Ускользающие кошмары Татьяны Лариной. Федор Гиренок — о том, почему мы — это не наш мозг
Современное философское мышление, выстраивая себя по меркам «научного объективизма», перестает, во-первых, быть философским и, во-вторых, быть мышлением, считает Федор Гиренок. Наука сама себе философия, думают сегодня многие ученые, пытаясь по ходу дела решать так называемые общие вопросы. Что это за вопросы? Это прежде всего вопросы о сознании, интеллекте и субъективности.
Павлов или Мещеряков
Ответы на эти вопросы разделили в ХХ веке ученых и философов на два лагеря. С одной стороны — Иван Павлов с собаками, а с другой — Александр Мещеряков со слепоглухонемыми. Павлов полагал, что сознание — это нервная система, то есть интеллект. Мещеряков полагал, что сознание — это идеальное в действии человека. Кто из них был ближе к объяснению того, как рождается в человеке идеальное? Ответ на этот вопрос остается открытым до сих пор. Давид Дубровский полагает, что всё дело в мозге, ученики Эвальда Ильенкова утверждают, что всё дело в действии человека с предметом.
То есть до сих пор не ясно, как мы, по словам Иосифа Бродского, обрели дар речи в слепоглухонемой Вселенной. Не ясен даже характер разрыва внутри самой жизни на сон и явь. Мы не знаем, откуда взялась у нас субъективность, какую роль играют в нашей жизни сновидения. Мыслить природу — значит полагать причину в вещах. Мыслить субъективность — значит полагать причину в произволе человека. Как одно соединяется с другим? Ионийцы полагали, что вихрь творит мир. Платон полагал, что мир творит бог. У Анаксагора ум приводит в движение материю. Но он не объяснил, как это ему (уму) удается сделать.
Стоики решили, что всё в мире материально, иначе человек не смог бы руководить своим телом. Нетелесное не может воздействовать на телесное. Но тогда зачем оно нам нужно?
Что античная философия упускала из вида? То, что, с одной стороны, живое вещество эволюционирует, а с другой стороны, человек, ничтожная его часть, почему-то не эволюционирует, а грезит, галлюцинирует. В первом случае работает механизм приспособления к реальности. Во втором случае работает механизм созидания самой реальности.
Мозг и сознание
«Мы — это наш мозг», — говорит голландский нейробиолог Дик Свааб. «Я не есть мозг», — возражает немецкий философ Маркус Габриэль. Кажется, что эти утверждения противоположны. Первое возвращает нас к материализму Якоба Молешотта, второе возвращает нас к немецкому идеализму XIX века. В первом случае исходят из того, что как почка выделяет мочу, так мозг выделяет мысль. Во втором — человеческое растворяется в духе, в социальности. В содержании нашего сознания всегда есть что-то, говорит Маркус, чему мы обязаны контактам с другим сознанием.
Что объединяет эти два противоположных взгляда? Их объединяет уверенность в том, что субстанция и субъект, говоря на языке философов XIX века, тождественны.
Если бы они были не тождественны, то мир не узнал бы себя в нас, не признал бы нас своими. А поскольку субстанция и субъект тождественны, постольку в мире нет ничего такого, что бы не воспроизводилось по законам самого этого мира. В нем всё может повториться. Этот мир повторения называется природой. Выделить в природе человеческое невозможно. То есть тождество субстанции и субъекта является теоретическим источником стремления человека к искусственному интеллекту.
Искусственный интеллект
«Искусственный интеллект не существует», — говорит исследователь интеллектуальных систем Виктор Финн. И с ним согласны отцы-основатели искусственного интеллекта Джон Маккарти и Пэт Хейес.
Для чего нам искусственный интеллект? Для того, чтобы не потеряться в потоке информации. Человек не может проанализировать за одну минуту миллион отчетов, а машина может. «Не надо всё подряд называть искусственным интеллектом», — призывает нас профессор Калифорнийского университета Майкл Джордан. «Революция еще не произошла», — говорит теоретик машинного обучения. Что же ей мешает? На этот вопрос Джордан отвечает косвенно. Он говорит, что машины имитируют человека, а не расширяют возможности его мышления.
Системы, лежащие в основе искусственного интеллекта, не обладают сознанием. Поэтому они не могут мошенничать. Напротив, они могут обнаружить махинации человеческого разума в финансовых сделках, могут моделировать цепочки поставок товаров. Но они ничего не могут сделать с абсурдом человеческой жизни. У них, в отличие от человека, нет способности суждения, нет целеполагания и семантики.
Проблема искусственного интеллекта состоит в том, что он не может, как человек, видеть сны и, следовательно, лишен возможности воздействовать на себя во времени. Он не может галлюцинировать, не может отличить сон от яви, знак от символа, вещь от изображения вещи. Более того, он не может делать даже то, что делает живой организм: отличить запах сирени от запаха липы. Программы машинного обучения не нюхают цветы. Они записывают информацию в двузначном коде. Запах и цвет — это объективная реальность для животного, а не для программы.
