Репортаж: Как я пыталась взять интервью у Дорна на Ural Music Night
Мы стоим на пристани у будочки-остановки, обитой тканью. Владимир Шахрин, лидер екатеринбургской группы «Чайф», указывает рукой на здания, стоящие за другими зданиями, и рассказывает об истории родного города. Я сижу на оранжевом пледе, который подарили организаторы, и смотрю, как на сцене, установленной прямо на воде, танцуют девушки в масках. «И тогда император сказал ему: „Вот когда ты все церковные купола позолотишь, можешь и свой дом позолотить“», — заканчивает историю Шахрин, после чего начинает дарить свои книги с автографом.
Экскурсия, которую устроили для приезжих журналистов, продолжается на лодках. Одна лодка всех журналистов не вмещает, мы с Шахриным оказываемся на разных бортах, и дальнейшую историю Екатеринбурга уносит от меня ветер Городского пруда.
Становимся на буксир — и Владимира снова слышно. Вот церковь, где раньше был дом, в том доме расстреляли царскую семью. Вот центр «Высоцкий», идеолог которого снес историческое здание неподалеку, чтобы проложить водопровод, после чего возмущенный народ вышел на улицу, но виновный так и остался ненаказанным. Вот металлическая надпись на многоэтажке «Кто мы? Откуда? Куда мы идем?», заменившая «Наша цель — коммунизм».
«Расскажите что-нибудь еще, Владимир, не так часто удается дорваться до тела!» — кокетливо просит журналистка. «Вы, девчонки, меня не дразните!» — несколько минут флирта, и лодка рокера с тремя репортерками уплывает прямиком в закат. Поворачиваем к берегу.
Пятый этаж, десятый, тридцатый — начинает закладывать уши, — пятьдесят четвертый — мы на крыше центра «Высоцкий».
Видим церковь, где расстреляли царскую семью, видим «Ельцин-центр». Филармония, Главпочтамт и еще 98 площадок, на которых будут играть артисты из 26 стран, в том числе из ЮАР, с высоты не разглядеть. Куда идти? Шахрин унес с собой эту тайну. Предлагают пользоваться приложением.
«Я просто не знаю, мне разрешат провести их к Дорну? Или какой мне привилегией воспользоваться, чтобы их впустили?» — озабоченно спрашивает организатор Алексея Калистратова, директора по продвижению и PR фестиваля. Он отмалчивается, закуривает свои тяжелые сигареты, и мы с ним продолжаем разговор.
— У нас играют совершенно разную музыку: от хип-хопа до классики, от лаунжа до рок-н-ролла, от этники до джаза — более 40 направлений, так что люди всех возрастов и вкусов находят свое. При этом пространство фестиваля очень компактное (2,5 километра в длину, один в ширину), площадки находятся в пешей доступности друг от друга. Вход везде бесплатный. Люди мигрируют от площадки к площадке не по принципу кошелька, а по принципу местонахождения.
— А не возникнет звуковой мешанины?
— Вообще, Екатеринбург — самый компактный из всех городов-миллионников: на сравнительно небольшом пространстве центра сосредоточено множество театров, кинотеатров, ресторанов, музеев, торговых центров — они стали нашими площадками. Но благодаря архитектуре города музыкальные пространства акустически изолированы друг от друга, так что на каждой сцене вы услышите чистый звук.
— Чем вы отличаетесь от других фестивалей?
— Большинство людей представляют себе фестиваль как одну-две-три огромные площадки где-то в огороженном пространстве, на которые выходят друг за другом исполнители. А здесь 100 площадок, причем они не изолированы друг от друга, и на них играют одновременно.
Еще фестивали чаще всего воспринимаются как молодежные активности. А тут можно встретить и студентов, и молодые семьи с детскими колясками, и пожилых людей с собачками, и туристов. Ural Music Night — в том числе социальный проект, который помогает людям расслабиться, выплеснуть эмоции. Нам не хватает праздников, а музыка, как ничто другое, делает нас счастливыми. Хотя бы на одну ночь. В этой атмосфере братания вся музыка воспринимается как своя: даже если человек всю жизнь слушал классику, он может остановиться у площадки хип-хопа и полюбопытствовать, и наоборот.
— В конце каждого фестиваля вы поете песню «Ночь пройдет, наступит утро ясное». Есть еще какие-нибудь традиции?
— Раздача зеркал перед гала-концертом. Этими зеркалами люди будут ловить тот самый «луч солнца золотого» во время исполнения песни. В этом году добавили еще одну традицию: сделали символом фестиваля хризантему и раздавали людям цветы. Традиций не очень много, но есть традиционность. Традиционно музыканты съезжаются со всего мира — в этом году из 26 стран. Некоторые площадки мы не меняем из года в год. Например, площадка «Оперный театр», где оперные певцы с балкона исполняют известные арии, — она всегда собирает огромное количество людей.
Екатеринбург славен конструктивистской архитектурой, мы ее используем и на каждом фестивале рассказываем о ней гостям.
