Кошкина мать, собачья кобыла и хлюзды: как дразнили друг друга дети век назад

Филологи и любители русской словесности, которые начали собирать детский фольклор в XIX веке, записали огромное количество всевозможных колыбельных, прибауток, считалок и песенок. Детский юмор исследователи почему-то решили обойти вниманием — бойких ребячьих дразнилок в их собраниях не так много. Встречаются они, например, в книге Павла Васильевича Шейна «Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах» (1898). Ядовитая эпиграмма самарских мальчишек из коллекции Шейна:

Ах ты Федька-бобо́к,
Наклал в коробок,
Покрыл лубком,
Потянул зубком —
Зуб-оть переломился,
Федька подавился.

Примеры детской сатиры приведены также в объемном исследовании Александра Николаевича Молотилова «Говор русского старожилого населения Северной Барабы» (1913). В одном из поселений Томской губернии ребята донимали некоего Ваську:

Васька-васёнок,
Кривой поросёнок,
На камушке родился,
Говешкой подавился.

Все же ни Шейн, ни Молотилов не уделили детскому юмору должного внимания — шуткам и дразнилкам авторы отвели всего несколько страниц. Только в 1925 году вышла замечательная книжка филолога Георгия Семеновича Виноградова «Сатирическая детская лирика», в которой собраны «обзывалки» на любой вкус — обидные, нецензурные, глупые и забавные. Конечно, эта небольшая работа не отражает всего разнообразия детской сатиры, которая была распространена на территории дореволюционной России и молодого СССР, так как Виноградов опирался только на материалы из Иркутской и Омской области, а также письма фольклористов Забайкалья и Акмолинской области Казахстана. Тем не менее «Сатирическую детскую лирику» можно назвать единственным достоверным источником по детскому юмору начала ХХ века, на который ссылались исследователи в последующие годы и десятилетия.

«Миронья — дыра воронья»

В 1891 году вышла книга русского филолога слависта Авдия Ивановича Соколова «Русские имена и прозвища в XVII веке». Изучив множество архивных документов Казанского и Нижегородского края, Соколов составил обширный список имен и прозвищ, от которых произошли многие русские фамилии. Помимо прозвищ, указывающих на происхождение (Городчанин, Устюжанец, Торопченин и прочие) и род занятий (Калашник — пекарь, Рудомёт — тот, кто лечит кровопусканием), встречаются в списках и откровенно оскорбительные клички, характерные скорее для детской речи. Возможно, случаи, когда детское прозвище закреплялось за человеком и преследовало его всю жизнь, были нередки.

Вспомним самые распространенные примеры кличек из детства: «Буратино» (длинноносый), «Глиста» (высокий и худой) или «ОБЖ» (очень большая жопа). В книге Соколова встречаются вещи поинтереснее: загадочные «Помойная каша» и «Кривой колпак», звучные «Сливало» и «Косило», цветовые «Белоног» и «Желтоногой», а также знакомые нам «Чувак» и «Лох».

На двух последних стоит остановиться отдельно. Этимология слова «чувак» до сих пор остается невыясненной: существует мнение, что так называли кастрированных баранов, однако лингвисты выдвигают другую версию.

Возможно, это потомок цыганского «чаво» — «парень» (то же встречается и в англоязычном жаргоне: chav — «гопник»). В русском воровском жаргоне начала XX века существовало слово «чувиха» — «проститутка». С «лохом» немного проще — это слово заимствовано из языка русских бродячих торговцев — офень, которые называли так деревенских мужиков, и тогда это слово еще не имело негативной окраски. Возможно, оно произошло от поморского названия лососевых рыб: «Из озера сонливых ло́хов пробил в Онегу ворота» — читаем у поэта Федора Николаевича Глинки в стихотворении «Карелия или заточение Марфы Иоанновны». Также можно предположить, что его прародителем является польское loch, одно из значений которого — маленький скучный городок. Деревенского мужика было легко обмануть, так что со временем слово «лох» приобрело нынешнее значение — глупый, простодушный человек, идеальная жертва для мошенника.

