«Никакой Традиции не существует, поэтому сакральное приходится добывать вручную»: интервью с Ильей Лазаревым — темным философом, стримером и блэк-металлистом

— Предлагаю непосредственно к философии, твоим стримам и т. п. обратиться во второй части нашего разговора, а начать с сопутствующих, но тоже любопытных предметов. Например, вот с чего: в свое время ты был активистом «Евразийского союза молодежи».

— Я попал в «Евразийский союз молодежи» что называется с нуля, то есть сразу после того, как в запрещенной ныне партии произошло размежевание между Дугиным и Лимоновым, примерно в 2005 или 2006 году.

— Сторонники Дугина тогда решили вместо подготовки к баррикадам заняться шитьем старообрядческих рубах?

— Да, вокруг Дугина в какой-то момент образовался кружок самых настоящих старообрядцев, но мы были скорее альтернативным крылом. Со старообрядцами лучше всего было проводить время на концертах. Дионисий Касперович, Лёня Савин, Валерий Коровин часто ходили на рок и индастриал. Больше всего мне запомнился наш поход на группу «Коммунизм», когда мы еще и пообщались за столом с музыкантами.

Что касается чисто политического движа, то поначалу с лимоновцами у нас был договор о ненападении и взаимной лояльности, соблюдать который со временем становилось всё более сложным: началась «Стратегия-31» и сотрудничество Лимонова с демократической оппозицией, ЕСМ же существовал в русле околосурковских проектов, направленных на «предотвращение оранжевой революции». Помню, в какой-то момент у нас появилась девушка, которая, как мне сначала показалось, решила устроить провокацию. Она была далека от политического дискурса — ей «просто» захотелось выяснить, почему нацболы и евразийцы друг друга не любят. Однажды она пригласила меня прогуляться в компании, где было несколько нацболов. Я видел, что ей очень интересно, чем всё это может кончиться — вероятно, она хотела понять, что могут сделать с людьми политические разногласия. Но закончилось всё достаточно травоядно: мы мило беседовали, пили вино и в конце концов провели остаток вечера за просмотром ранних фильмов Ларса фон Триера.

Примерно в то же время начал нарождаться национал-демократический движ, напитанный зловещим символизмом со стороны Алины Витухновской и отчасти Яроврата — абсолютной рок-звезды «Живого журнала». На каком-то этапе казалось, что наша пикировка вот-вот перерастет в нормальные уличные стычки, но по большому счету все так и осталось на уровне комментариев в ЖЖ.

— Чем ты занимался в доевразийскую эпоху и чем — непосредственно в евразийскую?

— До ЕСМ я много лет подряд «ничем не занимался», полагая, что дело мое — богемное, маргинальное и сугубо артистическое. Сразу после школы я по инерции поступил в технический вуз, но со временем ушел в академический отпуск, а потом совсем забросил учебу. Стал ездить автостопом в Крым, общаться с представителями разных субкультур. Первое политическое течение, с которым я познакомился на кадровом уровне, был анархизм. Анархисты на тот момент собирались в «Клубе имени Джерри Рубина», а я попал туда из-за интереса к философии: Петр Рябов читал там цикл лекций по экзистенциализму. Приезжая на эти лекции, я немного соприкоснулся с анархическим движем, побывал на «восстановлении» усадьбы Бакунина, приобрел иногородние знакомства.

В политике меня с самого начала привлекали те же самые вещи, которые привлекали в ней художников, например Летова или Курехина. Речь идет о влечении эстетического порядка, поэтому всё, что я делал в ЕСМ, было связано с художественным творчеством — в частности, с попытками развития разнообразных медиаресурсов, скажем, проекта ЕВРАZИЯ.TV. А какое-нибудь стояние с плакатами перед посольством Украины всегда воспринималось мной как утомительное отчужденное действие, смысл которого был только в том, что такова директива Дугина, поскольку в ЕСМ, как и у Лимонова, исповедовался фюрер-принцип. Этот же самый принцип сыграл ключевую роль в моем поступлении на философских факультет: Александр Гельевич в пору своего начальничества на соцфаке МГУ собрал нас, как бы основу московского ЕСМ, и объявил поход на университет: дал нам партийное задание — получить высшее гуманитарное образование. Поэтому я поступил в РГГУ, отучился и в конце концов защитил кандидатскую. Со временем мое отношение к происходящему вокруг Дугина необратимо менялось, поэтому когда я заканчивал университет, уже не состоял в ЕСМ.

