«Лемурийская временнáя война»: зачем Ник Ланд и его коллеги отправили Уильяма Берроуза в далекое прошлое?

Можно ли изменить реальность, поверив в иное прошлое, и разрушить структурирующую наш мир Вселенную Единого Бога? Участники CCRU (Cybernetic Culture Research Unit, «Группа по исследованию кибернетической культуры»), возглавляемой Сэди Плант и Ником Ландом, считали, что возможно всё. Чтобы реализовать свой план, они затеяли литературную мистификацию: отправили сознание Уильяма Берроуза в прошлое, на 160 миллионов лет назад, и сделали его посланником магической войны призрачных лемуров Мадагаскара. Филолог и поэт Кирилл Корчагин подготовил первый перевод «Лемурийской временной войны» на русский язык. Публикуем этот текст с предисловием переводчика.

Оглавление:

От переводчика

Среди разнородных сочинений группы CCRU (Cybernetic Culture Research Unit), наиболее активную роль в которой играли Ник Лэнд и Сэди Плант, «Лемурийская временнáя война» занимает особое место. Это — литературоведческая работа, в которой используется своего рода «уликовый» подход, отчасти напоминающий об итальянском историке культуры Карло Гинзбурге. Вот только факты, на основании которых CCRU ведет свое расследование, заведомо сфальсифицированы, а реальность, о которой они повествуют, по большей части вымышлена. Но при этом они добиваются результата: творчество Уильяма Берроуза, пребывающее в гетто постмодернистских экспериментов и молодежного чтива, получает объемную интерпретацию, благодаря которой писатель неожиданно становится в центр американской литературы второй половины ХХ века. Он оказывается не просто автором сомнительных прозрений, но магом, занятым тайной борьбой с теми законами реальности, которые кажутся самоочевидными и неколебимыми.

Разгадка текстов Берроуза оказывается гораздо более безумной и фантастичной, чем сами эти тексты. Опыт CCRU на границе между литературой и литературоведением кажется интересным примером того, как можно обходиться с «неудобными» авторами, в случае с которыми академическая наука пасует. Заведомая сфальсифицированность фактов, на которые опирается «расследование» CCRU, позволяет в каком-то смысле более точно формулировать то, для чего у академического литературоведения зачастую не хватает пороха. Это, например, критика реализма, которая понимается в антропологическом ключе — как критика Вселенной Единого Бога, превращающая всех «реалистов» в пленников доминирующей системы контроля. Конечно, единственная задача для литературы — это выйти из-под контроля, уничтожить реальность.

За этими отчасти наивными играми в литературоведение скрыто отнюдь не наивное послание: литература может и должна пересоздавать реальность, а писатели создавать произведения, после которых мир уже не сможет быть прежним.

Статья написана в подчеркнуто академичном стиле, который переводчик стремится сохранить. Кроме того, я не принимаю некоторых переводческих решений, которые в последнее время стали почти общепринятыми для текстов CCRU и Ника Лэнда: hyperstition ‘гиперверие’ я перевожу словом «гиперизация». При этом утрачивается связь со словом «суеверие», которая, кажется, все равно не вполне ощущается в русском языке, но зато сохраняется динамический компонент, который присутствует в этом отглагольном существительном. Поэтому прозу Берроуза можно будет назвать «гиперизованной», что довольно точно, как мне кажется, отражает суть его метода. Я не привожу подробных библиографических ссылок на тексты Берроуза, которые обильно цитируются CCRU, оставляя ссылки на оригинальные издания, но в тех случаях, когда есть необходимость изменить общепринятый русский перевод, ставлю знак * после цитаты.

Лемурийская временнáя война

Настоящая статья, значительно выходящая за рамки общепринятых представлений о возможном в истории и обществе, посвящена Уильяму Берроузу и оккультной временной войне, в которую он был вовлечен. Статья основывается на экстрасенсорных данных, полученных нами от информанта, называемого в дальнейшем Уильям Кей. В целях защиты его персональных данных повествование было частично изменено.

Информант утверждал, что в силу пережитого приобрел склонность к паранояльным галлюцинациям и превратился в «хрономаньяка». Мы, в свою очередь, полагаем, что большинство рассказанных им историй, полностью неправдоподобны. Однако несмотря на то, что его рассказ скомпрометирован сомнительными гипотезами, помехами и откровенной дезинформацией, мы, тем не менее, все же полагаем, что он действительно был членом особой организации, хотя последняя вполне могла быть искусной мистификацией или коллективной галлюцинацией. Эта организация, согласно Кею, называлась Орденом, а согласно Берроузу — Коллегией.

Опуская детали, можно сказать, что идея Кея состояла в следующем: текст «Призрачные лемуры Мадагаскара» (1987), который информант называет «Некрономиконом» Берроуза, оказал решающее влияние на магическую и военную карьеру некого капитана Мисьона, жившего тремя столетиями ранее. Имя Мисьона, прославленного пирата, появляется в исторических хрониках около 1700 года: он стал известен как создатель анархистской колонии Либерталии, учрежденной на острове Мадагаскар. Кей утверждал, что он обнаружил несомненное свидетельство «влияния Берроуза на Мисьона» в частной библиотеке Петра Выспарова, где проработал большую часть жизни. Собрание Выспарова, за которым он неусыпно следил, содержало старую иллюстрированную и написанную от руки копию «Призрачных лемуров Мадагаскара», надежно атрибутируемую руке Мисьона.

Читайте также:

Книга дня: «Психическая Библия» Дженезиса Пи-Орриджа в русском переводе

Кей стремился убедить нас, что для Коллегии тот «очевидный временной разлом», о котором он постоянно говорил, был «предметом величайшего внимания».

По его словам, появление этой организации было ответом на ощущение ужаса, вызванное тем, что время распадается на части и — пользуясь его собственным выражением — спиралевидно «выкручивается» из-под контроля.

Спираль для Коллегии была омерзительным символом несовершенства и изменчивости. Если петли (loops) замкнуты на самих себе, то спирали всегда имеют несвязанные концы, позволяющие им распространяться все далее, непредсказуемо захватывая всё новые пространства. Коллегия возлагала на Кея известные надежды: он должен был сдерживать опасность такого распространения. Его должностной обязанностью было устранение спиралевидного хроновихря — темплекса.