Геогрий Виноградов рассказал, как появлялись прилипчивые детские прозвища. Например, девочка захотела называть себя вычитанным где-то именем Мирра, но вместо этого обзавелась прозвищем «Миронья — дыра воронья». Мальчика, который рассказал, что в школьном общежитии к обеду подают щи с картошкой, прозвали «Пшик-картошка». Приехавшему из Псковской губернии дали обидное прозвище «Скопской» (по названию секты скопцов, члены которой удаляли себе гениталии). «Кошкиной матерью» называли девочку, которая любила свою кошку. Из последней клички выросло целое стихотворение:

Кошкина мать
Собиралась умирать,
Умереть не умерла,
Только время провела.

В другом случае ребята, узнавшие о желании сверстника стать капитаном, сложили такое четверостишие (здесь и далее орфография сохранена):

Палеган, Палеган —
Аржана лепешка,
Капитан, капитан —
Рваные штанишки.

Сложно сказать, что такое «палеган», но остальное, вероятно, расшифровывается так: бедняку, который питается ржаным хлебом (пшеничный тогда считался роскошью) и носит рваную одежду, не стоит надеяться на блестящее будущее.

Загадка «курицы-помады»

Любовь детей к рифмовке известна давно. Корней Чуковский в книге «От 2 до 5» писал о так называемых «экикиках» — коротких стихотворениях-экспромтах, которые сочиняют дошкольники. Произведения юных поэтов всегда насыщены яркими образами и удивительно музыкальны. Из записанного Чуковским:

Жил-был мальчик не простой,
Жил был мальчик золотой.
Жил-был мальчик, но шалил,
Только с папой водку пил.

Стоит подставить сюда подходящее имя, и получится настоящая дразнилка. Так появляется значительная часть детского фольклора: кто-то придумает ядовитую эпиграмму, выпалит ее во время игры, и если шутка окажется удачной, ее запомнят и начнут повторять. Уже много десятилетий на постсоветском пространстве звучат дразнилки вроде «Ленка — пенка», «Сережа — кривая рожа», «Егор — тухлый помидор», авторы которых неизвестны. Некоторым из таких «шедевров» не менее сотни лет. Из недавнего:

Анька — дура,
Хвост надула
И по речке поплыла…

А вот вариант, записанный в первой половине прошлого века:

Олька — дура,
В лес подула,
В лес пошла,
Грош нашла,
Мыльца купила,
Рыльце умыла.

В мастерстве изобретения «обзывалок» дети прошлого ничуть не уступали нынешним. В их арсенале были такие дразнилки, как «Петро — погано ведро», «Павел — в штаны наплавил», «Витька (или Митька) — солена (или коровья) титька», «Яшка-якут, в [попе] яйца пекут». Виноградов подробно описал ссору деревенских ребят, в ходе которой произошел обмен подобными колкостями:

«Достаточно возникнуть недоразумению в игре, чтобы одна группа открыла действия против другой, в один момент превращающейся во враждебный лагерь. Сначала обменяются колкими обидными словечками:

— А, схлюздили (схитрили — прим.), схлюздили ! Хлюзды! Хлюзды…— Да вы чё?! Ить эта ваша збрендила… Перва ить Федьке закричел, што…— Канешна, Федька! Канешна, Федька! Канешна, Федька — наперебой поддерживают свои.— У ты, Федя-медя!

И дело загорелось, все в голос закричали-запели:

Федя-медя
Съел медведя,
Упал в яму,
Кричал маму…

Федька, чтобы отвести от себя не совсем приятное общее внимание, улучает момент и пускает ответную стрелу, отравленную обыкновенно не менее сильным ядом, в мишень из враждебного лагеря:

Иван-балван
С калакольни упал…»

Встречаются в собрании Виноградова и более обидные вещи:

Мама ела редьку,
Выкакала Федьку.
Федька воняет,
Куриц гоняет,
Курицы гогочут,
На яйца не хочут.

Или:

Ах ты, Нютка-сера утка,
Не летай с краю на край,
Тебе вымажут вороты,
Раскатают весь сарай.

Имеются ввиду ворота, вымазанные дегтем — позорный знак, которым односельчане помечали дом девушки, потерявшей целомудрие вне брака. И совсем неприличное:

Степушка Степан
Степанидушку трепал,
Степанида усиралась,
Степа говны убирал.

