Зомби — это мы: как живые трупы в кино стали реакцией на ужасы капитализма

Возьмите один из самых успешных фильмов о зомби, снятых в XXI веке, — «Зомби по имени Шон» (2004). Это комедия — и правда, физиологичность слэпстика [Более известен как буффонада — нарочито комичная актерская игра. Сатирический эффект достигается через гротеск и карикатурность. — Прим. ред.] и традиции зомби-кино имеют много общего и могут быть одинаково смешными. Истошные вопли, смачные удары и немного крови могут вызвать у зрителя тошноту, поскольку все это слишком явно напоминает нам о реальном насилии. Однако, с другой стороны, мастерская гиперболизация этих эффектов — оперное визжание, чрезмерно детализированные раны и сгустки крови — заставляет нас испытывать прямо противоположные эмоции. Наша реакция на ужасы тщательно рассчитана и может в любой момент быть сдвинута в сторону страха или смеха. Авторы этой картины прекрасно умеют добиваться второго. Сцена, в которой засевших в баре трех главных героев в исполнении Саймона Пегга, Кейт Эшфилд и Ника Фроста держат взаперти толпы зомби, а одного из оживших мертвецов избивают бильярдными киями, разыгрывается точно под ритм песни «Don’t Stop Me Now» группы Queen (внезапно заигравшей из джукбокса), что делает ее столь же смешной, сколь и уместной. Но настоящая комичность этого фильма заключается в его ординарности, как будто конец света не является из ряда вон выходящим событием, а становится всего лишь продолжением обыденности. В начале картины, еще до появления зомби, скромный продавец бытовой техники, которого играет Саймон Пегг, как-то утром выходит в магазин у дома и возвращается к себе, проходя мимо сонных, похмельных или просто бездомных лондонцев. Эти кадры повторяются и после начала зомби-апокалипсиса, когда Шон снова проходит мимо сонных, похмельных и бездомных лондонцев, не замечая, что теперь все они — тихо постанывающие и шатающиеся зомби. Это не только забавный сценарный прием, но и нечто большее — весомое заявление, что в апокалипсисе нет ничего нового, это всего лишь слегка гиперболизированное повторение нашей повседневной жизни. Мы настолько привыкли к его обыденности, что сами едва отличимы от безмозглых монстров.

Фактически зомби-жанр стал реакцией на вездесущность капитализма. Разложение наших умов ведет к разрушению всего общества, поскольку эти существа — то есть мы сами — ведут к краху системы.

Как пишет Майкл Ньютон, «будто бы мы сами хотим все это сокрушить, хотим, чтобы Филадельфию захватили орды зомби и чтобы небоскребы Атланты сгорели дотла. Все что угодно, но только не еще одна тысяча лет в опостылевших супермаркетах». Поймите меня правильно: капитализм проявил себя как мощная машина для создания материального богатства (однако не для равного его распределения, но мы пока не об этом) и для насыщения нашей жизни разнообразными товарами, технологиями и игрушками. Однако даже самые рьяные его сторонники согласятся с тем, что все это было достигнуто за счет утраты социальной сплоченности и гармонии. В жизни мы иногда больше полагаемся именно на «вещи», а не на личные отношения с людьми. Мы настраиваем наши биологические часы на жесткие рабочие графики, вываливаясь по утрам из спальни, словно зомби. Мы все чаще живем в изолированных городских коробках, страдая от одиночества и с трудом продираясь через повторяющиеся циклы современной жизни. Роман «О дивный новый мир» (1932) Олдоса Хаксли — не книга о зомби в традиционном смысле, но в нашем контексте он явно становится таковым: в этой гиперкапиталистической утопии каждый человек генетически модифицирован (как мы сказали бы сейчас) для работы, шопинга и секса и способен получать удовольствие исключительно от этих трех занятий. Если вдруг накатит грусть, нужно просто принять лекарство «сома», и все пройдет.

Читайте также

Триумф опустевшего тела. Как зомби-апокалипсис стал зеркалом массовой культуры

Только это и доступно персонажам романа Хаксли, и, хотя придуманный им мир ярок и высокотехнологичен, а его обитатели здоровы и красивы, по сути, он столь же бездушен, движим голодом и мертв, как и любой мир, населенный зомби. В определенном смысле наибольший ущерб от капитализма как системы заключается в том, что он ставит во главу угла богатство — и больше ничего. Погоня за деньгами важнее любых ценностей, которые делают нас людьми, важнее сопереживания, справедливости, эмпатии и чести. В этой системе идеальный гражданин движим страстью к потреблению и не слишком долго и глубоко задумывается над тем, например, какие люди сейчас у власти и что они собираются делать. Возможно, именно здесь следует искать тайную суть историй о зомби. Дело тут не столько в конце света, сколько в кончине ценностей, на которых этот свет держался. Не исчезновение рода человеческого, но исчезновение человечности как таковой. На фоне полчищ зомби моральный упадок общества больше не скрыть за сверкающими фасадами процветающих мегаполисов — на фоне разрухи и останков наших «цивилизаций» все становится четким и ясным. Выжившие зачастую пытаются цепляться за традиционные общественные конструкты и идеалы, собираясь в кучки и помогая друг другу пробираться через этот безжалостный и хаотичный новый мир. Но их попытки найти выход постоянно пресекаются не только бездумными жертвами нового порядка, но и другими выжившими, которые с радостью восприняли исчезновение социальных ограничений. Последние движимы жаждой власти и жадностью и в своем стремлении преуспеть основываются только на базовых инстинктах. Самыми страшными монстрами в этом мире часто оказываются вовсе не зомби: как пишет философ Юджин Такер, «нечеловеческое чаще всего поселяется именно в человеке».

Однако до нынешнего состояния нас, возможно, довели не только изъяны капиталистической системы. Вспышки зомби-эпидемий стали синонимичны многим саморазрушительным тенденциям человечества, от термоядерного холокоста до биоинженерии.

В трилогии «Паразит» («Parasite», 2013), «Симбионт» («Symbiont», 2014) и «Химера» («Chimera», 2015) Мира Грант создает мир недалекого будущего, в котором люди носят в себе искусственно созданных ленточных червей «СимбоГен», помогающих от болезней и ожирения. Однако включается закон Франкенштейна о непредвиденных последствиях: черви начинают жить сами по себе, вырываются из тел носителей на свободу, после чего люди либо умирают, либо превращаются в толпы «лунатиков». Все в большем числе историй о зомби их нашествия становятся результатом наших собственных ошибок, и мы должны принять их последствия.

Вот что пишет Хавьер Алдана Рейес: «Зомби… всё чаще предупреждают нас о конце цивилизации, к которому могут привести глобальные кризисы (отягощенные экономическими проблемами в отдельных странах), такие как изменение климата или использование биологического оружия. Современные истории о зомби демонстрируют резкий сдвиг от их нашествия как ключевого элемента сюжета в сторону долгосрочных последствий катастроф, прямую ответственность за которые несут сами люди».

Может быть, еще и поэтому фильмы о зомби отражают наше чувство безысходности по отношению к будущему. По мере уменьшения числа людей и истощения ресурсов становится все очевиднее, что прежней жизни больше не будет. Выжившие просто толкут воду в ступе, влачат жалкое существование без всякого смысла и будущего, одинокие и покинутые, и просто дожидаются неминуемого исчезновения человечества.