Между человеком и волком: краткая история ликантропии в европейской культуре

В конце 1990-х годов вышел клип группы Rammstein на песню Du riechst so gut — представленный в нем образ волчьей стаи, рвущейся из человека посреди великосветских интерьеров, довольно точно отражает сложившиеся в Новое время отношения между людским и звериным. Фольклорные, ритуальные, клинические и даже, возможно, маниакально-преступные оборотни становились всё более актуальным страхом по мере того, как общественная мысль брала курс на рационализм, а культура — на подавление чувственности.

История ликантропии полна загадок, многое в ней вызывает вопросы у исследователей. Что вполне логично: подстерегающий в темноте зверь — символ неизвестности, вписанный в глубинные структуры нашего сознания. Однако главная тайна связана с хаосом внутри самого человека.

На протяжении столетий складывался психологический и философский образ человека-волка: существо, раздираемое противоречиями, испытывающее страшный голод, вынужденное скрывать свою темную природу, которая бесконтрольно прорывается по воле луны.

Люди охотились на зверей внутри других людей и зверей вокруг себя, развешивая красные флажки, заряжая ружья серебряными пулями, находя корень зла в нарушении баланса гуморов, однако оборотни снова возвращались.

«Хорошие» оборотни

В языческих культурах существовала особая ритуальная работа со «звериной» составляющей человека. Ее суть состояла в том, чтобы не бороться с иррациональным и яростным началом в себе, а давать ему выход в определенные периоды. Такие традиции были свойственны тайным союзам, в основе которых лежало стремление плотнее связать земную деятельность с сакральной стороной бытия. Для европейцев, которые жили на границе леса, волк, как и медведь, был одновременно источником страха и примером для подражания, и потому образ этого зверя использовался в ритуальных практиках.

Временное превращение, похожее на то, что происходило в рамках карнавальной культуры, когда окрутники (ряженые) надевали страшные маски и шли колядовать, практиковалось в сообществах молодых мужчин, которые носили звериные шкуры, участвовали в связанных с духом животного обрядах и наводили страх на непосвященных. В германо-скандинавской культуре берсерки, носившие шкуры медведей, и ульфхеднары (воины-волки) впадали во время боя в священную ярость, зачастую подогреваемую наркотическими отварами. Некоторые берсерки были так люты, что другие норманнские воины боялись их и, отправляясь в поход, сажали их на отдельный драккар. Если удавалось пережить превращение, вопиюще агрессивные повадки исчезали и «оборотни» переходили в новый, почетный статус.

В тотемистических и шаманских культах животные представали как родственники племени, а «животную душу» некоторые народы считали естественной частью психики.

Такое инстинктивное понимание происхождения видов и бессознательного было ближе к истине, чем мнение, что человек не имеет (или не должен иметь) с животными ничего общего. Однако с христианской церковью, осуждающей ликантропические языческие практики, отголоски которых сохранялись на протяжении всей европейской истории, была солидарна зарождающаяся научная мысль, медикализировавшая такие проявления.

В 1691 году старый литовец по имени Тисс признался в ликантропии перед судом. Он заявил, что был инициирован в волки и что они с товарищами, надев меха, рыскали по окрестностям, похищая со дворов домашних животных. Описанное им напоминает зимние обряды многих европейских народов, когда «гостям» из другого мира полагалось дать угощение, чтобы в дом пришло благоденствие. Впоследствии эта традиция превратилась в безобидное хеллоуинское выпрашивание конфет, однако когда-то ряженые устраивали жестокие розыгрыши и настоящие погромы, сближаясь в своей ярости с берсерками. Пожилой Тисс настаивал на том, что несмотря на эти выходки, был «хорошим» оборотнем и бился с темными силами.

«Три раза в год, в ночь святой Люции (накануне Рождества), в Троицын и Иванов день, он и его товарищи, обернувшись волками, отправлялись „на край моря“, то есть в ад. Там они сражались с Дьяволом и колдунами, преследуя их, подобно псам. Тисс объяснил судьям, что оборотни превращаются в волков и спускаются в ад, чтобы вернуть обратно на землю добро, похищенное колдунами, а именно скот, зерно и другие плоды земли».