Гиперизация

Выспаров питал глубокий интерес к области, в которой магия, фантазии и вымысел смешивались друг с другом, и именно по этой причине разыскал Берроуза. В первые послевоенные годы Выспаров инициировал создание так называемого клуба Ктхулху, стремившегося исследовать связи между произведениями Г. Ф. Лавкрафта, мифологией, наукой и магией, а в описываемое время был занят конституцией Виртуального Мискатонийского университета, свободной ассоциации исследователей, придерживающихся в различной мере неконвенциональных взглядов — тех, чьи работы в той или иной мере связаны с «лавкрафтианством». Такое внимание к Лавкрафту было обусловлено тем, что в его произведениях практическое воплощение находила идея так называемой гиперизации (hyperstition), выработанная в первые годы существования клуба и затем обильно обсуждавшаяся. Этот неологизм, если определять его с известной мерой свободы, означает ситуацию, когда «вымыслы сами воплощают себя в реальность».

Кей привлек наше внимание к описанию вирусов у Берроуза, представленному в «Книге дыхааания», части сборника «„Здесь был Ах Пуч“ и другие тексты»:

И что же такое вирус? Может быть, это только последовательность изображений, напоминающих египетские иероглифы, «сама себя воплощающая в реальность» (APH: 102).

Материалы, оставленные Кейем, содержали копию этой страницы сборника, причем процитированные фразы — и так уже набранные курсивом в оригинальном тексте — были дополнительно отчеркнуты. Отзвуки обычно используемого Выспаровым языка для Кея были «недвусмысленным свидетельством» того, что после 1958 года Берроуз пережил «русское влияние». Независимо от того, правда это или нет, приведенный пассаж показывает, что Берроуз — так же, как и Выспаров, — был погружен в исследование «гиперизованных» отношений между письмом, знаками и реальностью.

В развернутой Кейем гиперизованной модели вымысел не противопоставляется реальности, скорее, реальность понимается как составленная из вымыслов — консистентных семиотических областей, обуславливающих перцептивные, эмоциональные и поведенческие реакции. Кей полагал, что творчество Берроуза должно рассматриваться как «пример практики гиперизации»: писатель понимал письмо — и, шире, искусство — не эстетически, но функционально, если не сказать магически (если под магией понимать манипуляции со знаками, призванные вызвать изменения в реальности).

Читайте также:

Убить словом: магические корни баттл-рэпа

По мысли Кея, совершаемое Берроузом приравнивание вымысла и реальности было воспринято прежде всего в негативном ключе — как вариант «постмодернистского» онтологического скептицизма, а не в позитивном — как исследование магической мощи заклинаний и призывов, исследование действенности виртуального. С точки зрения Кея, ассимиляция Берроуза текстоцентричным постмодернизмом должна быть расценена как акт «интерпретативного саботажа», целью которого было обезвредить такой тип письма, представив его эстетскими стилистическими экспериментами. Вопреки сложившемуся мнению постмодернизм с присущим ему прославлением нереференциального текста не подрывает репрезентационный реализм, а лишь питается теми процессами, которые был запущены последним. Репрезентативный реализм лишает письмо всех активных функций, сводит его роль к рефлексии, не способной непосредственно вторгаться в мир; отсюда один шаг до чистой текстуальности, где полностью отрицается существование независимого от дискурсивности мира.

Метафизика гиперизованной прозы Берроуза, согласно Кею, может быть явно противопоставлена метафизике постмодернизма: различие между реальным и ирреальным для писателя либо не принципиально, либо не представляет интереса, в то время как для практиков гиперизации ключевой оказывается именно градация «степеней реализации».

Гиперизационный процесс — когда сущности «сами воплощают себя в реальность» — представляет собой своего рода переход, трансформацию, когда потенциальное — почти-уже-актуальное (already-active virtualities) — реализует себя. Письмо при этом выполняет функцию не пассивной репрезентации, но активного агента трансформации и своего рода портала, посредством которого в мир могут являться разные сущности: «писатель, описывающий вселенную, делает такую вселенную возможной» (АМ: 176).

Но, как подчеркивал Кей, все эти операции не совершаются на нейтральной территории: с точки зрения Берроуза, весь существующий мир был результатом конфликта между противоборствующими разумными силами. Сущности, сами воплощающие себя в реальность, производят (вернее, должны производить) реальности для себя, а мера воплощенности этих реальностей, всегда находящихся в конфликте с альтернативными «проектами реальностей», часто зависит от того, насколько оболванены, порабощены и закрепощены массы. Берроуз, таким образом, сознательно отказывается от правдоподобного подражания реальности и переходит напрямую к работе на поле магической войны. В то время как реализм лишь воспроизводит доминирующий проект реальности изнутри нее, не задумываясь об условности этого проекта как такового, Берроуз стремится найти выход за пределы контролирующих кодов, чтобы демонтировать их и впоследствии реорганизовать. В таком контексте каждый эпизод письма становится магическим сеансом, партизанской атакой в войне, где множество фактических событий подчиняются силам иллюзии. В этой магической войне, пусть неосознанно, участвует и репрезентационный реализм, подспудно поддерживающий доминирующую систему контроля, стремящуюся утвердить себя в качестве единственной возможной реальности.

С точки зрения тех, кто находится на стороне контроля, по словам Кея, «конечно, необходимо, чтобы Берроуз воспринимался лишь как писатель: именно поэтому они пошли на всё, чтобы вытеснить его в гетто литературных экспериментов».

Вселенная Единого Бога

Берроуз называет доминирующую программу контроля «вселенной Единого Бога» (ВЕБ) — он объявляет войну порожденному ею вымыслу, утверждающему свое суверенное владычество магической силой Слова, то есть иллюзорной силой планирования. Вымысел, порождаемый ВЕБ, определяет наиболее фундаментальный уровень реальности — тот, где заведомо решены вопросы биологической предопределенности и бессмертия: «Религии — это вид оружия» (WL: 202), как пишет Берроуз.

Но чтобы отправлять власть с наибольшей эффективностью, ВЕБ должна, прежде всего, отрицать магическую войну: для ВЕБ существует только одна реальность — ее собственная. Для Берроуза, в свою очередь, писать о магической войне — уже значит воевать против ВЕБ. Престол должен быть оспорен. ВЕБ вбирает в себя все соревнующиеся друг с другом вымыслы, формируя на основе них собственную историю (тотальный метанарратив), сводя альтернативные системы реальности к отрицанию отдельных компонентов того мифа, который она сама производит. Иные проекты реальности предстают абсолютным злом, воспринимаются как обман или жульничество. Могущество ВЕБ, однако, не распространяется на те вымыслы, которые отвергают собственную вымышленность, и в этом, по словам Кея, «причина того, что вымысел может быть оружием в борьбе против контроля».

