Воробей — птица. Россия — наше отечество. Смерть неизбежна. Интервью с театральным режиссером Юрием Бутусовым
Юрий Бутусов — один из крупнейших деятелей современного российского театра, обладатель многочисленных престижных наград — от «Хрустальной Турандот» до «Золотой маски». За 23 года режиссерской карьеры он успел посотрудничать с ведущими театрами страны, объехать половину России с гастролями и поработать за рубежом. Вокруг него сформировалась армия поклонников, которая путешествует то в Москву, то в Санкт-Петербург, чтобы увидеть новые постановки режиссера.
В Северной столице Бутусов долгое время работал в Театре им. Ленсовета и в ноябре прошлого года был назначен его художественным руководителем. На фоне всё более печальных околокультурных событий театральное сообщество восприняло эту новость как добрый знак. Но радоваться пришлось недолго. Через несколько месяцев — в марте 2018-го — в результате конфликта с директором «Ленсовета» и городским комитетом по культуре он покидает свой пост. В социальных сетях разворачивается кампания #вернембутусова. Плакаты в его поддержку зрители приносили прямо на спектакли. Впрочем, на решение руководства это никак не повлияло.
Трудный период оказался плодотворным для Бутусова: 2018 год еще не закончился, а он уже успел поставить спектакль в Дании, получить «Золотую маску» в номинации «Лучшая работа режиссера в драме» за «Дядю Ваню», представить новый проект в МХТ им. А. П. Чехова, а также занять должность главного режиссера Театра им. Е. Б. Вахтангова.
Мхатовский спектакль «Человек из рыбы» поставлен по одноименной пьесе молодого драматурга Аси Волошиной. В ней рассказывается о жизни нескольких обитателей многокомнатной питерской квартиры. У каждого из героев своя история несчастий и своя тоска, которую не избыть словами. Притом что спектакль относится к театру абсурда, это на редкость цельное высказывание о нынешней России и — шире — о современном человеке вообще.
Многие не слишком вдумчивые критики часто упрекали Бутусова за «аполитичность» его постановок и отсутствие в них пресловутой «остросоциальности». Хочется думать, что после «Человека из рыбы» винить его в этом больше не станут: в новом спектакле он предельно честно отвечает на все актуальные вопросы, расставляя точки над «и». Естественно, упустить такой повод для разговора с режиссером было нельзя.
— После первого летнего показа спектакля вы были не очень довольны результатом. Что-то изменилось теперь, после официальной премьеры?
— Думаю, я все-таки пока не готов рассуждать об этом в таких категориях. Понимание того, что ты сделал, приходит гораздо позже премьеры. Тем более какое-то время я еще буду дорабатывать спектакль и продолжать репетиции.
— Ася Волошина в одном из интервью говорила, что в тексте этой пьесы «по трубам бежит ее кровь». А вам было трудно работать над новой постановкой?
— Если ты хочешь сделать что-то достойное, это всегда сложно. Чем лучше пьеса, тем тяжелее над ней работать: текст требует от режиссера соответствовать ему. Если же мы имеем дело с большой драматургией — а пьеса Волошиной относится именно к ней — трудно приходится вдвойне.
— Вы помните, когда впервые прочитали «Человека из рыбы»?
— В Санкт-Петербурге ежегодно проводится драматургический конкурс, в жюри которого входят в том числе и режиссеры. Каждый получает определенное количество пьес и должен назвать лучшую из присланных работ — в позапрошлом году я выбрал именно ее.
— Почему?
— В ней содержится очень много пластов. «Человек из рыбы» — пьеса о любви к родине, к жизни, серьезное гражданское и человеческое высказывание о нашей стране, о людях, о поколении — о том, что волнует меня самого и о чем мне также захотелось поговорить со зрителем. И еще, думаю, меня в этой пьесе привлекло человеколюбие, которым она пронизана, несмотря на всю сложность поднимаемых в ней вопросов.
— При работе с классическими произведениями вы, как мне кажется, «размыкаете» текст, дробите его на элементы и потом начинаете делать с ним всё что хотите. В случае с «Человеком из рыбы» вам пришлось как-то дорабатывать и «допридумывать» пьесу?
— Нет, я ничего не добавил, кроме трех сцен, которые помогли мне «вступить» в текст: все привнесенные эпизоды связаны с Тарковским и его фильмами — с «Ностальгией», например. Это наше коллективное воспоминание о Тарковском в спектакле: я почувствовал связь между пьесой Аси и его лентами. В остальном же я ничего не менял.