Здесь хочется немного отойти от темы и задаться вопросом — почему в детских дразнилках и песенках так часто встречается туалетный юмор? Наверняка многие вспомнят аналогичные примеры из собственного детства вроде: «Если что-то затряслось где-то на планете — знайте, это Николай пукнул в туалете». Причиной тому служат особенности возрастного развития. Обычно словечки, связанные с результатами пищеварения, появляются в лексиконе у ребенка, когда ему исполняется три года. Именно в этом возрасте он начинает осознавать свое тело и прислушиваться к нему, и тогда же (или чуть раньше) родители отучают его от памперсов.

«Шутки про какашки» в этой ситуации используются ребенком как способ справиться со стрессом, связанным с новым опытом. Подстегивает детей и реакция родителей, которые раздражаются и запрещают чаду произносить запретные слова.

Как известно, чем больше запрещают, тем больше хочется. А хотеться будет еще несколько лет — по мнению психологов, любовь к туалетному юмору проходит к 7-8 годам. У кого-то, впрочем, она сохраняется и в более позднем возрасте. Стишок «На кладби́ще ветер свищет» и его многочисленные вариации дети знали на зубок, хотя отрывки из стихотворений классиков такой же длины в начальной школе заучивались куда труднее.

Детский юмор часто очень жесток, и его авторы не стесняются открыто высмеивать физические недостатки, вспомнить хотя бы обидное «очкарик — в жопе шарик». А вот что приходилось слышать детям прошлого:

Егорка косой,
Не ходи полосой,
Тебя курицы не любят,
Петухи в жопу клюют.

Значительно реже дразнили за недостатки внутренние:

Задавала — собаччя обдирала.
Дразнила — собачье рыло.

Ябеда-беда
Тараканья еда.

Последнее вызывает в памяти знаменитое:

Ябеда-корябеда
Соленый огурец,
На полу валяется,
Никто его не ест.

Четверостишие встречалось в разных вариантах: «ябеду-корябеду» заменяли «жадиной-говядиной», «соленый огурец» — «турецким барабаном» или «пустой шоколадиной». В социальных сетях и на форумах, где ностальгирующие миллениалы вспоминают свое детство в 1990-х, постоянно встречаются одни и те же вопросы: кто придумывал эти дразнилки, почему они выглядят так странно? Особенно часто вспоминают легендарную «курицу-помаду», которая до сих пор остается загадкой для многих.

Скорее всего, искать скрытый смысл в этих стишках не стоит — в детской самодеятельной поэзии логика часто уступает место ритму и музыке.

Слова подбираются ребенком не по смыслу, а так, чтобы дразнилку можно было спеть, лучше всего — хором. «Так тебе и надо» — фраза, которая несет основную смысловую нагрузку, но без «курицы-помады» она выглядит бледной и явно недостаточной для того, чтобы «добить» оппонента. В книге «От 2 до 5» находим сложенное по тому же принципу стихотворение четырехлетней девочки:

Море страшно зашумело,
Из моря вышел моререц.
Моререц! Моререц!
Принеси нам огурец.

Неважно, кто такой «моререц» и для чего огурец юному поэту. Главное, что это коротенькое сочинение можно декламировать или весело напевать, прыгая на одной ножке.

«Тебе смешно, а мне обидно…»

Дети тонко чувствую поэзию и даже в словесной перепалке иногда умудряются выступать в роли литературных критиков. На фоне оскорблений, касающихся внешности, замечание «нескладно — у тебя в штанах прохладно» в ответ на неудачно сложенную дразнилку выглядит почти интеллигентно. И снова — не имеющее здесь никакого смысла «прохладно» нужно только для того, чтобы сделать фразу музыкальной, звонкой, больно бьющей по обидчику.

Достойно ответить на ядовитую шуточку — целое искусство. Порой словесные перепалки перерастают в целые диалоги. Едва ли среди читателей найдутся те, кто ни разу не слышал такие перлы наподобие: «… а цветы железные, для меня полезные», «первое слово съела корова» или «тебе смешно, а мне обидно». А вот замечательный пример соревнования в остроумии столетней давности:

— Врешь!
— Раскуси татарску вошь!

Знаменитое «Чё? — *** через плечо» выглядело в то время вполне прилично:

— Че?
— Чирий тебе на плечо!