Мирча Элиаде. «Оккультизм, колдовство и моды в культуре»

Религиовед Мирча Элиаде находил в этом параллели с культом так называемых benandanti — итальянских «добрых волшебников», которые утверждали, что воюют со злыми колдунами, и проводили ритуалы с пучками фенхеля. Вероятно, как и в случае с Тиссом, речь шла об отголосках древних обрядов для защиты урожая и о тайных союзах. Кстати, ликантроп Тисс отделался десятью ударами плетью за суеверие — не самое худшее наказание, которое можно было получить за признание в оборотничестве.

Волк среди нас: демонологи против вервольфов

Со времен Ренессанса и до XVII столетия параллельно с медицинским взглядом на ликантропию существовал демонологический подход, в рамках которого считалось, что оборотничество — результат колдовской деятельности и сговора с темными силами. О том, как это происходит и на каком уровне осуществляется перевоплощение, рассуждали демонологи. Французский философ и юрист XVI века Жан Боден в трактате о «О демономании колдунов» утверждает, что дьяволу под силу материально преобразовать человеческое тело. Другие ученые, например, Пьер Ле Луайе, полагали, что Сатана воздействует на сознание человека и заставляет его поверить в трансформацию.

На лесистых просторах современных Франции и Германии, где волки были частыми героями фольклора, произошло больше всего процессов против вервольфов. Такие суды были частью охоты на ведьм, которая развернулась в Позднем Возрождении.

Обвиняемые в оборотничестве представали перед церковниками, под давлением зачастую давали признательные показания и отправлялись на казнь. Человеческий облик несчастных не смущал бдительных инквизиторов и обеспокоенных селян: предполагалось, что у оборотня в людском обличье шерсть растет внутрь. Точную цифру назвать трудно, однако говорят о сотнях обвиненных и казненных.

Развитие гуманистической философии, открытие «галактики Гутенберга» и научно-технический переворот удивительным (или вполне ожидаемым) образом соседствовали в XV–XVII веках с ведовскими процессами и отловом вервольфов среди народа. Быстрое развитие техники вовсе не обязательно способствует благообразию — напротив, скачкообразный прогресс эскалирует различные формы безумия, а неожиданное изменение картины мира вызывает в людях желание искать виноватых. Именно это случилось в те годы с Европой, и оборотни (кем бы они ни были — носителями народных традиций, безумцами, людьми с гипертрихозом) стали одной из жертв.

«В атмосфере Ренессанса надежда и страх, бесшабашная удаль одних и чувство потери почвы под ногами у других тесно переплетались. Это и была атмосфера научно-технического переворота. (…) Страх был вызван потерей жизненной ориентации. Но те, кто его испытывали, не понимали этого. Они искали конкретных виновников, хотели найти того, кто испортил жизнь».

Юрий Лотман. «Технический прогресс как культурологическая проблема»

Существует точка зрения, согласно которой ведовские процессы свидетельствуют о неосознанном стремлении людей новой эпохи к индивидуализму и разрыву общинных связей. Таким образом, темные стороны людей открывает уже не столько вервольф, сколько охота на него. Само желание обвинить соседа в колдовстве и отдать под суд, оказывается своего рода актом оборотничества со стороны члена сообщества.

Анализ судебных дел того времени показывает, что если в ведьмовстве чаще всего обвиняли женщин, то в ликантропии — в основном мужчин. Вероятно, агрессивная природа вервольфа в большей степени соотносится с мужским началом, несмотря на то, что именно женскому в классической метафизике соответствует небезопасный хаос природы. Тем не менее в ХХ веке о волках как позитивном символе свободной женственности вспомнили в рамках экофеминистских тенденций (волчицы-оборотни в творчестве Урсулы Ле Гуин, образ «бегущей с волками» в одноименной работе Клариссы Пинколы Эстес).

В некоторых случаях «вервольфами» объявляли тех, кто действительно совершал ужасные, не имеющие рационального объяснения преступления. Также возможно, что на них людей мог толкать ликантропический психоз, проявившийся на фоне охоты на ведьм.

