Интервью с «трупом» из заставки «Улиц разбитых фонарей»: актер Александр Машанов — о своих капищах из коряг, бытовом минимализме и о том, почему российским детям совершенно ни к чему «двигать этим»

Ария оленя и отец некрореализма

В школе я участвовал в каких-то постановках, но учиться на артиста не собирался, мне это даже в голову не приходило. Я тогда космонавтом хотел стать, вдохновлялся книгами Стругацких и Лема. Но в космонавты меня не взяли из-за плохого зрения.

После школы я получил рабочую специальность — слесарь-инструментальщик 6-го разряда, и год им трудился после школы. В театральный пришел уже после армии. Зашел как-то в гости к приятелю, спрашиваю, как жизнь. А он — хочу сейчас в театральный поступать. Так я с ним за компанию и поступил. Он меня не уговаривал, я сам захотел. Кстати, этот приятель сейчас театром не занимается вообще, в отличие от меня.

Какая роль была первой — сейчас уже не вспомню. Наверное, роль северного оленя в спектакле про Снежную королеву, его играли в «Театре Ленсовета», когда я еще студентом был. Оленью арию там пел: «По белому снегу мчался, было совсем светло… Потому что сияло северное сияние…» И все в таком роде. Я и сейчас пою.

И в театре продолжаю играть, много участвую в независимых проектах. А в кино я не играл, в сериалах только. «Улицы разбитых фонарей» — это не кино.

Разве что, у отца некрореализма Евгения Юфита сыграл матроса в фильме «Убитые молнией».

Мы с Юфитом была знакомы, я и дома бывал у него. Однажды он меня позвал сниматься, я пришел и, пока ждал своей очереди, лег на землю и заснул. Потом оказалось, что, пока я спал, они без меня отсняли всё. Я проснулся, а Юфит говорит: «Мы закончили. Пошли домой».

«Выбешенность» и двигание этим

В «Улицах разбитых фонарей» — первая сериальная роль из тех, что я запомнил. Там, где меня убивают. Потом эта роль мешала очень. Меня после неоднократно звали в этот же сериал, но, когда узнавали, что это меня убивают в заставке, отказывались. Как можно снимать актера, если его героя уже убили? Это выбешивало. В более поздних сезонах я появлялся, но к тому времени там уже всё так поменялось, что никого это не волновало.

А так, мне было пофигу, что я умираю в начале каждой серии. Во-первых, я не верю в плохие приметы. Во-вторых, я знал, как это снимается, что это безопасно.

Человек, ответственный за спецэффекты, стрелял мне в лоб восковой капсулой, которая лопалась и заливала бутафорской кровью лицо. А чтобы на полу это выглядело как разбитая голова, в магазине специально мозги говяжьи или свиные подкладывали. Тогда к процессу съемок с душой подходили.

Родственников это тоже не пугает, наоборот, они смотрят, радуются, гордятся, звонят друг другу — смотри, нашего опять показывают! А мне всё равно. Я телевизор не смотрю, у меня его нет.

Тетенька сказала, чтобы я спел русский перевод: «Мне нравится двигать этим, мне нравится двигать этим…» Я говорю: «Вы что, с ума сошли? Я не буду это петь!» Тетенька говорит: «Ну как же вы не понимаете, во всем мире дети после просмотра поют эту песню на родном языке». Я говорю: «Я не позволю, чтобы русские дети пели про то, что им нравится двигать этим!»

В итоге я их убедил и спас проект. Он бы у нас провалился, если бы в нем все двигали этим.

Потом мы с «Нева-фильм» [разругались]. Они хотели, чтобы я и другие части «Мадагаскара» озвучивал. А платили за дубляж всегда мало, даже меньше, чем я получал, озвучивая сам себя в дурацких сериалах про ментов. Я им сказал, что так неправильно. Они не согласились, и больше мы с ними не работаем.

Непрерывная медитация и интровертальная аскеза

Играть мертвого — значит не играть то, что отличает его от живого. Надо посвятить этому долгие часы медитации, может, даже сотни часов. Я посвятил этому всю жизнь. Всегда медитирую. Только во сне, наверное, нет, хотя, может быть, там медитирую тоже — я же во сне себя не контролирую. Просто так получается — я абстрагируюсь от мира, а мир абстрагируется от меня. Невозможно рассказать об этом в двух словах.

Во время локдауна я проводил в соцсетях онлайн-интенсив «Как ничего не делать» — для актеров, которые практикуют ничегонеделание на экране или на сцене. Там я сразу сказал, что изображать труп — это другое. Труп мертв, а ничего не делающий человек жив, даже если подолгу молчит, лежа с закрытыми глазами. На курсах я показывал, как ничего не делать на личном примере. Каждое занятие длилось около часа. Ничего не делать надо правильно.

Вообще, я домосед, аскет, анахорет, веду затворнический образ жизни. Живу в деревянном доме в Ленобласти. Я спокойный человек, интроверт абсолютный. Весь в себе, своем творчестве, своих фантазиях. Еще вот грибы собираю — это тоже своего рода творчество. Всё, что собираю, раздаю.