Георгий Товстоногов однажды сказал, что с современными пьесами надо работать как с классическими, а с классическими — как с современными.
Мне кажется, это идеальная формула.
— Во втором действии спектакля три героини бесконечно много говорят и, кажется, через свои монологи стараются избыть из себя тоску. При этом мужчины остаются почти немыми — совсем как в настоящей жизни. Почему, на ваш взгляд, в XIX веке они умели говорить о своих чувствах, а сегодня — нет? Не делает ли их эта молчаливость слабыми и беззащитными перед жизнью?
— Конечно, сейчас мы живем во многом в женское время, и правда находится не в мужчине, а в женщине. И кроме нас самих, винить в этом некого. Потому что мужчина сегодня утратил базовые ценности в погоне за деньгами и успехом. Мы стали попросту никому не интересны и потеряли саму возможность цельного и ясного высказывания. А женщины умудряются в любой ситуации оставаться самими собой.
Вообще, женская природа знает многое, что недоступно мужской, и поэтому в них есть большая загадка — и большое притяжение: способность родить жизнь, например, — это то, что нам совершенно не известно. Неслучайно большинство режиссеров — мужчины: им ведь тоже надо что-то рождать.
— Многие направления в искусстве быстро исчерпывают свой ресурс и остаются в прошлом, а вот театр абсурда — живее всех живых. В том же «Человеке из рыбы» много его элементов — например, «глухие» диалоги. Почему абсурд по-прежнему актуален?
— Я бы использовал слово «парадокс» вместо «абсурда» — оно более точное. И так становится понятнее, почему этот театр по-прежнему востребован.
Человеческая жизнь строится на парадоксах, и с развитием технологий, коммуникаций, с изменением отношения к религии парадоксальность нашего существования становится всё более и более открытой, тогда как цельность человека уничтожается.
И театр, как мне кажется, помогает вернуть жизни изначальную гармонию — в этом смысле пьеса «Человек из рыбы» очень важна. Она написана для того, чтобы вновь придать миру цельность, — и буквально кричит о дисгармонии, о тех разрушительных процессах, что происходят вокруг нас.
— Продолжая разговор о театре абсурда: герои пьесы Беккета «В ожидании Годо» надеются (пусть и тщетно) на встречу с Богом. А персонажам «Человека из рыбы» есть на что надеяться, есть кого ждать?
— В свое время, когда я делал постановку по пьесе «В ожидании Годо», люди, которые считают, что расшифровали Беккета, ругали меня за слишком светлое окончание спектакля. Они утверждали, будто я исказил смысл «поэмы о безнадежности». А для меня, наоборот, было важно показать чувство надежды, которое я увидел в ней, тем более что это совпадало с ощущением эпохи [спектакль был поставлен в 1997 году. — С. В.]. Что же касается пьесы «Человек из рыбы», то это сложный вопрос. Мне кажется, герои живут в надежде на надежду о надежде — что она наконец появится. Но этого не происходит, и отчаяния становится всё больше.
— Человек из рыбы — сказочный образ, олицетворяющий систему, в которой мы живем. Этот персонаж обладает почти мистической силой, он буквально вырывает людей из жизни — неужели ему никак нельзя противостоять?
— Существуют разные системы, но наша, увы, такова. И в этом колоссальная правда пьесы. Общество не считает, что отдельный его представитель важнее системы, тогда как для меня это фундаментальное правило. К сожалению, мы все находимся в лапах Человека из рыбы. Я очень часто чувствую себя абсолютно бессильным в нашем противостоянии, и это тяжело осознавать. Мы по-прежнему не находим средств, чтобы справиться с тем наследием, которое в нас живет, — с наследием Советского Союза, с наследием страха. Не знаю, какой тут может быть способ борьбы. Иногда я думаю, что мне остается только уйти в скит.
— Как известно, поэт в России больше, чем поэт, а театральный режиссер в последнее время больше, чем просто театральный режиссер. Думаете ли вы о том, как ваши спектакли влияют на людей, и чувствуете ли за это ответственность?
— Я чувствую ответственность и перед зрителем, и перед собой. Я должен что-то сказать людям со сцены, что-то такое, что заставит их чувствовать. Я должен пробиться к тем вещам, которые они не могут сформулировать. Моя задача — создать в театре пространство диалога, мир взволнованного ощущения сегодняшнего дня — а если этого не происходит, значит я не справляюсь со своей работой.
— Константин Сухенко, председатель Комитета по культуре Правительства Санкт-Петербурга, весной предложил вам «поставить хоть один веселый спектакль», а потом упрекнул вас в том, что вы не желаете «посмеяться и пошутить вместе с людьми». Что на это можете возразить?