За давностью лет мы не можем сказать, кто был настоящим серийным убийцей, а кто — жертвой оговора и пыточного дознания. Например, в XVI веке после серии убийств с каннибализмом, которые произошли в окрестностях города Доль, отшельник Жиль Гарнье был обвинен в ликантропии и казнен.

Как форму зловещего безумия эту историю трактует в «Книге оборотней» британский священник и фольклорист Сабин Бэринг-Гулд:

«Чудище уже нанесло ребенку несколько ран, но, увидев крестьян, скрылось в чаще. Некоторым крестьянам показалось, будто они видели волка, другие утверждали, что монстр сильно напоминал отшельника. Его признали виновным в совершенных им ужасных деяниях, протащили по улицам города до места казни и сожгли заживо в соответствии с постановлением суда. В данном случае злосчастный маньяк искренне верил в то, что может превращаться в волка, в остальном же был абсолютно разумен и полностью отдавал себе отчет в своих поступках».

Волк снаружи: охота на чудовищ

Ко всему прочему людей осаждали реальные волки, чьи ареалы обитания неуклонно сужались по мере того, как цивилизация вгрызалась в лес. Животные угрожали стадам, а некоторые прицельно нападали на людей — такие особи, действовавшие в одиночку, становились знаменитостями, чему способствовало развитие прессы. Нетипичное поведение волков, вероятно, было связано с изменившимися условиями среды. В народном сознании эти события причудливо сплетались с древними преданиями и обрастали новыми подробностями. Легенды о чудовищах существовали всегда, однако в эпоху Просвещения они стали очередным симптомом раскола между человеком и природой.

В 1685 году волк-людоед рыскал по княжеству Ансбах (Бавария), которое входило в состав Священной Римской империи. Начав с домашней скота, он вскоре перешел на детей. Местные жители устроили на животное охоту, которая увенчалась успехом: его удалось выкурить из леса и с помощью собак загнать в колодец. В княжестве верили, что волк — посмертное воплощение недавно скончавшегося жестокого бургомистра. Мертвого зверя нарядили в мужское платье, увенчали париком и в таком виде повесили на площади.

Другой известный зверь-людоед в середине XVIII века наводил ужас на французское графство Жеводан. Очевидцы утверждали, что существо намного крупнее волка, имеет иные пропорции (в частности, очень крупную голову) и нетипичные повадки. Последнему способствовала удивительная хитрость животного, который раз за разом избегал облав и капканов. В какой-то момент прибывшему в Жеводан по приказу короля лейтенанту охоты де Ботерну удалось убить огромного волка, которого и провозгласили подлинным Жеводанским зверем. Однако вскоре нападения начались снова. В этот раз покончить с чудовищем удалось охотнику Жану Шастелю, который пошел на него с Библией и серебряными пулями. Неизвестно, было ли дело в них, но огромный хищник был убит, а его чучело еще какое-то время возили по графству, чтобы успокоить людей.

Людоеду приписывают свыше двухсот убийств, хотя эти цифры, вероятно, были преувеличены газетчиками, и на знаменитого волка на фоне паники стали списывать все несчастные случаи. Природа Жеводанского зверя до сих пор остается невыясненной.

Его считали то гибридом волка и пса, то огромной гиеной; выдвигалось мнение о том, что зверь был натренирован для убийств каким-то человеком; также, само собой, охотника на людей называли оборотнем.

Волк внутри: ликантропия как болезнь и рекреация

Ликантропия — не только фольклорный сюжет, но и клинический диагноз, который упоминается в психиатрических словарях и современных исследованиях. Сегодня это расстройство относят к редким. Речь идет о бредовом состоянии с галлюцинациями. Клиническую ликантропию диагностируют в случаях, когда больной сообщает, что превращался в животное или является им в настоящее время, ведет себя соответствующим образом, например воет и бегает на четвереньках.

