Точка Омега: история Пьера Тейяра де Шардена — богослова и палеонтолога, пытавшегося примирить Библию и теорию эволюции

Бульдоги Дарвина

Развитие естественных наук в Новое время повлекло за собой смену парадигмы в религиозном мышлении. Традиционные представления о Боге и человеке, веками определявшие западную культуру, в свете науки теряли смысл. Открытие Коперником, Галилеем и Кеплером гелиоцентрической картины мира поставило под вопрос библейские образы Бога на небесах и неподвижной земли в центре вселенной. Механика Ньютона объяснила, что мир существует по математически выверенным правилам и не нуждается в божественном вмешательстве. Но самый сильный удар по библейскому представлению о человеке как об образе Божием нанес Чарльз Дарвин. Поместив человека в царство животных, он поставил под вопрос уникальность положения человека во вселенной.

Значение Дарвина не ограничивается биологией. В его концепции впервые был достигнут синтез двух основных направлений научной мысли XIX века, изначально не соприкасавшихся друг с другом: «науки о духе» и «науки о природе». Для первой идея органического развития была не нова. Уходя корнями в Античность, она обрела особую значимость как в философии немецкого идеализма (особенно после Лейбница), так и во французском позитивизме. Уже Гегель пытался рассмотреть всю историю мира и человечества как закономерное развертывание Абсолютного духа во вселенной. Герберт Спенсер еще до Дарвина объявил развитие от низших ступеней к высшим основным законом действительности. В самом деле, мыслители XIX века усматривали эволюцию во всех областях человеческой деятельности. Маркс выявлял материалистические законы развития общества, Огюст Конт писал о развитии науки от примитивных мифов к позитивистскому знанию, а английские этнологи Э. Б. Тайлор и Дж. Фрэзер разрабатывали эволюционную схему религиозной истории, согласно которой религия тоже развивалась от примитивных форм каменного века до современных.

Однако в эти умозрительные интеллектуальные системы, выстроенные «сверху», плохо вписывались историческая наука и естествознание. Эти области науки пережили в XIX веке бурный рост; обе двигались «снизу», отдавая приоритет эмпирическому исследованию. Подлинная революция произошла, когда идея прогресса пришла и в эмпирическую, естественную науку. Только после этого стало возможным осмыслить историю мира и человечества на всех уровнях как единый глобальный процесс становления, в результате которого путем малых изменений появилось все многообразие жизненных форм мира.

Именно в этом заключалась революция Дарвина: он объявил прогресс основным законом не только истории, но и природы.

После Дарвина не могло быть и речи о бездвижном, иерархически упорядоченном мироустройстве, на котором основывалась средневековая христианская картина мира. На место веры в разумное устройство вселенной и ее божественную конечную цель заступила механика случайных причин и следствий, в рамках которой человек оказывался целиком объяснимым «снизу».

С момента первого издания «Происхождения видов путем естественного отбора» в 1859 году (английское издание тиражом в 1250 экземпляров было раскуплено за один день) теория Дарвина стала основным интеллектуальным подспорьем для всех поборников атеизма от Геккеля и Маркса до Фейербаха и Фрейда. Сам Дарвин вряд ли желал такой судьбы своей теории. В полемике с библейскими фундаменталистами, развернувшейся уже при его жизни, он почти не участвовал, а на предложение Маркса посвятить ему английский перевод второго тома «Капитала» ответил вежливым отказом, отметив при этом, что атеистическая пропаганда наносит ущерб свободе духа. Себя Дарвин считал скорее агностиком, однако в его концепции Бог как аристотелевский перводвигатель, как архитектор природы оказывался ненужным ни для объяснения мира, ни для возникновения человека. Как впоследствии выразится ведущий идеолог «новых атеистов» Ричард Докинз, «до Дарвина атеист, следуя логике Юма, мог бы сказать: „У меня нет объяснения биологической сложности жизни. Я могу лишь заключить, что Бог не является убедительным объяснением, так что нам остается лишь ждать и надеяться, что кто-нибудь предложит что-нибудь лучше“. Хотя эта позиция и является логически обоснованной, она могла оставить чувство неудовлетворенности. Открытия Дарвина же позволили атеистам иметь более целостную позицию».