Внутри ВЕБ для вымысла предусмотрен особый метафизический «фрейм», профилактически ограничивающий все контакты между вымыслом и тем, что находится за его пределами. Магическая функция слова одновременно порицается как абсолютное зло и объявляется иллюзорной, и это позволяет ВЕБ быть абсолютным монополистом в области магических сил языка (и, конечно, оспаривать то, что ее собственные мифы испытывали на себе то или иное магическое влияние — они якобы есть простая репрезентация Истины). Но, с другой стороны, уверенность ВЕБ в том, что вымыслы могут быть обезврежены, позволяет тем, кто настроен против нее, использовать их как секретный канал коммуникации и тайное оружие: «он научился передавать и раскрывать знание в форме вымысла»* (PDR: 115).

Может быть интересно:

Анти-хоррор: знание как лекарство от страха

Согласно Кею именно это и было «формулой для практики гиперизации». Диаграммы, карты, наборы абстрактных отношений, тактические гамбиты столь же реальны в вымысле о вымысле (произведении о произведении), как и тогда, когда бесформенная, но по-своему тотальная семиотическая контрабанда, проходя через множество воплощений, открывает путь к сведениям, благодаря которым доминирующая реальность может быть декодирована (в противном случае все ее законы были бы заранее предписаны). Вымысел, предстающий своего рода трансцендентальным экраном, блокирующим контакт между собой и миром, играет роль своего рода китайской шкатулки — хранилища колдовских интервенций в реальность. Этот фрейм может быть использован (для сокрытия), но при этом он уже находится в аварийном состоянии (так как вымыслы потенцируют изменения в реальности).

В то время как тревога, вызываемая гиперизацией, приводит к «позитивному неверию», обеспечивая ресурсами каждый фрейм реальности (в силу, скорее, прагматических соображений, чем эпистемологического сомнения), ВЕБ подкармливает веру. Для того чтобы быть действенной, истории, запускающей реальность, нужно вызывать веру в себя: другими словами, никто не должен заподозрить или поверить, что проект контроля, определяющего контуры реальности, на самом деле существует. В контексте метанарратива ВЕБ доверчивость неизбежно сопровождается неспособностью принять, что Контроль действительно имеет место. Именно поэтому одна из предпосылок бегства из ВЕБ — систематическое избегание любых типов веры: «Только те, кто могут оставить все, во что когда-либо поверили, могут надеяться сбежать»* (WL: 116). Техники бегства зависят от способности достичь того типа неверия, которое было присуще Хассану ас-Саббаху, магу и ассасину: всё неправда, но всё возможно. Повторим еще раз: по словам Кея, все это должно быть тщательно противопоставлено «постмодернистскому релятивизму».

Формула Берроуза—Саббаха «всё неправда» не может быть приравнена к постмодернистскому «все нереально».

Напротив, всё неправда в силу того, что отсутствует некая единая, авторизованная версия реальности — вместо этого мы имеем дело с переизбытком, излишком реальностей: «Стратегия Противника заключается в том, что он пытается убедить тебя в том, что его не существует» (WL: 12).

Кей и Берроуз

История Кея начинается летом 1958 года, когда его наниматель Петр Выспаров, занимаясь оккультными штудиями в Париже, познакомился с Уильямом Берроузом. Результатом встречи было то, что Кей решил сам представиться Берроузу 23 декабря того же года в частной библиотеке Выспарова в Нью-Йорке.

Из общедоступных материалов известно, что Берроуз в это время жил в основном между Парижем и Лондоном. Мы не нашли подтверждения тому, что он предпринимал путешествие в США, хотя с полной уверенностью вычеркнуть из его биографии посещение Нью-Йорка все-таки нельзя. Тем не менее, нет сомнений в том, что вскоре после зимы 1958 года он начал описывать загадочные видения, «паранойяльные феномены», встречаться со своим двойником и работать с техникой разрезок.

Читайте также:

Ведьмы в авангарде: история нового религиозного искусства на Западе

Когда Берроуз погрузился в уникальную коллекцию редкой оккультной литературы, он сделал открытие, столкнувшее его лицом к лицу с радикальным и, вероятно, непостижимым нарушением времени и тождества. Триггером послужил текст, который ему еще только предстояло создать: «Старая иллюстрированная книга с литографиями в позолоченных рамках, мелованная бумага, покрывающая каждую из них, и заглавие золотым тиснением: „Призрачные лемуры Мадагаскара“» (Burroughs 1987: 30). Ему не могло быть известно, что за три столетия до того капитан Мисьон держал в руках тот же том и уже тогда называл его «старым».

Листая страницы книги, Берроуз погрузился в мгновенный кататонический транс.

Он обнаружил себя дезориентированным и едва способным стоять. Однако несмотря на замешательство он испытал невероятное желание описать этот аномальный эпизод, переживая по отношению к нему странную сардоническую отчужденность. Должно было пройти двадцать девять лет, чтобы Кей понял, что же тогда произошло.

Берроуз поведал Кею, что этот транс ощущался им как беззвучная коммуникация с призрачным нечеловеческим собеседником, который на мгновение позволил писателю увидеть собственную старость, перенестись на несколько десятилетий в будущее. Подавленный «сокрушительным ощущением неумолимости судьбы, как если бы фрагменты измерения, где время было заморожено, ниспадали в осознанность», он «вспомнил», как писал «Призрачных лемуров Мадагаскара», «хотя это не было письмо в точном смысле слова», а писчие принадлежности были архаичными, всецело принадлежащими кому-то из другого времени и места.

Но чувство подавленности оставалось даже после того, как писатель пришел в себя — оно было своего рода «новым гравитационным измерением». Это видение подарило ему «пугающее проникновение в разум Единого Бога, напоминающий тюрьму». Он был убежден, что такое знание было «опасным» и что «могущественные силы устроили заговор против него», в результате чего «незримые братья оккупировали в настоящее» (ТЕ: 209). После этого давняя мысль Берроуза, что человеческое животное в силу действия чужеродной воли обречено быть запертым во времени, еще более обострилась. Впоследствии, он писал: «Время — беда человечества, не изобретение человека, но его тюрьма» (GC: 16).