Кроме волков, в качестве психотических звериных форм называют гиен, кошек, лошадей, тигров. Часто речь идет о хищниках и свободолюбивых животных, имеющих знаковый образ (например, лошадь — один из христианских символов чувственности и желаний), также иногда упоминался некий «зверь вообще». Можно сделать вывод, что культура оказывает существенное влияние на тематику бредовых идей. Например, в ХХ веке сопровождающую старческую деменцию мысль о преследующих бесах потеснила тема облучения и прослушивания сквозь стены: архетипический страх попасть под воздействие вездесущих злых сил остается тем же, но его прочтение изменилось.

Хотя истории, в которых люди становились животными, встречаются в античных текстах и Библии, Новое время стало «золотым веком» почти забытой сегодня ликантропии. На случаи оборотничества стали чаще обращать внимание начиная с Позднего Ренессанса, во времена научной революции XVII века и просветительских тенденций XVIII столетия.

Медицинское понимание ликантропии к этому времени было уже отчасти сформировано. С избытком «черной желчи», характерной для меланхоликов (меланхолией называли целый комплекс расстройств с разнонаправленными симптомами), синдром оборотня связывал византийский медик Павел Эгинский.

В XVI веке врач и оккультист Иоганн Вейер сообщал, что отравленным меланхолическим гумором «вервольфам» свойственны бледность, сильная жажда и сухость глаз.

В конце того же столетия с медицинскими проблемами, а не с происками демонов, связывал поведение ликантропов король Яков I Английский в трактате «Демонология». В эпоху Просвещения воображаемое превращение в животное называли melancholia zoontropia. Такие расстройства лечили кровопусканиями, клистирами, притираниями.

Вплоть до XIX века, когда установилась норма сдержанного поведения джентльмена, в аристократических кругах часто можно было наблюдать проявления разрушительной дикости. Дворянские бесчинства времен абсолютных монархий выражались в обжорстве, пьянстве, половой невоздержанности, бурных приступах веселья и гнева. Чем больше культуру определяли разум и технический прогресс, тем ярче и непристойней проступала тема нецивилизованности: зверю выпал жребий стать выражением коллективного бессознательного. Как отмечает шведская исследовательница Карин Юханнисон, «когда в XVIII веке мужчины временно сбрасывали маску благопристойности и под прикрытием меланхолии уходили в дикий загул — напивались, орали, валялись в грязи и предавались „животному“ сексу — это было не что иное, как проявление поляризации культуры».

Современники рассказывали о странном поведении литератора XVIII века Сэмюэла Джонсона, отмечая его эксцентричность и неопрятность. Писатель предположительно страдал синдромом Туретта, который выражался в нервных тиках, заставлял его издавать внезапные звуки и выкрики.

Джонсон также осознанно совершал низости и предавался излишествам. Он писал: «Тот, кто превратился в животное, избавлен от страдания быть человеком».

Такие эксцессы, вероятно, стоит считать результатом нестабильного экзистенциального положения человека того времени.

Противоречия между внешней сдержанностью культуры классицизма, координаты которой выстраивал рационализм, и агрессией, которую распаляли ограничения, давали о себе знать, вырываясь то здесь, то там фонтанами ругательств, рвоты и крови. Напряжение в обществе росло и в итоге вылилось в масштабный террор: жертвы Великой французской революции не только погибали от механистического орудия смерти, гильотины, но и буквально были растерзаны толпой, словно дикой стаей.

«Воспитанные волками»: дети-найденыши

Возможно, со времен Ромула и Рема мифологема вскармливающих младенцев зверей была призвана бороться со страхом перед дикими животными: предполагалось, что те могут проявлять доброту. В свою очередь, от найденышей ожидалось, что они будут вести себя как цивилизованные люди, только лучше — добрее и честнее. Воспитанный волчьей стаей «благородный дикарь» Маугли у Редьярда Киплинга, как и Тарзан у Э. Р. Берроуза, без труда вписывается в социум и устраивает личную жизнь.

Найденыши стали для общественной мысли Нового времени еще одним ликантропическим челленджем, по результатам которого следовало решить, существует ли естественная добродетель, воспетая Руссо и другими утопистами. Они выступали в качестве примеров в дискуссиях о границах природного и человеческого. Но реальные феральные дети редко оправдывали ожидания.