Новое учение явно противоречило Библии и церковной традиции. Полемика с Дарвином и его последователями во второй половине XIX века охватила все основные христианские конфессии. Масла в огонь подливали последователи Дарвина первого поколения, которые, в отличие от своего более осторожного учителя, не стеснялись делать мировоззренческие выводы из естественнонаучных предпосылок. Открыто заявлял о своей приверженности атеизму, к примеру, Эрнст Геккель — немецкий естествоиспытатель-эмпирик и один из главных пропагандистов Дарвиновой теории. В работе «Естественная история миротворения», опубликованной в 1868 году, Геккель не только раньше самого Дарвина включает в эволюцию человека, но и пытается на основании эволюционного принципа раскрыть картину развития всего мира от первичной туманности вплоть до духовных ступеней. На рубеже ХХ века Геккель опубликовал более философскую работу «Мировые загадки», в которой на основании естественнонаучного подхода сформулировал свои взгляды на человека, мир и Бога. Вдохновляясь Гете и Шопенгауэром, Геккель отстаивает существование в природе единственной субстанции, которая есть одновременно Бог и природа. Личного Бога Геккель отрицает как «газообразное позвоночное», но и от пантеизма он далек: он с одобрением цитирует Шопенгауэра, согласно которому «пантеизм есть лишь вежливая форма атеизма. Положение пантеизма „Бог и мир суть едино“ есть просто учтивый способ распрощаться с Господом Богом».

На смену же христианскому Богу свободы и бессмертия, по мысли Геккеля, должен прийти «чистый культ истины, добра и красоты».

В полемике с дарвинизмом церковь заняла ту же оборонительную позицию, что и во всех предыдущих эпизодах вытеснения «гипотезы» Бога из естественнонаучной картины мира. Широко известен диалог, развернувшийся в 1860 году на конференции Британской ассоциации научного прогресса между англиканским епископом Сэмюэлом Уилберфорсом и физиологом Томасом Хаксли, называвшим себя «бульдогом Дарвина». Епископ ехидно спросил ученого: считает ли он, что происходит через дедушку или бабушку от обезьяны. На это Хаксли ответил, что лучше иметь предком обезьяну, чем епископа, не желающего смотреть правде в глаза.

Основной аргумент против эволюционизма был сформулирован уже в те годы на англиканской почве и сохраняет популярность до наших дней: эволюционное мировоззрение предполагает тяжелые последствия для веры и нравственности, для религии вообще. Если растянувшийся на миллионы лет процесс развития протекает по чисто механическим причинным законам, не лишается ли весь мир цели и смысла? Если человек не является ни «венцом творения», ни вообще чем-либо неизменным, не теряет ли он своего уникального положения во вселенной? Как возможна этика, если основной жизненный принцип природы — борьба за существование? Остается ли вообще место для Бога в этом переплетении эволюционных процессов?

Католическая церковь не столько полемизировала с дарвинизмом, сколько применяла репрессивно-административные меры. Уже в 1860 году немецкие епископы на соборе в Кельне выступили с заявлением, согласно которому теория эволюционного происхождения человека противоречит Священному Писанию и несовместима с католическим вероучением. В 1909 году Папская библейская комиссия выпустила постановление по поводу истолкования первых глав книги Бытия, в котором настаивала на необходимости буквального понимания библейского рассказа о сотворении Адама и Евы, подчеркнув, впрочем, что один день творения в библейском смысле не обязательно должен быть равен 24 современным часам. Во второй половине XIX века подавляющее большинство католических богословов были солидарны в своем неприятии теории Дарвина. Впрочем, католическая церковь извлекла урок из «дела Галилея» и последовавшего репутационного ущерба: в знаменитый Индекс запрещенных книг работы Дарвина не включались, а от прямых высказываний по данной проблеме церковная администрация старалась воздерживаться. Однако в 1878 году, спустя год после публикации, в Индекс попала работа итальянского священника Рафаэлло Аверни «Новые исследования по философии». Поводом для запрета стали симпатии автора к дарвинизму: в работе утверждалось, что посредством упорядоченной эволюции Бог творит живых существ и направляет их к высшей цели. Даже в 1941 году папа Пий XII, обращаясь к членам папской Академии наук, утверждал, что происхождение человека от животных еще не доказано, и следует подождать результатов дальнейших исследований. Лишь в энциклике Humani generis (1950), весьма реакционной по общему стилю, тот же папа осторожно признает, что исследования проблемы эволюции человека могут быть продолжены, хотя и со множеством оговорок.

В сущности, до середины ХХ века стратегия большинства католических и протестантских богословов в осмыслении дарвинизма сводилась к тому, что библейское свидетельство отождествляли с определенной естественнонаучной концепцией:

раз «эволюционизм» противоречит Библии и преданию, значит, вселенная жестко зафиксирована.

Существовало и некоторое число богословов, которые с воодушевлением приняли новую теорию, жертвуя теми или иными библейскими положениями. Но лишь один богослов первым осознал, что эволюционное миропонимание не только не противоречит древней библейской картине мира, но и открывает для нее новые возможности. Примечательно, что этот богослов вышел из сердца римско-католической системы — ордена иезуитов.