Несмотря на то, что не существует прямых исторических свидетельств, подтверждающих такое описание событий, период, последовавший сразу за «эпизодом» 1958 года предоставляет симптоматичные и убедительные свидетельства изменения в стратегиях и увлечениях Берроуза. В то время его писательская манера претерпела радикальный сдвиг, сопровождавшийся внедрением различных экспериментальных техник, единственной целью которых было бегство из оков уже написанного, своего рода попыткой избежать судьбы. Роль Брайана Гайсина в открытии разрезок и склеек хорошо известна, но поведенная Кейем история позволяла объяснить ту настойчивость, с которой Берроуз в конце 1958 года начал внедрять эти новые методы. Разрезки и склейки можно было считать «инновативными тактиками во временной войне»; их функцией было ниспровержение оснований заранее зафиксированной, «предписанной» реальности: «Разрезать строки слов ножницами или канцелярским ножом, кто как предпочитает… Строки слов удерживают вас во времени…» (3М: 71).

Может быть интересно:

Метапроза и письмо травмы в СССР: зачем читать Павла Улитина

Заимствование Берроузом этих техник, по словам Кея, было «одним из первых эффектов (если кому-либо позволено говорить об этом) временной травмы». Конечно, Кей приписывал ту настоятельную антипатию к предписанности — настойчивую тему всех произведений Берроуза после «Голого завтрака» — тому, что писатель пережил в библиотеке Выспарова. Это «космическое откровение» спровоцировало в нем «столь глубокий ужас», что он не мог не посвятить оставшуюся жизнь изобретению маршрутов бегства из «зала заседаний и пыточных камер времени» (NE: 43) и их пропаганде. Много позже Берроуз опишет сокрушительное чувство неизбежности от того, что жизненный путь человека заблаговременно зафиксирован некими зловредными сущностями: «В приглушенной, призрачной комнате собрались хранители будущего. Хранитель Книг Совета — Мектуб: да будет так. Они не хотят никаких перемен» (GC: 8).

Сразу после эпизода в библиотеке Выспарова Берроуз начал демонстрировать первые признаки интереса к лемурам, на первый взгляд случайного: только спустя несколько десятилетий стало известно, что на самом деле пробудило этот интерес к жизни.

Писатель не был уверен в том, кто именно следил за ним, словно это был «шпион, прячущийся в теле кого-то другого, когда никто не знает, кто за кем следит» (цит. по Douglas 1998: xxviii). До самого конца жизни он сражался со «Штукой, которая у него внутри. Уродливым Духом»* (GC: 48) и подчеркивал: «Я живу с постоянной угрозой одержимости духом, с постоянной необходимостью избежать его, избежать Контроля» (Q: xxii).

Выйти из-под контроля

Согласно развиваемой Берроузом мифологии, ВЕБ однажды породила Магическую Вселенную, которая затем была с жестокостью низвержена силами-монополистами (WL: 113). Эта вселенная была населена множеством богом, находящихся друг с другом в вечном конфликте: в ситуации, когда унитарной Истина невозможна, реальность служит ареной для сражений разнородных сущностей, чьи интересы в принципе непримиримы. В то время как монотеистический вымысел повествует о революционном восстании против исконного Единого, Берроуз говорит о Едином, начавшем войну против Многого:

Времена стояли тревожные. В небесах шла война: единый Бог возжелал истребить всех прочих и завладеть абсолютной властью. Жрецы переметывались с одной стороны на другую. Революция начиналась на Юге, надвигалась с Востока и из Западных пустынь* (WL: 101).

По словам писателя, ВЕБ «отличает антимагическая, догматическая настроенность. Она — смертельный враг тех, кому дорога магическая вселенная — спонтанная, непредсказуемая, живая. А они хотят видеть ее контролируемой, предсказуемой и мертвой»* (WL: 59).

Эта вселенная допускает такие пугающие парадоксы — столь знакомые по монотеистической теологии, — как необходимость постулировать всемогущество и всезнание:

Представим себе вселенную Единого Бога: ВЕБ. Душа содрогается в ужасе от подобной перспективы. Такой бог всеведущ и всемогущ. Поскольку Он может все, Он не может ничего, поскольку любое действие требует противодействия. Он знает все, следовательно, Ему нечему учиться. Он не может отправиться никуда, потому что Он и так уже повсюду, словно коровье дерьмо в Калькутте.

ВЕБ — это предварительно записанная вселенная, в которой Бог выступает как носитель, на который произведена запись* (WL: 113).

Для Кея превосходство анализа Берроуза над вульгарной критикой идеологии связано с тем, что центр внимания в ней перенесен на отношения, возникающие между системами контроля и темпоральностью. Писатель настойчиво подчеркивает: «Время обладает талантом превращать все живое и спонтанное в никому не нужную рухлядь» (WL: 111); он замечает, что «базовое затруднение для любых контролирующих машин заключается в том, что контроль требует времени, в течение которого он должен осуществляться» (AM: 117). Коды, контролируемые ВЕБ, намного превосходят любые идеологические манипуляции — они обретают способность программировать космическую реальность, поскольку — в пределе — «Единый Бог и есть само Время»* (WL: 111). Допущение о существовании хронологического времени вписано в организм на самом базовом уровне, прописано в его бессознательном подчиненном привычке поведении:

Время — то, что кончается. Время — это ограниченное время, воспринятое способным чувствовать существом. Чувствовать время — означает приспосабливаться к нему, в рамках того, что Коржибский в отношении всей окружающей среды называл нейромускульно обусловленным поведением… Растение поворачивается к солнцу, ночной зверек возбуждается на закате… срать, ссать, двигаться, жрать, ебаться, умирать.

Зачем Контролю нужны люди?

Контролю нужно время. Контролю нужно человеческое время. Контролю нужны твои говно моча боль оргазм смерть (APH: 17).

Власть становится наиболее эффективной не тогда, когда понуждает к чему-либо обладающий сознанием разум, а когда заранее ограничивает то, что возможно воспринять.