— Чем именно тебя после анархизма увлекло евразийство? Ты вроде довольно скептически относишься ко всяким околорелигиозным вещам.

— Я с большим интересом отношусь к околорелигиозным вещам. Другое дело, что меня не вдохновляют религиозные институции — то, как религия учреждена в доступном мне мире. А в ЕСМ подобная неудовлетворенность доступной формой религиозной практики декларировалась более-менее открыто, она, собственно, и двигала теми, кто изначально называл себя традиционалистами. Эзотерическая ориентация для меня прежде всего означала такой подход к священному, который мог стать альтернативой регулярной религиозной форме. Поэтому мой скепсис на самом деле — одно из проявлений глубокого интереса.

— Интерес к неконвенциональному сакральному часто связан не только с философией и авторами вроде Жоржа Батая и Рене Жирара, но и с определенными жанрами музыки — например, с блэк-металом.

— На протяжении долгого времени я буквально бредил экстремальным роком как формой реализации сакрального. Так что если для кого-то сегодня блэк-метал начинается с теории блэк-метала, то для меня ориентация околофилософского дискурса на культ экстремальной музыки казалась чем-то само собой очевидным. Однако это мое желание исполнялось в абсолютно зазеркальном мире, поскольку никакого отношения к музыкальности, к владению музыкальными инструментами я не имею и никогда не имел. Я грезил о той стороне рок-музыки, которая к музыке не сводится. Но я немного забегаю вперед.

Возвращаясь к ЕСМ: Дугин в свое время был знатоком и ценителем индустриальной сцены, что на тот момент очень резонировало с моим интересом к художественному эксперименту, или даже не столько эксперименту, сколько к пути изнутри музыки в сторону того, что можно назвать произведением современного искусства. Мне всегда была интересна деятельность группы Laibach, присвоение и переработка ими эстетики политических форм, потому что так я в том числе старался выяснить свои отношения с политикой, которая для меня всегда распадается на две части, и с этим трудно что-то поделать. Последовательный ангажемент в политику в принципе ориентирован на горизонт будущего — по крайней мере, вся постпросвещенческая политика такова: она декларативно делается ради обеспечения какого-то способа жизни и каких-то условий жизни для будущих поколений. Такой вариант политики является, по Жоржу Батаю, вариантом ограниченной экономии: мы принимаем аскезу — «затягиваем пояса» — и мобилизуем свои ресурсы ради того, чтобы в будущем приобрести некий продукт. Неограниченная экономия работает иначе: сама идея сбережения и накопления упраздняется в пользу траты, интенсивного расходования, употребления всех ресурсов. Такова «идеология» Джи-Джи Аллина, Егора Летова периода 1990-х годов, Угла Фишева и, конечно, «истинного» блэк-метала. Согласитесь, «Разрушь свою жизнь ради Сатаны!» — это не тот лозунг, который уместно выкрикивать у посольства Украины в Москве по очередному политическому поводу. Сообщество, которым грезил Батай и которое, имхо, более строго помыслил Рансьер, не похоже на сборище молодчиков.

Политика как ограниченная экономия всегда вызывала у меня недоумение. Для меня ценность представляет только то, что осуществимо в ближайшем горизонте, то, что я могу сделать своими руками в тех условиях, которые мне даны. Конечно, я имею в виду скорее некие артистические вещи, а не политические действия в конвенциональном их понимании.

