках бессонница,
Будут плакать, что правда крива…
То гордится под ветром, то клонится
Аж до самого моря трава.

Так как сам Липкин был евреем, он не мог не писать о трагедии своего народа. Евреи-поляки, бежавшие от войны в Советский Союз, тоже часто оказывались в Центральной Азии. Одних отправляли сюда власти, другие приезжали сами в поисках более благоприятных условий. Так, например, писала брату о своих передвижениях еврейка Зося Окрент:

«Я … вышла из Львова 28-го [июня 1941 г.]. 29-го, в Тарнополе, узнала, что ты там был… но мы разминулись. Через Киев дошла до Ростовской области, где почти три месяца работала в совхозе. Но оставаться в Ростове было опасно, и я снова двинулась в путь, голая, босая, — в Азию, хотя всё во мне противилось этому решению. Добралась до Узбекистана, где шесть месяцев работала в колхозе. Теперь, всего как десять дней, я в Киргизии — в совхозе Катта-Талдык. Оставаться в узбекском колхозе означало заработать туберкулез…»

Такие люди чаще всего оставались в Казахстане и Кыргызстане. Об их тоске по родине Липкин писал в стихотворении «На Тянь-Шане»:

Бьется бабочка в горле кумгана,
Спит на жердочке беркут седой,
И глядит на них Зигмунд Сметана,
Элегантный варшавский портной.
Издалека занес его случай,
А другие исчезли в золе,
Там, за проволокою колючей,
И теперь он один на земле.
В мастерскую, кружась над саманом,
Залетает листок невзначай.
Над горами — туман. За туманом —
Вы подумайте только — Китай!
В этот час появляются люди:
Коновод на кобылке Сафо,
И семейство верхом на верблюде,
И в вельветовой куртке райфо.
День в пыли исчезает, как всадник,
Овцы тихо вбегают в закут.
Зябко прячет листы виноградник,
И опресноки в юрте пекут.
Точно так их пекли в Галилее,
Под навесом, вечерней порой…
И стоит с сантиметром на шее
Элегантный варшавский портной.
Не соринка в глазу, не слезинка, —
Это жжет его мертвым огнем,
Это ставшая прахом Треблинка
Жгучий пепел оставила в нем.

Семен Липкин в своей лирике выразил сложное отношение к Центральной Азии, которое встречалось у многих людей, оказавшихся тут в XX веке. Любовь к изобильному и гостеприимному краю смешивалась с грустью — ведь многие приезжали на Восток в период тяжелых испытаний.