Пару десятков лет назад на плаксивое «дай мне» следовал короткий ответ, указывающий на грязный нос просящего. Когда-то это диалог был длиннее:

— Дай мне!
— У тебя рука в говне!
— Я вымою в лохани…
— Ишшо будет погане!

А вот как нужно разговаривать с тем, кто пытается заступиться за товарища:

— Тебе какое дело?
— Тебе кошка в рот напердела!
— Мне хоть кошка,
Да немножко,
Тебе кот,
Да полон рот…

Виноградов описал сцену конфликта деревенских мальчишек: одна сторона, устав от словесных состязаний, перешла к действию и начала бросаться камнями. Противники тем не менее продолжали сражаться словом. Если камень не достигал цели, они хором кричат:

Не добросил,
Свою мать забросил…

Если снаряд пролетал мимо:

Не попал,
Свою мать закопал
Ни в гроб, ни в магилу —
В сабаччу кабылу…

Еще один знакомый нам пример соревнований в остроумии — распределение «благ» среди собравшихся. Например, девочка, гуляющая под ручку с двумя подругами, внезапно хихикнет и отчеканит: «Кто посерединке, тому горшок малинки!». Тут же последует ответ: «Кто посерединке — тот женится на свинке, кто по бокам — тому по женихам!». Эта дразнилка имеет множество вариаций — с апельсинками, ботинками, курицей или денежками в кармане. Такое же «распределение» встречается и у Виноградова:

«Когда, например, ребята ложатся спать, кто-нибудь из них „с заранее обдуманным намерением“ предлагает распределить известным образом места на общей постели. Полученное согласие почти всегда обеспечивает успех поддевалы: когда все улягутся, он, дав немного угомониться, выразительно произносит:

Я у стенки —
В золотой пенке.
Мишка на краю —
У бога в раю,
Кенка в середке —
В сраной веревке…

Кенка, если он — парнишка находчивый, быстро перестраивает текст поддевки и отвечает:

Ты у стенки —
В сраной пенке,
Я в середке —
В золотой веревке,

а Мишку оставляет на прежнем месте».

Корыто с помоями и Дон Ган наоборот

Хочется поспорить с мнением Георгия Виноградова, который назвал поддевкой стишок про «золотую пенку». Не всегда тот, кому достается измазанная фекалиями веревка или жених-поросенок, найдет, что ответить. Для поддевки нужен диалог, а для диалога — простое и понятное условие, которое должен выполнить собеседник. Например — сказать «триста».

Первый вид поддевок — диалог искусственный, когда собеседник обычно знает, что за его ответом последует колкость, но ради интереса выполняет предложенное условие. Современных вариантов таких шуток довольно много. Самые распространенные:

— Банка. — Твоя мама цыганка.

— Ракета. — Твой папа начальник туалета.

— Май. — Я пукну, а ты поймай.

Последнее нашлось и у Виноградова, причем с продолжением:

— Я буду ловить да тебя кормить.
— А я буду отворачивать да тебе в рот заколачивать.
— Наоборот — да тебе все в рот!

И снова шутки о матери, на этот раз довольно мрачные:

— Колокольня. — Твоя мать покойна.

— Корыто. — Твоя мать в земле зарыта.

Или глуповатый, но безобидный вариант:

— Вожжи. — Ты украла дрожжи.

Другой вид поддевок — диалог естественный, когда бдительность товарища усыпляют непринужденной беседой:

— Тебе поклон послали.
— Хто?
— Маша.
— Кака Маша?
— Свинья наша…

Потомок «Маши» из недавнего прошлого:

— Ваня, я тебя так люблю…
— …
— Как увижу, так блюю!