У нас есть известнейшее здание, которое во всех справочниках по конструктивизму указывается, — гостиница «Исеть». Внутри этого здания на разных этажах за закрытыми окнами располагаются музыканты «Другого оркестра», они не видят друг друга: скрипачи могут стоять на втором этаже, барабанщики — на третьем, духовые — на четвертом, а дирижер вообще снаружи, во дворе.
Они слышат друг друга только с помощью аппаратуры. Сначала исполняют классические произведения, потом — The Prodigy или Depeche Mode, допустим, играют. И все это сопровождается лазерной инсталляцией. Зрители в восторге!
До концерта Дорна еще есть время. Иду через весь город к «Ельцин-центру», там играют ГШ. По крышам домов ходят тени, навстречу мне — толпа молодых людей, со всех закоулков доносится музыка — в подземных переходах, барах, на приставных сценах. Из оперы льется бархатный женский альт, рядом со мной начинает визжать девушка, воображая, что она тоже на оперной сцене.
Привычным московским шагом идти становится все труднее, приходится сдавать и обходить человеческие воронки. То и дело люди стреляют друг у друга сигареты — сигареты есть, но делиться никто не хочет.
«Ельцин-центр» подсвечен. Здесь спокойнее, чем на других площадках, и с этого угла виден мост и все безумие, которое все больше охватывает город. Уже 10 вечера, как раз успела к ГШ. На сцене никого. Спустя время музыканты начинают выносить свои инструменты, в них я узнаю группу «Громыка». Как с картинки — в своих сценических серых костюмах, с брежневскими бровями, а лидер, как всегда, в шапке.
Судорожно сверяюсь с картой и расписанием в приложении. ГШ должны выступать. Сейчас и здесь.
«Сколько вас… Чудесное волшебство интернета, да? Раньше такого не было», — уже начал Максим Кошелев. Ударяя на «у», он кричит: «Первая песня „Пушкин“!»
Люди раскачиваются, прыгают и скандируют «Громыка», а на песне «Говорил я вам» начинают слэмиться. Слэмятся четыре человека. Становлюсь пятой.
Сигареты у людей кончаются в катастрофических темпах. Круглосуточных магазинов нет. Алкоголя мало, а сигарет, кажется, нет вообще.
«Что, среди вас никто не курит, что ли?» — спрашивает Кошелев после концерта. Тишина. Кошелев и группа фанатов стоят и смотрят друг на друга, пытаясь сообразить, что делать. С трудом находим папироску.
Приложение говорит, что Дорн выступает вот-вот, надо идти к Главпочтамту, адрес есть. Иду. Ногой меня чуть не задевает брейк-дансер. Брейк-дансер? Две девушки стоят на приподнятой сцене и соблазнительно танцуют в коротких шортах, освещая голыми коленками восторженные лица зрителей.
Город завален прозрачными шариками с мигающими лампочками. Детей сажают на ограждения перед сценой, поддерживают со спины. Появляются выпускники в черных плащах, украшенных спереди желтыми полосками.
«Сфотографируйтесь со мной! Сфотографируйтесь!» — кричит выпускник незнакомцам. — «А ты кто?» — «Я никто, сфотографируйтесь!»
Площадь у Главпочтамта кишит людьми, дышит, как на Ходынском поле. «Здесь Дорн!» Не вижу сцены, не вижу экранов, не могу пройти сквозь, люди уже на проезжей части. Выискивая просветы в толпе, ныряю в них, за мной пристраивается группа молодых людей, которым тоже нужно на тот берег. Музыка напоминает мексиканскую. Должно быть, у Дорна снова эксперименты со звучанием. У сцены нет загона для фотографов, всё в людях, я до сих пор не вижу Дорна. Беру камеру и поднимаюсь по боковой лестнице на сцену, за кулисы. На сцене люди в тюремной робе смеются и танцуют, трубач и барабанщик, изнеженные криками толпы, подмигивают мне без скромности. Мужчина в центре разворачивается — это Кустурица.
Кустурица идет на меня, за ним — все музыканты. Кустурица вбивается в толпу не клином, а змейкой. Меня сбивает девушка с совершенно потерянным взглядом, нечленораздельно и безостановочно вопят от восторга, рядом шумно дышит мужчина, остальные тянут телефоны ввысь. Раздавив четыре ноги, вываливаюсь из толпы. В чате организаторы пишут, что Дорн не у Главпочтамта, а у Дома печати, это на квартал выше.
Ищу взглядом несанкционированные музыкальные буйства, как в прошлом году, когда по городу бегали музыканты в костюме зайчиков. Но на моем пути оказывается лишь заниженная «девятка», увешанная множеством колонок, крепленных на клей и скотч.