— Претензии Сухенко ко мне и к моим работам абсолютно нелепы. На спектакле по Беккету зрители падали от хохота под стулья, и то же самое сейчас происходит на гоголевской «Женитьбе». Во всех моих шекспировских постановках колоссальное количество смеха — конечно, трагикомического, но он есть! Забавно, что мне приходится это объяснять. Просто таким людям, как Сухенко, в принципе не нравится, когда в спектакле поднимается какая-то глубокая проблема. Смех тут совершенно ни при чем — на самом деле он и ему подобные чиновники уничтожают всё живое вокруг себя, потому что не понимают, что такое театр, даже официально называют его «ТЗП» — «театрально-зрелищное предприятие». Если в спектакле есть вопросы к человеку, к его душе и разуму, они вешают на постановку ярлык «чернуха». Им нужен театр, ублажающий зрителя, обманывающий его. Это малокультурные, невежественные люди, которые, пользуясь положением, навязывают свое понимание жизни всем вокруг. Потому я и ушел из «Ленсовета» — от повсеместного невежества. Не хочу бороться с чиновниками: мы в разных эстетических полях.
— А со зрителями вы в одинаковых «эстетических полях»? Спрашиваю, потому что нередко современных режиссеров обвиняют в элитарности, едва ли не в том, что на их спектакли никто не приходит. Как же тогда бороться с засильем пошлости и невежества вокруг? Силой приводить людей на хорошие постановки?
— Силой ничего не надо делать. Мне кажется, если есть что-то настоящее, люди сами придут. И не нужна никакая реклама и т. д. На моих спектаклях полные залы, я не жалуюсь. Дмитрий Крымов, Сергей Женовач, Кирилл Серебренников — всё это разные режиссеры, но они бесконечно востребованы. И у них тоже нет проблем со зрителем. Нельзя забывать, что мы с вами еще и налогоплательщики, а не только те, кто требует запретить всё на свете. Задача умного государства — поддерживать думающих людей, которые критикуют его, задают неудобные вопросы и высказывают свое мнение. Оно должно находиться в контакте с ними, а если этого не происходит, общество превращается в агрессивную толпу.
— Возвращаясь к претензиям Сухенко и теме смеха: скажите, а что вас самого может рассмешить?
— Много чего. Предложения и вопросы того же Сухенко, например, не к ночи будь помянут. Вот и ваш вопрос — как будто я какой-то ненормальный человек. Я хохочу над Чарли Чаплином, Бастером Китоном, фильмами Эльдара Рязанова, Марка Захарова, его спектаклями. Над Хармсом, Гоголем. Огромное количество юмора у Достоевского, Чехова. Мне кажется, иногда бывает очень смешной Ургант (улыбается). Но передача «Аншлаг» вряд ли заставит меня хохотать. Возможно, раньше я был более смешлив, сейчас сложнее. Или просто это не проявляется внешне, но внутри я смеюсь.
— А за современным кино следите или предпочитаете книги?
— Я недавно посмотрел «Аритмию» и до сих пор нахожусь под огромным впечатлением. Если бы я снимал кино, то говорил бы совершенно другим языком, но это высказывание меня потрясло. И парадокс в том, что на фильм обратили не слишком много внимания. Имею в виду не критиков, а зрителей и государство, а там ведь сказана страшная правда о нас и о нашем обществе.
Вообще, я люблю кино, но у меня редко находится время что-то смотреть. Зато я много читаю — обожаю Улицкую, Водолазкина, Шарова, Сарамаго, Сорокина, Памука и других современных авторов, внимательно слежу за их творчеством. А еще постоянно нахожусь в диалоге с классической литературой: Чеховым, Достоевским, Булгаковым. Сейчас читаю «Дон Кихота»: это невероятная книга. Важно прочитать оба тома до конца.
— Если у вас столько литературных предпочтений, то почему вы не хотите сделать постановку по текстам того же Водолазкина или Улицкой?
— Дело не в том, что я не хочу, — наверное, просто боюсь, что у меня не получится. Все-таки драматург, который может переработать исходный текст в пьесу, пригодную для постановки, — это отдельная профессия, и я совсем не уверен, что владею ей.
— В начале интервью мы с вами говорили о том, что пьеса Аси Волошиной сегодня актуальна — что она о современном поколении, о нынешнем положении вещей в стране. А о каком еще тексте вы могли бы сказать то же самое?
— «Дон Кихот».