В первый год XIX века в Авероне обнаружили дикого ребенка, который получил имя Виктор: он бегал на четвереньках, рычал, не владел человеческой речью и, по свидетельствам очевидцев, напоминал животное. Виктор так и не научился говорить, не смущался своей наготы, бестрепетно воровал и в целом был равнодушен к вопросам морали — не проявляя злобы, мальчик также не выказывал никакой добродетели. Предполагают, что у ребенка был аутизм или какое-то отклонение в развитии. Так или иначе, попытки цивилизовать Виктора не возымели должного эффекта, хотя и оказали влияние на последующую систему воспитания детей с особенностями.

Другой известный найденыш, Каспар Хаузер из Нюрнберга, которого обнаружили уже подростком, лучше справлялся с общением. Всю предыдущую жизнь он провел в заточении, говоря только с тюремщиком, и ничего не знал о мире и обществе. Кем был Хаузер и почему его держали в тюрьме — загадка (подозревают, что он был наследным принцем). Как бы то ни было, по уровню развития юноша был как маленький ребенок.

Ему удалось быстро освоить речь, он полюбил рисование и музыку. Однако человеческое общество казалось ему сложным, а обилие переживаний вызывало огромное напряжение чувств. Когда Каспару что-то не нравилось, он прямо об этом заявлял и с трудом мог понять смысл условностей, которые другие усваивают с детства.

Хаузер был убит при таинственных обстоятельствах, что подтверждает политические причины его изоляции. О том, насколько искренним был найденыш, существуют разные мнения. Но если история о заключении правдива, то Хаузеру пришлось разом освоить целый духовный мир. Криминолог Пауль Иоганн Ансельм фон Фейербах (отец философа Людвига Фейербаха), принимавший участие в судьбе Каспара, писал, что тот выражал желание отправиться обратно в темницу, потому что там у него «не болела голова». Оказалось, без социализации нельзя быть в полной мере человеком, однако превращение в человека утомительно и болезненно.

Правда ли, что в бедах человека, его жестокости всегда виновато общество? Можно ли решить все проблемы социальными и культурными преобразованиями? Споры об этом ведутся до сих пор. С древних времен вервольф существовал на границе между лесом и деревней, между понятным миром и хаотическим царством неизвестного, между природой и культурой. То же символическое место занимали дети-найденыши. Однако загадочные истории «детей-волчат» вызвали разочарование, так и не дав ответов на важные вопросы о сущности добра и зла, об истоках нашего поведения.

***

В XVII веке Рене Декарт разделил субстанцию на мыслящую и протяженную, заложив основы для дуалистического подхода к человеку, который существует постольку, поскольку мыслит. Животных философ считал автоматами, биологическими механизмами. Однако «зверь» в мифологеме оборотня ближе к христианскому понятию плоти, которой присущи собственная воля, страсти и желания. Таким образом, оборотня, разрываемого велениями разума и плоти, можно считать символом человека Нового времени.

Современная философия и массовая культура от витального, непосредственно-звериного волка-оборотня шагнули к более постмодернистским формам инаковости. Это машины и киборги, любимые новейшими фантастами и спекулятивными реалистами зомби, вирусы и грибы. Зверь в сравнении с ними выглядит несовременным, превращается в чучело, которое просто выбросят, когда оно начнет распадаться, — говорят, такая судьба постигла останки Жеводанского зверя.

Тем не менее в присутствии живого, настоящего зверя, идет ли речь о диком хищнике, человеческой агрессии или страсти, всё наносное спадает, и мы возвращаемся к архаике. Тело, чьи интересы и сигналы игнорируются, замещаясь словами и символами, начинает мстить. Поэтому вопрос о волке внутри и снаружи рано считать закрытым. Модернистский оборотень остается удачной метафорой, поскольку спор о том, кто стоит у руля, биологические импульсы или сознание, продолжается и сегодня — между биологизмом и социальным конструктивизмом. Однако разделение физического и разумного начал, соединенных обратной связью, ведет к поляризации — об этом напоминает опыт века разума и его ликантропии.