Сердце материи

Творческий путь Пьера Тейяра де Шардена с детства характеризовали две черты, редко встречающиеся вместе: любовь к естественной науке и мистические поиски. Пьер родился в 1881 году в провинции Овернь, в фамильном замке Сарсена, четвертым из одиннадцати детей в интеллигентном католическом семействе. Его отец Александр-Виктор-Эммануил, секретарь Академии наук и литературы Клермона, архивист, любитель охоты и владелец пяти замков, сам был страстным натуралистом и привил Пьеру и другим детям любовь к исследованию природы, коллекционированию камней и минералов. Религиозным воспитанием детей занималась мать, Берта-Адель. Хотя ее двоюродным прадедом был сам Вольтер, в своей горячей набожности она была ему полной противоположностью. В семье исповедовали мистический культ Сердца Иисуса, распространению которого немало посодействовали иезуиты в эпоху Контрреформации. По поздним признаниям Пьера, именно влияние матери и ежедневная семейная молитва перед образом Сердца Иисуса поселили в нем то чувство священного, которое будет сопровождать его всю жизнь.

Однако Тейяру не был свойственен спиритуализм, характерный для христианской мистики. Наоборот, с ранних лет именно материя, природа, тайны Земли вызывали у него чувство религиозного благоговения. Этим благоговением были проникнуты уже его детские натуралистические опыты. Исследуя камни и минералы на просторах родной Оверни, Пьер искал среди них абсолют — самую твердую и нерушимую субстанцию. Сначала самым стойким и прочным казалось железо, и маленький Пьер творил себе кумира из ключа от телеги или шестиугольного увенчания металлической колонны. Обнаружив, что железо ржавеет, Пьер сместил фокус своих религиозно-геологических поисков на минералы, глубинный слой материального мира. Теперь он мог уединяться для созерцания кристаллов кварца или аметиста: как он напишет позднее, «в центре моих занятий и тайных радостей — между десятью и тридцатью годами — непрерывный, развивающийся контакт с космическим в его твердом виде и качестве».

В одиннадцать лет Пьер становится воспитанником иезуитского колледжа в Вильфранш-сюр-Сон. Здесь его детские прозрения и интуиции ложатся на почву классического гуманитарного и религиозного образования: созданная иезуитами глубокая и разносторонняя образовательная система была одной из лучших в Европе. Примечательно, что среди множества наград, полученных Пьером за время обучения по самым разным предметам — от латинского до физики — есть лишь одна по религиозному образованию.

Пьеру с его интеллектуальной самостоятельностью явно было тесно в жесткой структуре католического катехизиса.

Тем не менее к окончанию колледжа у него созрело решение вступить в Общество Иисуса и связать с ним дальнейшую жизнь. В 1900 году Тейяр де Шарден проходит новициат — первый этап на долгом пути совершенствования в ордене. Иезуитская духовность строилась на двух столпах: открытость миру и беспрекословное послушание младших членов ордена старшим. Всестороннее образование, на которое отводилось пятнадцать лет, готовило молодого иезуита к наиболее подходящему для него служению в миру — будь то миссионер или педагог, ученый или политик. Послушание же обеспечивалось жесткой централизованной иерархией, а также разработанной самим Игнатием Лойолой системой духовных упражнений, с помощью которых иезуит выстраивал буквально в центре своей личности неколебимый дисциплинарный стержень. Хотя большая часть научной карьеры Тейяра де Шардена будет сопровождаться противоречиями с руководством ордена, на открытый конфликт он не решится до конца жизни.

В 1902 году двадцатилетний Пьер принес монашеские обеты. Естественнонаучные занятия после этого лишь обрели новую глубину. К первоначальным геологическим интересам добавилось новое увлечение: палеонтология. Проходя очередную ступень иезуитского образования на острове Джерси, Пьер все свободное время посвящал лазанию по обрывистым скалистым берегам и регулярно отправлял в Париж образцы ископаемых останков древних животных. В 1905 году Тейяр де Шарден был откомандирован в Египет, где преподавал химию и физику в местном иезуитском колледже. Он остался совершенно равнодушен ко всему, что принято именовать загадками Востока: его не впечатляла ни местная культура, ни мифология, ни история, перед изучением которой он, по собственному признанию, испытывал нечто вроде тошноты. Куда больше де Шардена завораживал «свет (Востока), его растительность, его фауна и пустыни». Он продолжал искать глубинную сущность материи в целом. Если в детстве Пьер искал самый прочный среди камней, то теперь его волнует бренность материи на космическом уровне. Наконец, проходя в английском Сассексе очередной этап образования, завершившийся принятием священного сана, Тейяр де Шарден обретает точку опоры для своего синтеза космического видения. Этой точкой опоры станет идея эволюции.