Контроль, форматирующий базовые биологические процессы в терминах темпоральности, исходит из того, что любой человеческий опыт — это опыт времени и опыт пребывания во времени. Именно поэтому время — «тюрьма» человечества: «Человек рождается во времени. Он живет и умирает во времени. Куда бы он ни пошел, он берет время с собой и утверждает его» (GC: 17). «Человек — это связывающее время животное» — это данное Коржибским определение для Берроуза обладало двойным смыслом. С одной стороны, человек связывает время для себя самого: он «может делать информацию доступной для других разумных людей и будущих поколений за пределами его собственной среды посредством письма или устной традиции» (GC: 48). С другой стороны, он привязывает себя ко времени, достраивая и укрепляя тюрьму, ограничивающую его ощущение и восприятие. По словам Кея: «Выражение Коржибского после пережитого в библиотеке обрело для Берроуза новый смысл: он понял, что связывание времени действительно существует, и все книги, уже написанные, навсегда привязаны ко времени».

И так как письмо по традиции является основным средством для связывания времени, Берроуз пришел к выводу, что инновативные техники письма могли бы «развязать» время, проделать дыру в «настоящем» времени ВЕБ и открыть человечеству Пространство: «Разрезать строки слов ножницами или канцелярским ножом, кто как предпочитает… Строки слов удерживают вас во времени… Разрежь эти строки… Преврати их в Пространство» (3М: 71). Пространство здесь должно быть понято не как эмпирическая протяженность, пусть даже трансцендентально данная, но в наиболее абстрактном смысле — как зона несвязных потенциальностей, находящая за пределами контролируемой ВЕБ сферой уже написанного.

«Можно заметить, — писал Кей, — что письмо Берроуза максимально повышало ставки. Оно не изображало космическую войну, но само было оружием в этой войне. И это неудивительно, ведь те силы, которые ополчились против него — огромное множество сил, ополчившихся против него, чье влияние на нашу планету нельзя переоценить — искали способ нейтрализовать это оружие. Именно поэтому существовала настоятельная необходимость, чтобы его произведения были объявлены фантазиями, дадаистскими экспериментами — чем угодно лишь бы не тем, чем они были — технологиями изменения реальности».

Разлом

Почти тридцать лет Берроуз искал способ ускользнуть от того, что казалось ему неотвратимым. И, как свидетельствуют многочисленные признаки, в конце 1980-х комплекс контроля все-таки вышел из строя, так что путешествие писателя закончилось не в стране предзаданной судьбы, а в заливе стихийного фатума. Он назвал его «разломом».

Кей раз за разом утверждал, что любые попытки датировать проникновение Берроуза в разлом свидетельствуют о фундаментальном непонимании происходящего. Тем не менее, когда сам писатель вспоминал этот эпизод, он всегда подчеркивал, что все самое важное произошло в 1987 году — именно тогда имел место радикальный переход, именно этот год был центральной точкой спирального хроновихря. В этом году странная травма, пережитая в библиотеке Выспарова, начала возвращаться с новой силой, наполняя сны и произведения писателя образами лемуров, призрачных обитателей Земли мертвых.

В 1987 году Берроуз посетил Центр сохранения лемуров при Университете Дьюка, укрепив тем самым союз с нечеловеческими приматами, полуобезьянами. Он отмечает это в писавшихся в том же году «Западных землях»: «При виде черного лемура с круглыми красными глазами и высунутым маленьким красным язычком писатель испытал почти болезненное наслаждение» (WL: 248). Более существенно то, что именно в 1987 году журнал «Омни» заказал Берроузу рассказ «Призрачные лемуры Мадагаскара» и впоследствии напечатал его — текст, вытолкнувший писателя в разлом лемурийских временных войн.

За некоторое время до того у Кея вызвало подозрения растущее и почти навязчивое пристрастие Берроуза к кошкам. Калико, Флетч, Раски и Спунер — привязанность к ним была глубоко биологической, зеркальной инверсией свойственного писателю инстинктивного отвращения к многоножкам. В переключении либидо на «человекокота» (см. CI) можно увидеть глубокое разочарование в человеческой сексуальности, в пристрастии к оргазмам и венерианским тайнам.

В эссе «Кот внутри» Берроуз пишет: «Коты могут быть моей последней связью с умирающими видами» (CI: 67).

Для Кея это было свидетельство в пользу того, что нарастающая любовь к одомашненным кошачьим была частью более фундаментального влечения, доказывающего, что писатель вступил в тайное родство с «кошачьим духом» — той сущностью, которая является составной частью многих других видов, включая «енотов, хорьков и скунсов» (CRN: 244), а также бесчисленное разнообразие лемуров, таких как «кольцехвостые кошачьи лемуры» (CG 3), «лемуры-сифаки», «мышиные лемуры» (CG: 4), наконец, «нежные лемуры-олени» (GC: 18). Эти животные, будучи инициатическими и медиумическими оккультными стражами, заставили Берроуза вернуться в лемурийский ландшафт к его двойнику капитану Мисьону.

Кей оставался глух ко всем попыткам критиков рассматривать Мисьона всего лишь как литературную маску, «как будто бы Берроуз был только лишь писателем-экспериментатором». Он настаивал на том, что отношение между Берроузом и Мисьоном не было отношением автора и персонажа, но отношением двух «анахроничных современников», связанных друг с другом «недвусмысленными, хотя и шокирующими для разума обстоятельствами». В этих «обстоятельствах» не было ничего более противного человеческому здравому смыслу, чем взаимная вовлеченность этих двоих в историю с «Призрачными лемурами Мадагаскара».

«Мы готовы принять любых людей, страдающих от тирании правительств» (CRN: 265) — утверждал Мисьон. Этот лозунг был способен пробудить враждебный интерес со стороны Существующих Сил, хотя, с точки зрения Коллегии, последовательное развитие взглядов Мисьона было примером относительно тривиальной трансгрессии. Их главный интерес был связан с тем, что Мисьон питал «более чем заметный… вредный интерес к лемурам» (Berroughs 1987: 28).