— Разверни, пожалуйста, намеченный выше тезис о немузыкальной стороне рок-музыки.

— Я имею в виду рок-культ как способ производства сакрального. В этой области уже существуют отдельные прецеденты, на которые я ориентируюсь. Необходимая почва для этого была подготовлена уже в 1960-е, но только с интеграцией «темных» элементов, условно говоря, начиная с Джима Моррисона, черты радикального рок-культа проступили со всей отчетливостью. Идея, которую Beatles позаимствовали у Кена Кизи и его засранцев — идея Magical Mystery Tour — превращается в нарратив в жанре апокалиптик роад-муви, поскольку рок-тур — это способ открыть врата. Об этом все фильмы про рок, в особенности «Экс-драммер», «Металапокалипсис», «То, что мы делаем — это секрет». Моя мечта заключается в том, чтобы снять бомбическую мета-хоррор-документалку о том, как парни своим постговнороком вызвали Дьявола. Безусловно, это очень характерно для блэк-метала — идея группы-секты как сообщества с определенной миссией, заключающейся в выяснении отношений с высшими онтологическими инстанциями.

Эта тема занимает меня в том числе и в академической плоскости, и здесь весьма кстати приходятся наработки моего коллеги Григория Михайлова, вдохновленного Рене Жираром. По сути философский импакт для меня лишь во вторую очередь связан с тем, что можно почерпнуть в философских трактатах, а в первую очередь для меня значимы философствующие рокеры.

— Кого ты называешь философствующими рокерами и как именно они философствуют?

— Для меня линия рок-философствования началась с Егора Летова — со старой книжки «Я не верю в анархию», которая была издана чуть ли не на газетной бумаге. Второй важной точкой стал Мэрилин Мэнсон. Я имею в виду тот путь, который он проделал в 1990-е годы и описал на страницах книги «Долгий трудный путь из ада». Мне глубоко запало одно из его высказываний. До того, как сделаться рок-звездой, он подрабатывал репортером в музыкальных журналах и брал интервью у разных групп, в том числе у Red Hot Chili Peppers. И у него возникло стойкое ощущение, что музыкантам старшего поколения буквально нечего сказать своим слушателям: так он решил создать собственную группу, чтобы было что сказать.

Разумеется, невозможно сбросить со счетов и «темный нью-эйдж» так называемого британского эзотерического подполья, однако лишь на примере блэк-метала можно хорошо показать, что такое рок-культ. Это нечто вроде религии, которая всегда существует как что-то не исполненное до конца — как рок-мессианство. Первичная ситуация для того же true norwegian black metal заключается как раз в том, что искомая поляна хоррора, поляна обращения в искусстве к экстремальным аффектам уже застолблена какими-то позерами — теми, для кого это стало всего лишь внешней образностью, но не практикой. Если традиционалисты и эзотерики, как правило, мечтают вернуться к корням, то рок отдает себе отчет в том, что возвращаться не к чему и каждый раз нужно начинать всё заново — буквально с чистого листа переписывать представления о true, заново их артикулировать, а всё, что было прежде, — это какие-то эпизодические намеки, не больше. Пожалуй, наиболее последовательно реализовал рок-миссию Джи-Джи Аллин. Это более или менее рафинированный пример, по многим содержательным параметрам мне чуждый, но тем не менее показательный с точки зрения отчетливости.

— А почему не Варг Викернес, скажем? Потому что он как раз апеллирует к некой несуществующей традиции?

— По поводу Варга — прежде всего мне близка свойственная ему тенденция имманентизировать традицию. Например, Варг говорит, что он сам и есть свой собственный предок. Это круто, такой Эвола на максималках. Такого не услышишь от подавляющего большинства современных «язычников», чьи суждения в других областях, возможно, и не такие всратые, как телеги Варга про евреев и судьбы Европы.

