«Все вещи были вперемешку, а Ум их разделил и упорядочил»: чему учил древнегреческий философ Анаксагор

Прозрение о вселенском Разуме

В прошлый раз мы говорили о запутанной жизни Анаксагора, а сегодня поговорим о его философии — не менее запутанной, чем его жизнь.

Свои философские идеи Анаксагор изложил в прозаическом сочинении «О природе». Это было предположительно второе после Анаксимандра философское сочинение, не являвшееся поэмой. Написано и опубликовано оно было приблизительно в 450-х (Tibodeaux) или 440-х гг. до н. э. (Mansfeld) (под «публикацией» в Античности понимали просто публичное прочтение сочинения в людном месте). Сократ в своей защитительной речи (Апология 26 d) на суде говорит, что сочинения Анаксагора в Афинах можно было свободно купить меньше чем за драхму (половина дневного жалования квалифицированного рабочего). Как указал в беседе с Кёрком и Рейвеном историк Арнольд Джонс (Jones), оно должно было быть настолько маленьким, что переписчик, который получает за свой рабочий день примерно 1 драхму в день, должен был успеть переписать его меньше чем за день. Для сравнения, если только эта история правдива, Платон через Диона Сиракузского приобрел в Сицилии у пифагорейца Филолая его сочинение «О природе», состоящее из трех книг, за сто мин, или 10 тысяч драхм — совершенно невероятная сумма (напомним, что раба в то время можно было купить за 100–200 драхм).

Это, конечно, экстремальный пример, но тем не менее столь низкая цена сочинения Анаксагора связана, скорее всего, с тем, что, во-первых, оно было очень широко распространено, а, во-вторых, было очень маленьким по объему (Burnet).

Текст философа должен был быть настолько маленьким, что переписчик, который получает за свой рабочий день примерно 1 драхму ежедневно, должен был успеть переписать его меньше чем за день.

Симпликий, наш основной информатор о философии досократиков, в IV в. н. э., то есть спустя тысячу лет после Анаксагора, скорее всего еще имел в своем распоряжении это сочинение целиком (Guthrie). И именно выдержки Симпликия из этого сочинения составляют корпус основных сохранившихся фрагментов Анаксагора. Если собрать все фрагменты, то получится примерно 1 тыс. слов, что составляет около одной восьмой часть объема исходного сочинения (Kirk, Raven).

Аристотель (Метафизика, 984 а11) говорит, что «Анаксагор из Клазомен, будучи по возрасту раньше (πρότερος) [Эмпедокла], а по делам (ἔργοις) своим позже (ὕστερος) его, утверждает, что начала не ограничены по числу». Эта фраза весьма загадочна, и в отношении нее у исследователей тоже нет единого мнения. На первый взгляд это означает лишь то, что Анаксагор, будучи старше Эмпедокла, опубликовал свои сочинения (ἔργα) позже последнего (Curd). Однако Александр Афродисийский в комментарии на это место «Метафизики» Аристотеля говорит, что труд Анаксагора уступал труду Эмпедокла, то есть был ниже (хуже), используя таким образом прилагательное ὕστερος не в темпоральном, но оценочном значении. Среди современных ученых этой точки зрения придерживается О’Брайен, который вдобавок считает, что Анаксагор существенно повлиял на теорию зрения Эмпедокла, хотя, по правде говоря, вопрос их взаимовлияния остается крайне спорным.

Патриша Кёрд, наоборот, предлагает вернуться к темпоральной интерпретации этих слов, полагая, что это значит лишь то, что как Анаксагор, так и Эмпедокл, были активны примерно в одно и то же время и рассуждали в рамках, заданных Парменидом, а «позже» Анаксагор был потому, что «труд Анаксагора более однозначно метафизичен и космологичен, чем труд Эмпедокла (содержащий религиозное и этическое напряжение, свойственные самому Эмпедоклу). Если, что вполне вероятно, Анаксагор в течение каких-то лет философствовал еще до того, как его книга была опубликована, его взгляды могли также стать известны другим философам, что и объясняет возможные пути влияния» (P. Curd. Anaxagoras of Clazomenae. Toronto, 2007).

Также добавим, что поскольку Аристотель в Метафизике излагает учения философов в том порядке, который, по Аристотелю, хронологически соответствует порядку раскрытия начал и причин сущего, то Анаксагор является более «поздним», чем остальные, потому что он первый, то есть после (ὕστερον) всех указанных до этого у Аристотеля философов, открыл существование Ума как основной движущей причины Космоса.

Начиналось же само сочинение Анаксагора вот как: «Все вещи были вперемешку, а Ум их разделил и упорядочил» (A 46). Ну и что же с этим Умом? Что он такое и как он работает?