Эволюция любви

Дуализм материи и духа, в традиции которого Тейяр де Шарден воспитывался с детства, решительно его не устраивал. Он всегда ощущал неразрывную связь с материей, но созерцание закатных английских пейзажей вылилось для него в совершенно новое переживание единства Вселенной как некоего универсального существа. Материя была пронизана священным, всеобщим — дуализм же выставлял ее лишь служанкой, если не врагом духа. Тейяр признавался, что всегда отдавал материи инстинктивное предпочтение, а к выхолощенному, обескровленному «духу в чистом виде», каким его представляла схоластическая теология, терял всякий живой интерес. Идея эволюции, воспринятая из работ Анри Бергсона и знакомства с эволюционной антропологией, снимала эти противоречия. Но сначала, как и всегда у Тейяра, она пришла как переживание, острое чувство присутствия «некоего глубинного, онтологического, тотального дрейфа Вселенной вокруг меня». Анализируя этот опыт, Тейяр пришел к выводу, что дух и материя предстали перед ним не как «две вещи, а как два состояния, два лика одной космической ткани». Это открыло ему новый взгляд на всю историю Вселенной как необратимое движение от простого к сложному, от неодушевленного к одушевленному.

Эволюция ведет к духу — вот мысль, которая полностью перевернула внутренний мир Тейяра.

Если в детстве он искал приближения к Абсолюту в чем-то предельно простом и нерушимом, как камень или железо, теперь он увидел сущность эволюционирующей материи в крайней точке движения от простого к сложному: в органическом мире, который раньше казался ему столь горестно хрупким. Дух и есть сердце материи, а бренный и хрупкий человек — точка, где эволюция приближается к крайней сложности и духовности.

В Первую мировую войну Тейяр был мобилизован в качестве санитара. В многочисленных эссе военного времени он пытался очертить контуры открывшегося ему нового видения космоса и человека. После войны он защищает диссертацию по палеонтологии, преподает геологию в парижском Католическом институте, но в середине двадцатых оставляет преподавание и пускается в многолетние научные скитания, ставшие важнейшим этапом на его пути как мыслителя и ученого. В многочисленных геологических и палеонтологических экспедициях он странствует по Китаю, Индии, Монголии, Африке и Америке, Бирме и Яве. Во время раскопок в китайском Чжоукоудяне Тейяр становится одним из первооткрывателей костей синантропа — позднего подвида человека, в котором, по определению Тейяра, «уже зажегся, и несомненно давно, огонь мысли». Это открытие превращает его в одного из виднейших специалистов по палеоантропологии.

Но больше, чем радости научных открытий и трудности полевой работы, Тейяра волновала их внутренняя сторона — развитие его нового эволюционного миросозерцания. Вдали от цивилизации он часто оставался один на один с безмолвием пустынь, перед лицом всего мироздания. В ранних китайских экспедициях Тейяр по утрам, пока его спутники еще спали, совершал в одиночестве медитативную мессу, лишенную всех священных атрибутов (у меня нет ни хлеба, ни вина, ни алтаря, писал он). В это же время он создал пламенный по силе воздействия текст «Вселенская литургия», в котором вся Вселенная предстает как участница божественного таинства. В экспедициях Тейяра зачастую окружали люди неверующие или равнодушные к религии, и, общаясь с ними, он обнаруживал, что эволюционное мировоззрение расширяет и углубляет его аргументацию, дает новые возможности для апологетики. В наиболее лаконичном виде его кредо этого времени сформулировано в эпиграфе к работе 1934 г. «Как я верю»: «Я верю, что Вселенная есть Эволюция. Я верю, что Эволюция движется к Духу. Я верю, что дух завершается в Личном. Я верю, что высшее Личное есть всемирный Христос». В главном сочинении этих лет «Божественная среда» Тейяр, обращаясь к современному секулярному читателю, очерчивает основные перспективы видения мира, эволюционирующего к Богу.

В этом эссе Тейяр пытается сплести воедино судьбы человека и космоса, утверждая, что вследствие эволюции перед человеком стоит задача не только личного становления, но и становления мира.