Мне нужны минимальные средства для поддержания минимальных бытовых условий. Поэтому мне не нужно тратить свое время и ресурсы на зарабатывание денег, которые потом потратятся впустую. Вместо этого я направляю свое время и ресурсы на то, чем хочу заниматься. А занимаюсь я всем, чем хочу.

Еще я не боюсь смерти. Не понимаю этих ужасов, которые связывают с ней. Просто твое сознание угаснет, вот и всё. В жизнь после смерти не верю. Я за веру наших отцов, а наши отцы, по крайней мере мой отец и его друзья, были атеистами. В жизни есть другие важные вещи — научный прогресс, теория эволюции. И это уже не вера, это знание. Так что я верую в знание, так сказать.

Я всегда был таким. В лихие 90-е была возможность заниматься денежными профессиями, но я предпочел заниматься творчеством. Как сказал Козьма Прутков: «Лучшим каждый считает то, чему он отдает предпочтение».

Капища из коряг и желтый земляной червяк

Я занимаюсь скульптурой под псевдонимом Александр Матросов. Работаю в технике реди-мейд, как Дюшан, только лучше. У меня Дюшан соединяется с Энди Уорхолом, и в этой точке соединения рождается мое искусство.

Реди-мейд — потому что вдохновляюсь природой. Как говорил Микеланджело: «Я беру кусок мрамора и отсекаю от него всё лишнее». Так и я беру корягу и отрубаю от нее всё лишнее или не отрубаю, если лишнего нет.

Для скульптуры я использую всё, что удается найти. Это может быть дерево, обломок старого фонаря, еще что-то. Я осматриваю предмет, думаю, что с ним можно сделать. Потом меня озаряет, я возвращаюсь к нему и начинаю работать. Первые скульптуры я создавал прямо на берегу Балтийского моря рядом с домом — нашел там коряги, из которых сделал капища. Они, кстати, на удивление долго простояли. Я думал, их будут вандализировать, но они так странно выглядели, что народ, видимо, не хотел с ними связываться.

Мой абсолютный шедевр — работа «Желтый земляной червяк», выполненная из дерева. Когда я создал этого червяка, я понял, что превзошел самого себя и не знаю, что мне дальше делать.

Почувствовал себя Малевичем после того, как он нарисовал «Черный квадрат», или Микеланджело после того, как он расписал Сикстинскую капеллу.

Потом у меня был творческий кризис, я даже думал всё бросить. Как-то разговаривал с девушкой тоже из творческой среды, говорил, понимаешь, я сейчас стою одной ногой на вершине своего шедевра, а вторую некуда поставить. Она сказала, что всё время стремиться вверх необязательно. Можно же расти в своем творчестве вширь! И меня сразу пробило.

На следующий день я сделал следующую скульптуру — «Желтый земляной червяк — 2». Червяки — это не серия из двух работ, они совершенно разные, просто названия совпадают.

Еще из прибрежного мусора я делаю музыкальные инструменты. У меня даже есть группа Tawagotto to suttiko, где я играю на них. Я там не один, это дуэт.

Мои работы иногда покупают, но за большие деньги их не продать. Платежеспособность у нашего населения небольшая, а те, кто понимают цену моим вещам, как правило, не обладают достаточными финансовыми возможностями.

Искусство «этих дней» и потекшая «Аленка»

Я освоил холст где-то за год по пандемии. Работаю методом прямой печати. Я беру модель, наношу на нее краску, а потом кладу эту модель на холст. У меня есть работа «Аленка». Она сделана из шоколада.

Недавно «Аленка» висела в галерее «Мосты», было очень жарко. Шоколад начал таять, несмотря на то, что я покрыл его слоем лака. Из галереи прислали фотографию работы — «Аленка» потекла. Я думаю, что теперь эта картина выглядит еще лучше. Вот еще одним слоем лака покрою, и всё будет в порядке.

Есть у меня серия работ «Блуд унд Мери». Я просто взял модель по имени Мери и хотел изобразить ее своей кровью. Подбивал друзей-врачей, чтобы они мне из вены набрали кровь для этого.

А когда она ко мне пришла, по счастливому совпадению у нее как раз были «эти дни». И мы сделали такую замечательную серию.

Никакого нарочито сексуального подтекста здесь нет. Все девушки, которые со мной работали, — это мои знакомые. Наше общение не выходит за рамки отношений художника и модели.

Для своих картин я использую и краски, и нетрадиционные материалы вроде того же шоколада. Всё зависит от первоначального замысла. В этом смысле я себя не ограничиваю, идея родится — сделаю. Не планирую наперед, всё приходит само собой.

Итог

Я не могу сказать, что я специально в андеграунде. Я не загоняю себя в рамки, мне всё равно, участвую я в андеграундном проекте или в академическом спектакле государственного театра. Я просто делаю, что нравится.

Сейчас я готовлю новый спектакль. Какой — не скажу. А то опять своруют. Все мои идеи воруют.