И тут у нас есть совершенно удивительное и красноречивое свидетельство Сократа, который говорит, что Ум Анаксагора — это просто much ado about nothing и что он вообще никак не работает и совершенно бесполезен (Федон 97b–98a).

Сократу вторит Аристотель (Метафизика 985 а18): «…у Анаксагора Ум используется как deus ex machina (μηχανή) для творения мира, и всякий раз, как он не может объяснить, по какой причине [нечто] с необходимостью имеет место, он его притаскивает, а в остальных случаях он называет причиной происходящего все что угодно, только не Ум». Неужели Ум в самом деле столь бесполезен и служит исключительно в качестве asylum ignorantiae? В общем и целом, недоумение и разочарование Сократа и Аристотеля можно понять, ведь они хотели увидеть в деятельности этого Ума ясный телеологический мотив, который бы объяснил им, почему вещи именно таковы, вместо же этого они увидели в работе Ума отповедь наподобие: не спрашивайте, почему это так, это так, ибо так захотел Ум, и будет с вас. Но может ли быть такое, что Сократ (Платон) и Аристотель что-то проглядели в этой концепции? Попробуем разобраться.

Обратимся к фр. 12, достойному быть процитированным целиком ввиду его важности, и послушаем Симпликия (Комм. к Физике 176, 32):

«Все [вещи] содержат долю всего, Ум же есть нечто неограниченное и самовластное и не смешан ни с одной вещью, но — единственный — сам по себе. Если бы он не был сам по себе, но был смешан с чем-то другим, он был бы причастен всем вещам [сразу], будь он смешан с чем-то [одним]. Ибо, как я сказал выше, во всем содержится доля всего. Примешанные [вещи] препятствовали бы ему, [не давая] править ни одной вещью так, как [он правит] в одиночку и сам по себе. Ибо он тончайшее и чистейшее из всех вещей, и предрешает (γνώμην ΐσχει,) абсолютно все, и обладает величайшим могуществом. И всеми [существами], обладающими душой, как большими, так и меньшими, правит Ум. И совокупным круговращением [мира] правит Ум, так что [благодаря ему это] круговращение вообще началось.

Сперва круговращение началось с малого, [теперь] оно расширилось, а в будущем расширится еще больше. И то, что смешивается, и то, что выделяется [из смеси], и то, что разделяется, — все это предрешает (εγνω) Ум. И все, чему суждено было быть, и все, что было, но чего теперь нет, и все, что есть теперь и будет в будущем, — все это упорядочил Ум, равно как и это круговращение, в котором кружатся теперь звезды, Солнце и Луна, а также выделяющиеся аэр (темный воздух) и эфир. Именно это круговращение стало причиной выделения. И выделяется из разреженного плотное, из холодного горячее, из темного светлое и из влажного сухое. Но [в них по-прежнему] содержится много долей многих [веществ]. Полностью ничто не выделяется и не отделяется одно от другого, кроме Ума. Всякий ум, и больший, и меньший, подобен [=однороден]. Однако ничто другое не подобно ничему, но чего в каждой отдельной вещи больше всего содержится, тем она с наибольшей ясно различимостью была и есть».

Пер. А. Лебедева

Из этого фрагмента можно сделать следующие выводы в отношении природы и деятельности Ума (C.C.W. Taylor):

Природа Ума: а) неограниченность, б) самостоятельность, в) отделенность от всего, г) Ум — чистейшее и тончайшее из всего, д) Ум — больший или меньший — всегда подобен себе.

Деятельность Ума: а) Ум мыслит и заботится обо всем, б) контролирует все, что имеет душу, в) управляет круговращением мировой материи и вращением звезд и светил, г) управляет всяким смешением и разделением (то есть возникновением и уничтожением), д) упорядочивает все, что было, есть и будет (то есть Ум — по ту сторону времени).

Может возникнуть вопрос, о каком Уме или умах говорится в этом фрагменте — о едином отдельном космическом Уме или об уме как разумном принципе, некоей всеобщей разумной способности, растворенной в индивидуальных умах? Скорее всего, речь идет и о том, и о другом, однако связь между индивидуальным разумом и космическим Умом остается проблематичной. Как отмечает профессор Кристофер Тейлор, «умы людей и животных отчетливо подчинены космическому разуму, однако остается неясным, какова модель этой субординации, то есть являются ли человеческий и другие умы частями космического ума или же деятелями (agents), функционирующими под его руководством».

Когда Ум начал двигать изначальную материальную смесь Вселенной, из которой первыми обособились воздух и эфир, смесь стала разделяться, и чем больше она разделялась, тем большее количество вещей стало появляться (B 13).