Со второй половины двадцатых годов отношения Тейяра с руководством ордена иезуитов портятся — этот конфликт будет длиться до конца его жизни. Еще в 1907 году папа Пий Х объявил богословский модернизм воплощением всех ересей, а с 1910 года обязал всех священников давать антимодернистскую присягу. Тейяр же был не только прямолинеен в выражении своих эволюционных идей, но и весьма склонен к смелым, порой не вполне точным метафорам. Изгнание Тейяра началось с нелепой случайности: одна из его заметок о проблеме первородного греха, не предназначенных для публикации, попала на стол к высшим иезуитским властям. Ревизоры были шокированы той смелостью, с которой Тейяр истолковывал положения христианской догматики в свете данных эволюционной антропологии. Писания Тейяра были расценены как страшный скандал, его подход казался орденскому начальству опасным для богословия. Тейяра отстранили от преподавания — с той поры в Азии он проводил гораздо больше времени, чем в Париже. Поскольку в то время он был уже известен во всем мире как ученый и избран членом французской Академии, орден принял соломоново решение: Тейяру позволили публиковать труды по естественнонаучным специальностям, публикация же философских и богословских работ была запрещена.

Если бы Тейяр порвал с орденом и Церковью, он смог бы вернуться к преподаванию и свободно печататься. Но церковное послушание он ставил на первое место. В тридцатые годы он продолжает упорно работать над своими трудами, ведет активную научную деятельность. В годы Второй мировой войны, оказавшись в вынужденной изоляции в Пекине, Тейяр создает свое главное произведение — «Феномен человека», наиболее полный очерк теистического эволюционизма.

В «Феномене человека» Тейяр изображает целостную картину эволюционирующей Вселенной. По его мысли, у корней эволюции находятся творческие силы — внутренняя энергия, имеющая психическую природу. По мере развития эти силы постепенно развертываются: одна и та же «радиальная энергия» влечет материальный мир к усложнению на всех уровнях, от неживой природы до животных и человека, обладающего внутренним миром. Но с появлением человека зарождается ноосфера, в которой Земля «обретает душу». Теперь субъектом эволюции становится все коллективное человечество, и ветви ее, ранее расходившиеся, начинают стягиваться: в человечестве мир устремляется к высшему Синтезу. Кульминацию этого синтеза Тейяр называет «Точкой Омега»: появление высшего сознания, в котором обретет новое качество совокупность всех индивидуальных сознаний. Здесь Тейяр особенно близок к русским богословам и философам Серебряного века, которые в похожем ключе выдвигали идеи соборности и всеединства.

Работа Тейяра, написанная в годы кровавой войны, проникнута удивительным оптимизмом.

В век великих цивилизационных потрясений он сохраняет веру в то, что развитие цивилизации, общества, науки и техники ведет к высшей точке духовной эволюции. В то время как многие мыслители усматривали в техническом прогрессе порабощающую силу, Тейяр увидел в технике еще один шаг к «гоминизации Земли и мира» — нетрудно предположить, что и современное развитие информационных технологий он оценил бы положительно. Главной движущей силой эволюции на текущем этапе развития человечества, решающем на пути к высшему синтезу, Тейяр считает любовь. Именно в любви осуществляется «дифференцированное единство» — личность, не утрачивая своей уникальности, оказывается способной выйти за свои пределы, устремиться к единению.

Главная работа Тейяра де Шардена была опубликована лишь посмертно: Тейяр умер от сердечного приступа в Нью-Йорке, в Пасхальное воскресенье 10 апреля 1955 года. Он неоднократно пытался добиться от руководства ордена и римской курии разрешения на публикацию «Феномена человека», но раз за разом получал отказ. Не помог и заявленный во вступлении сугубо научный характер работы, которая, впрочем, к последним главам становится все больше похожей на мистический трактат. Тейяр был похоронен на кладбище иезуитского колледжа на берегу Гудзона, в 160 километрах от Нью-Йорка, в присутствии небольшой группы случайных людей. В 1957 году католическая Конгрегация по делам религии издала декрет, согласно которому книги Тейяра должны были быть изъяты из библиотек, а продажа их в католических магазинах и перевод на иностранные языки запрещены. Однако по завещанию Тейяра, одобренному орденом, все права на его работы после смерти перешли к его секретарше Жанне Мортье и, таким образом, вышли из-под власти курии.

Отвергнутый при жизни, Тейяр де Шарден стал лучшим свидетелем собственного учения: неудержимое развитие его мысли не смогла остановить ни орденская цензура, ни его собственная смерть. Тейяр был первым, кто смог увидеть эволюцию глазами веры — как неотвратимое движение материи к духу. Если рассмотреть жизнь Тейяра через его собственную эволюционную оптику, становится очевидным, что смерть для него стала новым началом — неуловимым движением на пути к высшему сознанию.