Традиция в смысле практик повседневности меня, разумеется, мало интересует — будь то традиционная семейственность или что-то в этом духе. Меня интересует именно левое сакральное — по Жоржу Батаю. Поэтому блэк-метал и сатанизм — это не какая-то противоположность «святости», которая существует в дуальной парадигме света и тьмы. Эти явления необходимо рассматривать в аспекте неортодоксальности, незапечатленности, неоформленности сакрального в традицию. То есть, с одной стороны, это максимально разнузданное, щедрое, дикое сакральное, а с другой — самодеятельное, наивное сакральное, которое мы лепим буквально своими руками наподобие того, как Батай пытался слепить общество «Ацефал» или как «Чёрные легионы» прокопали в лесу тоннель в ад. Никакой Традиции не существует, поэтому сакральное приходится добывать вручную.

— Думаю, пора наконец раскидать в общих чертах насчет твоих философских ориентиров и предпочтений. Давай постараемся наметить приблизительный образ философии «Заговора Искусства» — с необходимым перечнем имен, понятий, идей и более-менее доступный для непосвященных.

— Меня всегда интересовала, если можно так сказать, хардкорная линия в истории философии. И в онто-гносеологической, и в философско-политической, этической областях меня привлекают радикальные решения: Декарт, Юм, Шестов, Мейясу, Делез, Брасье, Майнлендер, Рорти, Ланд — всё это как минимум не скучно. В терминах Фуко здесь можно говорить об исследованиях пределов возможного для мысли, то есть помимо философствующих рокеров существуют также рокерствующие философы. Если же вести речь в ключе более-менее традиционных различий внутри философского тела, то, несомненно, моя территория — это так называемый (пост)структурализм, сиречь «французская теория», связанная с литературно-художественным авангардом в лице Арто, Бланшо и т. д. Сегодня философия, вдохновляясь массовой культурой, снова занимает похожее место — становится неким привоем к более широкой культурной повестке. Поэтому мы имеем философию научной фантастики, философию блэк-метала, гейм-стадиз и «фундаментальную мемологию». Так что в тяжбе аналитической и континентальной сторон позиция англосаксов по части дисциплинарного суверенитета философии для меня вообще не актуальна. То, каким образом философия состоялась в романтизме и в Просвещении, дает нам масштаб для более широкого культурного дискурса, в котором, например, искусство или медиа могут оказаться приоритетным предметом для философской спекуляции.

— На что ты ориентировался при создании канала?

— Всё произошло немного не по прямой линии. Я всегда интересовался неформальными и полусамодетельными инициативами в области философии и гуманитарного знания. Об анархическом лектории я уже рассказывал выше. Перемещаемся на несколько лет вперед — и я попадаю на лекторий «Московского философского колледжа», где от Дмитрия Кралечкина впервые слышу, например, о книге Хармана о Латуре. Лекторий «Рабочего университета» в «Фаланстере» я осваивал уже в аудиозаписях, узнал от Аронсона про Бадью. В Петербурге, как мне тогда казалось, таких площадок должно быть больше, поэтому я отправился в Питер с мыслью как раз о «Питерском философском кафе», «Открытом философском факультете» и т. п.; участвовал в «Семинаре новой философской грамматики и методологии», на базе которого случилась наша совместка с Йоэлем Регевым и Никитой Сазоновым и в целом плодотворное общение с представительницами киберфеминистического сообщества. Удовлетворившись всем этим, я решил, что нужно идти дальше, в открытое медиаплавание.

Решающим событием стала наша встреча с Герцогиней Бубенчик. Исключительно благодаря ей проект приобрел две принципиальные вещи — материально-техническую базу и широкий простор для эстетических опытов, поскольку ее красота, темперамент и беспрецедентная увлеченность воображаемыми, игровыми и кукольными мирами оказались столь вдохновляющими, что, подойдя к завершению философско-теоретической программы, мы как никогда полны идей: сегодня нас интересуют в первую очередь изобретения в области формы.