Иногда поддевки сопровождаются действиями. Вспомним такую: говорим приятелю, что у него на футболке пятно, а когда тот наклоняет голову, чтобы посмотреть, хватаем за нос. При желании можно оттянуть «сливу» — сжать нос так, чтобы он покраснел. «Поклоны» не всегда заканчивались рукоприкладством, но выглядели не менее унизительно. Пример из прошлого:

— Витька, у тебя под ногам-то мох!
Витька машинально смотрит себе под ноги, а ему говорят:
— Не кланься, я не бох…

Или:

— Сенька! под ногам-то грязь…
Сенька невольно наклонит голову, чтобы посмотреть под ноги, и слышит:
— Не кланься, я тебе не князь…

Наверняка многим доводилось участвовать в хулиганской игре «Дуб, орех или мочало»: к жертве подкрадывались сзади и хватали за шею или волосы на затылке. Дальнейшее развитие событий зависело от ответа испытуемого: «дуб» — «выбиваем правый зуб», «мочало» — «начинаем все сначала», «орех» — «на кого покажешь грех» (все вышеописанное повторяют с тем, на кого указали). Нечто похожее встречаем у Виноградова:

Один мальчуган схватывает другого за нос и настойчиво спрашивает:
— Дуб ли вяз?
— Дуб…
— Тяни до губ!.. — ликует поддевщик и тянет нос книзу.

Третий товарищ неожиданно хватает его за нос и вопрошает :

— Дуб ли вяз?
— Вяз…
— Тяни до глаз!.. — и тянет чужой нос кверху.

Есть поддевки-заманки — жертве предлагают сыграть в игру, в ходе которой ее неожиданно ловят на слове. Из недавнего:

— Я Пушкин Александр.
— Я Александр Пушкин.
— Я Шекспир Уильям.
— Я Уильям Шекспир.
— Я Дон Ган.
— Я …

В начале прошлого века деревенские дети вряд ли знали, кто такой Уильям Шекспир, но придумывали не менее интересные варианты:

— Я буду рассказывать, а ты говори: «и я тоже…»
— Ладно.
— Пошли мы в лес.
— И я тоже.
— Вырубили корыто.
— И я тоже.
— Налили помои.
— И я тоже.
— Свиньи стали ись.
— И я… тоже.
— А ты разве свинья?

Вдоволь нахохотавшись, можно спеть обведенному вокруг пальца товарищу:

Обманули дурака
На четыре кулака!

Когда-то это двустишие было длиннее. К нему добавляли:

…на пять костровподовинных дров!

Подовинный — находящийся по овином. Овин — постройка для сушки сена, под которой располагалась яма, где разводили костер, чтобы сено быстрее высохло.

Другой вариант «дурака» можно найти в повести Валентина Катаева «Белеет парус одинокий», написанной в 1936 году. «Слышь, Петька… Ешь землю, что не скажешь!» — требует от своего друга главный герой, обещая за это раскрыть ему страшный секрет. По окончании мучительной трапезы несчастный Петька получает только предложение «пососать локоть» и обидное «обманули дурака на четыре кулака, на пятое стуло, чтоб тебя раздуло!»

Происхождение этой дразнилки доподлинно неизвестно. Существует несколько версий. Кто-то утверждает, что речь идет о единице веса: «кулаками» в царской России отмеряли муку и зерно.

Меры с таким названием найти не удается, но что-то похожее действительно существовало. Для взвешивания иногда использовали «жменю» — количество сыпучего продукта, которое помещалось в раскрытую ладонь. Если догадка верна, то «обмануть на четыре кулака» означало обвесить зазевавшегося покупателя. Более правдоподобной кажется другая версия: возможно, речь идет о какой-то детской игре, где проигравший получал щелбан или удар кулаком, вроде известной современным детям игры «в кулачки», после которой костяшки багровели от синяков.

Подобно другим жанрам народного творчества — песенкам, сказкам, пословицам — детский фольклор передается из уст в уста, из поколения в поколение. Что-то забывается и исчезает, что-то меняется и обретает новую жизнь. В процессе общения и игры появляются новые слова, прозвища и шутки, которые повторяют судьбу своих предшественников. Удивительно, как некоторые хулиганские перлы далекого прошлого разлетелись по всей стране, дожили до лихих 1990-х и осели во дворах обшарпанных хрущевок, где нынешние 30-летние лепили куличики из грязи, жевали «Лав из» и часами сидели за картами, играя в «Пьяницу» или переводного дурака. Наверняка какие-то дразнилки из нашего прошлого до сих пор звучат на современных пластиковых детских площадках, разбросанных между многоэтажными «муравейниками». Может быть, окажется долгожителем и легендарная «курица-помада», над которой, если повезет человечеству, будут хихикать дети далекого будущего.