«Интеллект — это нейронная сеть», — утверждает Константин Анохин и наделяет эти сети свойствами сознания. Но нейронная сеть — это сеть электрических сигналов, а сознание — не электричество. Оно (сознание) воздействует на человека посредством образов, то есть оно не воздействует на тела. Хитрость сознания состоит в том, что оно создает образы, а мозг не отличает образ от тела и реагирует на него как на тело.
Легче предметом науки объявить мозг, чем «признать реальность субъективного… и тем более признать за ним пространственно-временные характеристики», — пишут Владимир Зинченко и Мераб Мамардашвили. «Субъективность — объективна», — приходят они к выводу.
Нет, «объективность достигается ценой отказа от субъективности», — настаивают сторонники нового поворота к материализму. Но что делать со сновидениями? Куда их деть?
Сны Татьяны Лариной как расширение реальности посредством мнимостей
С чего начинается человеческое в человеке? С сознания, с расширения реальности посредством мнимостей. Человек существует не в мире, а в картине мира, то есть в мире образов, которые он осознает.
Когда Пушкин в пятой главе «Евгения Онегина» рассказывает нам о сне Татьяны, он имеет дело даже не с ее сознанием, а с тем, что его предваряет, с ее предчувствиями. Тем самым мы вместе с Пушкиным и Татьяной Лариной совершаем путешествие по галлюценозу русского сознания.
Что в этом галлюценозе? Снег, медведь, убогий шалаш, глушь, страх и ужас. Татьяна хочет любить и боится чувства любви. Она бежит к Онегину и одновременно убегает от него. Ведь любовь — это сумасшествие. Кто не сходит с ума, тот не любит. Пушкин пишет:
Опомнилась, глядит Татьяна
<…>
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль и полукот.
Что всех этих чудищ объединяет? То, что ни один из них не показывает себя тем, что он есть. Все состоят наполовину из одной сущности и наполовину — из другой.
Вещи, состоящие из двух сущностей, русское сознание считает самыми страшными, ибо они находятся в модусе ускользания одной сущности в другой.
Это ускользание парализует ум человека. Смотришь на рога, а за ними проглядывает не бычья голова, а собачья морда. Смотришь на журавля, а он оборачивается котом. Оборотни ужасают. И всё же среди них, чудовищ, есть одно не чудовище, один человек, тот кого она боится и уже любит. Это Онегин. Но и это еще не всё:
Еще страшней, еще чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет;
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ!
Онегин всей этой нечистой силой руководит. Представляя Татьяну, Пушкин говорит нам, что она русская душой. Что значит быть русским душой? Это означает, что никто ее (Татьяну) не учил любить зиму, а она ее любит, сама не зная почему. Видимо, потому, что она русская. То есть в ней есть что-то, что принадлежит ей не потому, что она думает, а потому, что она живет и знает что-то своей жизнью. В свое время философ Иван Аксаков задавался вопросом: каким образом при французском воспитании в самом Пушкине мог сохраниться русский человек? Ответ, конечно, был найден быстро. Причина была в «мамушке» Пушкина, в его няне. Но не только. Нам стоит обратить внимание на две последние строчки Пушкина:
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ!
В этих строках, передающих весь хаос (строй) русской жизни, критикам не понравились слова «хлоп», «молвь» и «топ» как неудачные нововведения. Пушкин ответил критикам: «слова сии коренные русские» — и процитировал сказку о Бове Королевиче. Древнерусские стихи, им процитированные, были записаны в первой половине XVIII века уральским рабочим одного из заводов Демидова Киршей Даниловым.
Какой вывод можно сделать из прогулки по галлюценозу сознания Татьяны Лариной?
Что интеллект — всё-таки продукт эволюции, а сознание — результат взрыва галлюцинаций. Что нам говорит Пушкин? Он говорит: разве вы не знаете, что у каждого человека должна быть почва под ногами? Если не будет почвы, то нам не на чем будет стоять. Мы будем всё время падать, а не ходить, мы будем кувыркаться. Но разве нам не нужна почва для нашей головы в момент, когда мы мыслим? Разве нам не нужны твердые основания, когда мы чувствуем? Если у нас не будет почвы для наших чувств и для наших мыслей, мы будем не чувствовать и не мыслить, мы будем кувыркаться в наших чувствах и мыслях. Для того чтобы этого не случилось, нам нужно научиться отличать то, что делается, от того, что растет, отличать искусственное — от естественного. Мир человека полон призраков, показывающих себя тем, что они не есть. Как их отличить от того, что есть на самом деле? Для этого нам нужно думать.