У KFC снова затор. Облитая соусом чей-то дрогнувшей рукой, кутаюсь в оранжевый плед и замечаю дверь, из-за которой пробивается фиолетовый свет. На входе два парня. «Дорн тут?» — «Дорн?» Захожу. Темный душный зал. Люди сидят, как в амфитеатре, все обито черным. На тонкой сцене люди поют этническую музыку, ударяя в барабаны, нежно обнимая их ногами. «И теперь девушки!» — кричит музыкант со сцены. Рядом со мной девушки начинают петь, звеня костюмами для танца живота. «И теперь юноши!» — раздаются два уверенно начавшихся мужских голоса и быстро затихают.
К входной двери прибит плакат «Мантры тут» и стрелка.
Сцен на этой улице меньше, чем в другой части города. В кафе сидят усталые люди, прикуривая у больших ламп. Главпочтамт. Влетаю в дверной проем вип-зала и сразу врезаюсь в принципиальность охранника.
В соусе и оранжевом пледе, который бубновым тузом выдает во мне прокаженного, я не вызываю доверия. На все мои доводы, что интервью давно запланировано, он отвечает, что бейджик «пресса» может нацепить кто угодно, даже я: «Звоните организаторам или идите через общий вход, там бесплатно».
Во дворе Главпочтамта ловлю дежавю — будто я на питерских «Этажах» или в кулуарах Artplay. У входа сидит уставшая девушка, баррикадирующая проход лишь своим телом и барным стулом, на котором это тело расположилось. «Это закрытое мероприятие. Если вы пресса, покажите паспорт». Паспорта нет. Организаторы не отвечают. Подхожу к столику, чтобы убедиться в пропаже. С размаху на столик какой-то парень закидывает кейс. «Ну что, товар смотреть будем? Отдам за две тысячи». В кейсе вейп.
Иду по улице, не понимая, куда. В протекторе кроссовка застревает камушек. Скребется. Сам не вылетает. Все еще скребется. Со всего маху выбиваю камушек указательным пальцем — камушек оказывается осколком. Рефлекторно машу рукой — все запястье в крови. На плитке кровь. Отказываюсь от идеи подбежать к столику со счастливыми людьми и вырвать у них салфетку. Нахожу официантов. Беру у них. «Где можно помыть руки?» Официанты указывают на красное ведро с мусором. «Где можно помыть руки?» Они снова указывают на ведро. Мы друг друга не поняли.
Воды здесь, как сигарет и круглосуточных магазинов, нет. Обгоняю очередь в шаурмичную. Кровь уже скапливается в ложбинках между пальцев. Беру такси, еду в отель. Ближайшая дорога перекрыта. Вторая ближайшая дорога перекрыта.
«Вот мудаки, и не предупредили даже», — комментирует таксист в перерывах между критикой объединения «убера» и «яндекса».
В отеле оказываю себе первую медицинскую помощь. На часах номера — полвторого ночи. Из-за этой беготни пропускаю концерт Heilung, где датчане ходят по сцене в рогах и шкурах, обкуривают пространство с помощью крыла совы и поют шаман-металл. Пишу отчаянное письмо организатору, объясняю, что Дорн нужен позарез. «Агата, уже получила отказ от его менеджера, к сожалению». Нахожу на дне портфеля паспорт.
Финальный концерт уже начался. «Дорогое нынче такси, да?» — спрашивает водитель.— «400 рублей — я привыкла». — «Ну, обычно у нас 80. А сегодня, если кто едет в центр, нам сразу 300 рублей капает. Такси не хватает, такие дела». На дорогу выпрыгивают два молодых человека, отчаянно размахивая руками в попытке поймать наше такси.
Спустя пять минут поездки я на месте — на гала-концерте. Волонтер дал мне зеркальце, которым я должна буду ловить первый луч солнца. Люди на площади, люди вокруг фонтана, люди у сцены. Из темной глубины выходит парень, смотрит глубоко и проникновенно, отпугиваю его зеркальцем, как интегральной защитой от сглаза, сжавшись, и он прячется в толпе. Под музыку Антона Беляева кто-то мечтает на траве, кто-то целуется, кто-то смотрит в небо. У сцены один молодой фотограф объясняет другому, как работает диафрагма.
Выходят Губерниев и Горенбург, воображаемо обнимают толпу и вангуют, что лучший исход для России в матче с Испанией — ничья. На Урале не рассусоливают. Кажется, ты только сейчас смотрел на кудряшки Горенбурга, а вон оркестр «B-A-C-H» уже на сцене, «Луч солнца золотого тьмы скрыла пелена…» — уже началось! Подпевая, народ поднимает зеркальца и ловит первый луч «солнца» (желтого прожектора). Летят белые и оранжевые шарики. Наступает всеобщее ликование.
Пятнадцать минут — площадь сиротеет. Улица изнасилована праздником: урны переполнены, ветер шуршит сором, воробей клюет заброшенную буханку хлеба, под деревом мочится уставший путник. В действительно первых лучах солнца рабочие разбирают сцену, а по набережной гуляют редкие прохожие и выпускники, смакующие ощущение свободы. На том берегу, под зданием с «Кто мы? Откуда? Куда мы идем?», поют Цоя.