Вернемся к тому, что я вышел эфир с уже готовой программой, которая за два с небольшим года примерно и была выполнена. Мы раньше шутили, что наш канал — это сверкающая машина гиперверия с прикручивающейся головой говорящей *** [«мой первый слог — в штанах у мужика, второй — Динкевича ВИА, покруче чем у Князя и Горшка». — Прим. ред., извините за сложный прикол, закон запрещает нам использовать нехорошие слова на страницах издания]. Однако далеко не все наши заходы умещаются в эту программу, по преимуществу теоретическую. Решения на уровне эстетической составляющей представляются нам более перспективными, и какими смысло-практическими сборками всё обернется в будущем — интересно будет посмотреть.

Возвращаясь к вопросу «С чего всё начиналось?»: впервые я узнал о существовании «донатной философии» в тот раз, когда друзья показали мне Убермаргинала и пару видео с Ильей Храбровым. К тому моменту так называемая Маргинальная конфа — сообщество интеллектуальных стримеров, сформировавшееся на медиабазе интернет-радио «МЭД-фм», — уже существовала лишь виртуально, в виде собственных проектов ее участников. И как я вскоре выяснил, мой на тот момент младший коллега по философскому факультету Васил раньше меня сообразил зайти в эту среду. Сегодня он совместно с друзьями делает канал Yaldabogov, посвященный преимущественно философии и культурной повестке. В последнее время в этом сегменте продолжают появляться новые лица — Insolarance Cult, Lucky Strike Philosophy и Counterculture philosophy также по большей части ориентированы на философский контент. Какие-то из этих инициатив больше привязаны к пабликам «ВКонтакте», какие-то к ютубу, другие — к твичу, но это всё нюансы. Важно то, что особенно после локдаунов и с широким распространением формата зум-конференции граница между олдовым академическим габитусом и современными независимыми стадиз размывается всё очевиднее. Сегодня можно совершенно свободно присоединиться к феноменологическому семинару, существующему уже много лет на базе феноменологического центра РГГУ, — и даже пропуск выписывать не нужно. Или, например, философ Александр Ветушинский: он уже отчитал обновленный развернутый курс по материализму и стримит курс про НЛО.

Сам я потребляю такого рода контента достаточно мало и этим, кажется, выделяюсь среди большей части моих же зрителей. Чемпионом по просмотрам в наших средах долгие сезоны остается сериал Александра Смулянского «Лакан-ликбез», а за последние годы самыми жгучими были, пожалуй, ROG-пиар. Хотя здесь мы уже совершенно точно выходим за границы философии в сторону политического и культурного дискурса, а охарактеризовать его состояние в интернете в целом уже гораздо сложнее — это тема для отдельного разговора.

В целом наш опыт формирования интернет-аудитории и соответствующей обратной связи отвечает двум существенным для меня интеллектуальным траекториям: повышенному вниманию к теме сообществ и к теме медиа. Иными словами, «Заговор Искусства» предполагает некое сообщество, в основании которого лежит не что иное, как доступные нам медиа и инструменты самопрезентации — как, впрочем, это было и всегда.

— Напоследок предлагаю составить приблизительный топ-5 стримов «Заговора Искусства» — для тех, кто только планирует приобщиться и не знает, с чего начать.

— Начать можно с версуса Мирчи Элиаде и Рене Жирара, этот конфронт — мое эксклюзивное дидактическое изобретение. Позиция Жирара интересна тем, что ее можно определить через двойное противостояние: постколониальному дискурсу и в то же время традиционализму. Идем дальше.

Второй стрим, «Спекулятивный суицид», напротив, совершенно не согласуется с принятыми в академической среде условностями. Это флекс и резюме всего нашего долгого цикла, посвященного темной философии, который начался с серии видео Raw Darkness в 2018 году.

Третье место: «Фундаментальная хонтология» — о самых актуальных последствиях процесса разрушения метафизики.

А последние два пускай будут «Черный Дугин» и стрим о Евгении Головине.