«Мисьон проводил много все больше и больше времени со своими лемурами в джунглях» (GC: 11) — то есть общался с духами утраченного континента, растворяющимися среди временных флуктуаций и спиралевидных движений. Лемуры стали сопровождать его во снах. В этих исчезнувших или исчезающих видах он увидел способ выйти из-под контроля: для этого нужно взять инициативу — или «пред-инициативу» — в свои руки, и сделать это раньше, чем Старый Единый:

Народ лемуров старше, чем Homo Sap, намного старше. Их возраст насчитывает сто шестьдесят миллионов лет, время, когда Мадагаскар отделился от африканского континента. Они могут быть названы психическими амфибиями, ведь амфибии могут быть видны только недолго, пока они принимают твердую форму, чтобы дышать, но некоторые из них остаются в невидимом состоянии на многие годы. Их способ думать и чувствовать принципиально отличается от нашего, он не ориентирован во времени, они не имеют представления о последовательности и случайности, эти категории для них противоречивы и непонятны (Burroughs 1987: 31).

Коллегия фиксировала общение Мисьона с лемурами, его магические эксперименты со временем и то, что его анахронически связала с Берроузом нерасторжимая нить: «Самый черный грех в предписанной и следовательно полностью предсказанной вселенной — вмешиваться в эту предписанность, ведь это может вызвать изменения в казалось бы предписанном будущем» (Burroughs 1987: 27).

«Теперь появляется все больше лемуров, словно в пазле» (GC: 15). Лемуры — обитатели Западных Земель, «огромного красного острова» (GC: 16) Мадагаскара, который Мисьону был известен под именем «Западной Лемурии»**, Земли Лемурийского народа (NE: 110), Дикого Запада.

** Ошарашивающая согласованность пород, ископаемых и видов животных в Южной Азии и Восточной Африке заставляли палеонтологов и геологов XIX века предполагать существование утраченной суши, некогда соединявшей ныне разделенные регионы. Эту теорию активно поддерживал Эрнст Геккель (1834—1919), для которого она служила объяснением того, почему близкие к лемурам виды распространены как в Южной Африке, так и в Южной и Юго-Восточной Азии. На основании этого английский зоолог Филип Склейтер (1829—1913) назвал такой гипотетический континент Лемурией, или Страной Лемуров. Лемуры воспринимались наукой того времени как реликтовые виды, живое напоминание о том, что утраченный континент действительно существовал: живые духи потерянного мира.
Вклад Геккеля в историю Лемурии, однако, не ограничивался этим: он предположил, что открытый континент, возможно, был колыбелью рода человеческого, предполагая, что именно так можно разрешить загадку Дарвина о «пропущенном звене» (то есть об отсутствии ископаемых видов, непосредственно предшествующих человеку). Для Геккеля Лемурия была подлинным домом человечества, «истинным Эдемом», все следы которого ушли под воду после его исчезновения. Он полагал, что биологическое единство человеческих видов с тех пор было утрачено, разделившись на двенадцать отдельных видов.
Научный прогресс похоронил эту догадку. Не только потому, что палеонтологи развеяли миф о пропущенном звене посредством новых находок, но и потому, что теория тектонических плит позволила отказаться от идеи затопленного континента в пользу идеи дрейфа материков.
В наше время идея Лемурии, возникающая в обход научной рациональности в фантастике или как случайный миф, снова погружается во тьму.

Именно на острове Мадагаскар капитан Мисьон обнаружил, что «слово „лемур“ означает „призрак“ на местном языке» (GC: 2) — так и римляне под лемурами понимали духи или тени умерших***.

*** В конце XIX века Лемурия захватывала воображение многих оккультистов, которые, как и их родственники ученые, включали ее в свои версии эволюционных и расовых теорий. В «Тайной доктрине», комментарию к посвященной Атлантиде «Книге Дзиан», Елена Блаватская описывает Лемурию как третью в цепи утраченных континентов. Ей предшествует Полярея и Гиперборея, а за ней следует Атлантида, возникшая из остатков Западной Лемурии. Атлантида непосредственно предшествовала современному миру, а два следующих континента только должны были появиться в будущем. Согласно ортодоксальной теософии, каждый такой «континент» должен восприниматься как географический аспект духовной эпохи, являющейся домом для одной из семи корневых рас. Имя каждого потерянного континента обозначало как территорию, откуда брала начало доминирующая в соответствующую эпоху раса, так и всеобщее распределение земных масс в этот период (с точки зрения позднейшего взгляда это может быть понято как предугадывание идеи континентального дрейфа, даже более разработанное, чем эта позднейшая научная концепция).
Л. Спраг де Камп описывал третью расу как «обезьяноподобных лемуров-гермафродитов, откладывающих яйца; у некоторых из них было четыре руки, у других глаз на затылке, и их упадок был связан с тем, что они открыли для себя секс». Среди широких кругов оккультистов существовала убежденность, что этот глаз у лемурийцев затем превратился в человеческую шишковидную железу.
В. Скотт Элиот добавил к этому, что у лемурийцев были «огромные ступни, которые выступали так далеко, что они могли с легкостью ходить как лицом, так и спиной». Согласно его точке зрения, лемурийцы открыли секс во время существования четвертой субрасы, начали скрещиваться с дикими зверями и произвели, тем самым, больших человекообразных обезьян. Такое поведение вызвало отвращение у трансцендентных духов, известных как «Лхас», которые намеревались перевоплотиться в лемурийцев, но вынуждены были отказаться от этой идеи. В этой ситуации венерийцы решили занять место Лхас, обучившись разным ремеслам лемурийцев (таким, как металлургия, прядение и земледелие).
Рудольф Штейнер также был заворожен лемурийцами. В «Атлантиде и Лемурии» он писал: «Эта раса еще не в полной мере узнала, что такое память» А также, что «лемурийцы были прирожденными магами», а их тела были пластичными, менее твердыми и «неустойчивыми».
Много позже идея Лемурии в еще большем масштабе возродилась в поисках потерянного континента Му, предпринятых полковником Джеймсом Чёрчуордом — континента, постепенно дрейфовавшего к востоку, пока части современной Калифорнии не присоединились к нему.
Хотя Блаватская использовала Склейтера как источник для имени Лемурия, от нее, как и от ее коллег оккультистов, не могло ускользнуть, что Лемурия была именем земли мертвых, Западных земель. Слово лемур происходит от латинского lemures, означающего буквально «тени мертвых». Римляне воспринимали лемуров как вампирических духов, которых можно было умилостивить во время специального праздника в мае. Элифас Леви в «Истории магии» в этом же ключе писал о них: «Ларвы, или лемуры, призрачные образы тел, некогда живших и еще способных вернуться, состоящие из мириад испарений».

Берроуз и Мисьон нашли «бессмертие» в совместном путешествии сквозь призрачный лемурийский континент, соединившись с местной популяцией нежити.

Описывающий этот процесс Кей особое внимание уделял тому, что Берроуз в 1987 году посетил Центр лемуров при Университете Дьюка: там жила та колония лемуров, которая была помещена писателем в западнолемурийский «карман времени» (GC: 15): «Капитан Мисьон выплывал быстрее и быстрее, пойманный бурным отливом времени. „Вверх и вниз, и вверх, и вверх“, — повторял внутренний голос» (GC: 17). Если путешествие во времени когда-либо имело место, значит, оно имеет место всегда.

Он обнаружил себя у порога, внутри «древней каменной постройки» (Burroughs 1987: 28) в окружении лемуров, которые были «его призраком, его Духом» (там же: 29). Его усадили за письменный стол («с чернильницей, пером, карандашами, пергаментом» (там же: 29)). Он воспользовался местным препаратом, чтобы перешагнуть за порог. Кто соорудил это строение? Когда? Эта история пришла к нему во время разрушающего время видения, передаваемого посредством иероглифов. Он «предпочел перо» (там же: 29).

Трудно сказать, откуда пришел этот текст, но перед ним была: «Старая иллюстрированная книга с позолоченными краями. „Призрачные лемуры Мадагаскара“» (Burroughs 1987: 29); «Старая иллюстрированная книга с литографиями в позолоченных рамках, мелованная бумага, покрывающая каждую из них, и заглавие золотым тиснением: „Призрачные лемуры Мадагаскара“» (там же: 30). Это видение вызвало в памяти пересекающиеся волны времени, внутри которых Берроуз и Мисьон совпадали друг другом. Они повторили магический призыв или заклинание, воплотившее смежные хроновихри, предшествовавшие разделению письма и творения, протягивающиеся в прошлое «до того, как первый человек появился на земле, до начала времени» (GC: 15):

Некогда часть Африки, Мадагаскар был однородным массивом, выдающимся, словно разросшаяся опухоль, отмеченная трещиной, словно шрам, складка на человеческом теле (GC: 16).

Они почувствовали себя отброшенными на 160 миллионов лет в прошлое, где получили доступ к Большой Картине, своего рода сейсмическому выскальзыванию из геологического времени в трансцендентальную временную аномалию. Остров Мадагаскар отрывался от Африканского континента#, в то время как — на другом конце времени — Западная Лемурия, напротив, воплощалась в настоящее. Лемурийский континент погружался в отдаленное будущее, выбрасывая на берег красного острова одичавший народ лемуров: «Каков же смысл ста шестидесяти миллиона лет, лишенных времени? И что означает время для ищущих пропитание лемуров?» (GC: 16–17).

# Согласно современной науке, 160 миллионов лет — это явное преувеличение. Геологическая история Берроуза, без сомнений, имеет современные корни — она не содержит отсылок к теории затопления материков. Тем не менее, несмотря на то, что лемурийская гипотеза, как и сам континент в воображении ученых XIX века, ушла под воду, существование мадагаскарских лемуров остается во многом загадочным. Лемурам как виду только 55 миллионов лет, в то время как согласно современной науке Мадагаскар оторвался от африканского континента 120 миллионов лет назад.

Читайте также:

Неведомые континенты и затонувшие острова: геологические катастрофы, вдохновлявшие писателей и философов

Время кристаллизуется, когда концентрические ограничения захватывают спиральные массы. Из глубины веков, проведенных в медлительной Панике, они видят «Обитателей расщелины, сотворенных хаосом и ускоренных временем, подающих знак сквозь сто шестьдесят миллионов лет, предшествующих Разделению. На чьей ты стороне? Слишком поздно изменить настоящее. Отделенное огненным занавесом» (Burroughs 1987: 31).

«Призрачные лемуры Мадагаскара» открывают путь к Разлому «между диким, безвременным, свободным и прирученным, привязанным ко времени, привязанным, точно гусь» (GC: 13), с одной стороны, и «безвременной околдованной невинностью» человека, который «продал душу за время, язык, орудия, оружие и право властвовать», с другой (GC: 49).

На чьей же ты стороне?

Когда время твердеет, Коллегия всё ближе подбирается к лемурийскому народу — им выпадает шанс, однажды уже имевший место, — шанс призрачный, уже упущенный: «Так происходит почти со всеми, с теми, кто мог бы жить, у кого был один шанс из миллиарда, и вот он утрачен» (GC: 18). Уничтожить животное… «Мисьон знал, что шанс, который выпадает только раз в сто шестьдесят миллионов лет, навсегда потерян» (GC: 21), так что Берроуз просыпается с криком: он видит, как «по всему поселку валяются мертвые лемуры» (GC: 7).

По словам Кея, любой, кто внутри Коллегии знал об этих кошмарах, был уверен, что они имеют реальный источник. В этом, как и во многом другом, реконструкция Кейем событий 1987 года опиралась главным образом на текст «Призрачных лемуров Мадагаскара», которых он цитировал, как если бы они были документальным или даже сакральным текстом. Согласно его объяснениям, такая интерпретация была широко распространена внутри Коллегии, и была необходима для того, чтобы признавать реальность даже в случае, если имело место существенное отступление от фактов — например, когда война разражалась в глубоко виртуальном окружении, в призрачных пространствах, переполненных влиятельными абстракциями. Так, Кей полагал, что Брэдли Мартин был всецело реален. Он говорил о нем как о вполне конкретном индивидууме-современнике, сотруднике Коллегии, задачей которого было запечатывать «древнюю постройку», открывавшую путь к Разлому.

Коллегия давно была в курсе, что библиотека Выспарова содержала старый экземпляр «Призрачных лемуров Мадагаскара» с вполне определенной датировкой: «Сейчас, в 1987 году» (Burroughs 1987: 34). Он хранился там с 1789 года и был самопровозглашенным манифестом отвращения к времени, которое, согласно этому тексту, требовало радикальной корректировки. Он отвергал базовые принципы последовательности и причинности, открыто ставя себя в один ряд с лемурийским народом.

Коллегии был необходим этот временной тупик, и Берроуз по ряду причин был очевидным выбором. Он был чувствителен к переносам, падок до мизогинии и шовинизма по отношению к млекопитающим, социально маргинализованным и поддающимся контролю посредством наркотиков. Они были убеждены, вспоминал Кей, что грядущая история 1987 года будет «затеряна среди дискредитирующих самих себя текстов отъехавшего торчка-пидораса».

Для внешнего наблюдателя это работало как маскировка, но принадлежавшие к внутреннему кругу, ставили перед собой более амбициозную задачу. Они считали себя ответственными за воплощение Закона Времени и за ВЕБ: это они должны были защищать временную целостность. Но такое Великое Делание предполагало ряд пугающих компромиссов. Кей по этому случаю цитировал герметическую максиму: полное смирение перед Законом извиняет сколь угодно безумную трансгрессию. Он объяснял: «Они говорили о белой хрономантии — запечатывании неконтролируемых временных флуктуаций кольцевыми петлями». То, что высвободил Мисьон, Берроуз снова связал. Во всяком случае, так это было с точки зрения Коллегии: круг, несомненно, замкнулся.

Коллегия, находившаяся в полном убеждении, что трансцендентальное запечатывание времени достигнуто, проинтерпретировала текст Берроуза как фиксацию опережающей разум интуиции, как пророчество, способное подорвать доверие к информации как таковой.

Это подтверждает базовая доктрина Коллегии, по большей части императивная, предсказывающая тотальный триумф ВЕБ и полное искоренение лемурийского сопротивления. Мисьон понял это очень хорошо: «никакой компромисс невозможен. Это война на уничтожение» (GC: 9).

Для Коллегии было непостижимо, что Берроуз оказался способен изменить концовку текста: вместо того, чтобы завести во временной тупик, он открыл путь в Западные земли. То, что давно должно было закончиться, продолжало существовать. Словно посмертное совпадение, его мертвящее влияние вихреобразно оживляло само себя. Имело место странное удвоение: Берроуз назвал его «призрачным шансом», чтобы закамуфлировать возвращение Старого Единого внешне безобидными словами: «Люди мира наконец возвращаются к своему источнику духа, назад к крошечному народцу лемуров» (GC: 54). Но для Коллегии не было сомнения в том, что это и есть возвращение к подлинному ужасу.

Может быть интересно:

Лемуры оказались под угрозой вымирания из-за браконьерства

В то же время, Кей — для тех, кто способен это увидеть, — настаивал на том, что «Призрачные лемуры Мадагаскара» провозглашали турбулентное лемурийское отдаление от начала времен, и последние слова лемуров были «рассеяны волнами» (Burroughs 1987: 34). Последние, что согласовались с этим неутешительным выводом и что Кей хотел нам поведать, было торопливо нацарапано паучьим почерком на клочке бумаги и демонстрировало все признаки агрессивного безумия: «По ту сторону временного разлома уничтожение обманывает само себя воронками в непроявленном спиралевидном потоке».

Приложение: Эпизод Темплтона

Имя профессора Рэндольфа Эдмунда Темплтона неразрывно связано с тайными сплетениями времени. Он был тем, кто в силу еще совсем неизученной временной аномалии стал прообразом такого персонажа Г. Ф. Лавкрафта, как Рэндольф Картер… И, в то же время, это был именно тот Р. Э. Темплтон, который — 21 марта 1999 года во время лекции в Мискатонийском университете, посвященной суровой критике Г. Дж. Уэллса, — неожиданно пробудился Вещью, скрывавшейся под маской Иммануила Канта, по стечению обстоятельств изобретшего трансцендентальную машину времени.

Темплтон сидит неподвижно в своей аттической комнате, погруженный в обманно произвольное тиканье старых навигационных часов — он размышляет над герметичной надписью Дж. С. Чэпмена. Сейчас кажется, что это композиционно сложное изображение, в течении долгого времени воспринимавшееся как портрет Канта, — тревожная монограмма его собственного хронологического предсказания. Словно насмехаясь над стабильным счетом времени, эта картина окружена причудливо свивающимися петлями Уробороса, космического змея, свернутого в виде восьмерки — бесконечности Мёбиуса — возможной благодаря бесконечному пожиранию себя самого. Из его нижней челюсти свисает загадочный предмет, состоящий из кругов и звезд, находящихся в сложном балансе друг с другом (древние символы архитектонического ордена эсхатона). Над головой змеи выгравировано факсимиле Канта, его лицо имеет дружелюбное, хотя и отчужденное выражение. Что же это было? Сокрытое за смертельной маской, где оно срезало, снизу, позади челюсти, фальшивое ухо и сдвоенную линию волос? Чем было это почти бесформенное тело, призрачная плоть шеи и намек на слабенькую руку? По тому, как он смотрит, словно что-то в тайне припоминает, можно подумать, Темплтон понимает: он действительно знает нечто.

Темплтон в течение долгого времени настаивал на эмпирической невозможности путешествий во времени. По причине того, что эго по своей природе предопределено линейностью времени (и он продолжает настаивать на этом), даже если для самого организма такое путешествие возможно. Тем не менее, он описывает «Критику чистого разума» как инструкцию для путешествий во времени, пусть и написанную в своеобразной манере. Он использовал систематику Канта как руководство для построения временного синтеза. Ключом для него была тайна этого схематизма, который — хотя «искусство сокрыто в глубинах человеческой души» — обращался только лишь к невыговариваемому Отвращению к Внешнему (nihil ulterius). Во внешнем мире, где действует время, это та ваша часть, которая более всего из того, чем вы являетесь, не имеет с вами ничего общего. Когда Темплтон провалился в себя, в тот день он обнаружил в себе Вещь (в себе (в режиме нулевой интенсивности ())) вместо того себя, к которому он привык. Возможно или неизбежно это было пространное гипертело — затаившийся у порога, — тот, кого Г. Ф. Лавкрафт называл «Йог Сотот».

Литература

  • Burroughs W.S. The Ghost Lemurs of Madagascar (1987) // Omni Visions One. North Carolifornia: Omni Books, 1993.
  • Camp L.S. de. Lost Continents: The Atlantis Theme in History, Science and Literature. New York: Dover Press, 1978.
  • Douglas A. «Punching a Hole in the Big Lie»: The Achievement of William S. Burroughs // WV. 1998. Р. XV–XXVIII.
  • Levi E. The History of Magic / Trans. by A. E. Waite. New York: Weiser Books, 2001.
  • Steiner R. Atlantis and Lemuria. NL: Freedonia Books, 2002.

Цитируемые тексты Уильяма Берроуза