Анаксагор был согласен с постулатом Парменида насчет того, что не существует пустого пространства, следовательно, не существует не только рождения и смерти в привычном смысле, но это также значит, что смесь, или материя, заполняет собой все, то есть она безгранична. Следовательно и Ум, чтобы как-то воздействовать на материю, тоже должен быть безграничным и именно поэтому к нему применен старинный эпитет Анаксимандра апейрон — беспредельный (ἄπειρον). При этом Ум должен быть абсолютно чистым и не смешанным ни с чем. Анаксагор учил, что материя существует по принципу «все содержится во всем», и, следовательно, если бы Ум был причастен материальному началу, то примешанные к нему вещи не давали бы ему править полновластно и независимо.

Как отмечает Тейлор, «Ум должен быть внешним по отношению к тому, чем он управляет, подобно тому, как наездник является внешним по отношении к лошади». Следовательно, здесь мы впервые видим совершенно бестелесную концепцию Ума, и именно Анаксагор впервые ввел в философский дискурс представление о всецело нематериальной и бестелесной причине движения и провидения — о бестелесном Уме, противопоставленном телесной материи. Этот Ум, конечно, не лишен божественности, как не будет он лишен ее и у Платона с Аристотелем, равно как и у стоиков. Согласно Псевдо-Плутарху (Мнения философов I, 7, 5), «Анаксагор говорит, что тела первоначально были неподвижны, а Ум бога их упорядочил и все привел в движение». Ум познал (ἔγνω) все вещи, которые возникают и исчезают путем выделения из смеси, смешения и разделения, и, как отмечает Патриша Кёрд, это утверждение является «фундаментальным, поскольку оно соединяет вместе метафизические и космологические аспекты теории Анаксагора» (Anaxagoras of Clazomenae). Другими словами, знание — это то, что соединяет несоединимое, материальный космос и нематериальный Ум.

В одном фрагменте Анаксагор говорит (фр. 13): «Как только Ум начал (ἤρξατω) двигать, из всего движимого стало происходить выделение, и все, что Ум привел в движение, разделилось. По мере того как [вещи] приводились в движение и разделялись, круговращение вызывало намного большее разделение». Возможно, именно отсюда начинается скептицизм Платона и Аристотеля в отношении действенности Ума.

Ум начал движение и, осуществив этот первоначальный толчок, как deus otiosus (праздный бог — лат.) отошел от дел, передав мироздание в руки бездумного космического вихря, воздействующего на тела.

В этом отношении Ум Анаксагора действует по аналогии с богом Декарта и других деистов — он просто великий часовщик, который завел механизм Вселенной и наблюдает теперь за ним откуда-то издалека, предпочитая не вмешиваться в его ход. Однако Анаксагор ведь говорит, что «все, чему суждено было быть, и все, что было, но чего теперь нет, и все, что есть теперь и будет в будущем, — все это упорядочил Ум, равно как и это круговращение (фр. 14)». Это значит, что Ум действует промыслительно во все времена, пронизывая каким-то образом всю существующую материю, но не смешиваясь с ней.

Можно задаться вопросом, почему вещи таковы, а не инаковы? Почему от человека рождается человек, а из желудя вырастает дуб, а не береза? Существует некая онтологическая запрограмированность, и Ум Анаксагора является как разработчиком, так и самой этой программой, то есть в данном случае деятель, деятельность и результат деятельности совпадают. Еще до возникновения времени, в вечности, существовала эта создавшая себя из самой себя программа, а затем внедрилась в свою противоположность (в свое иное) — в изначально бездвижную материю, и так возник универсум.

Ум существует не где-то на небесах, он не испускает какие-то радиационные лучи, дабы воздействовать на материю, Ум — внутри материи, но не смешан с ней, при этом Ум — это не более «тонкая» материя, что давало бы, например, право навесить на Анаксагора ярлык «материалист». Ум, если угодно, существует как генетический код, имеющий числовую структуру и определяющий развитие материи, но ведь сам код — это не материя, но система символов, то есть язык, программирующий сущее, а содержанием языка является смысл, который и есть цель. Ум Анаксагора, будучи целевой причиной, относится к материи как софтвер к хардверу — это принципиально разные вещи, но при этом они нераздельны и не могут функционировать друг без друга (хотя в гипотетическом и бездвижном безвременьи, они, согласно Анаксагору, и были вне друг друга). Поэтому, поговорив об Уме и убедившись, что он никогда не остается без дела, давайте теперь поговорим об устройстве материи.

Учение о материи

Когда-то милетские натурфилософы провозгласили тезис: «все есть одно», понимая под этим, что все количественные и качественные изменения могут быть сведены к единой центральной субстанции — будь то вода, огонь, воздух или апейрон. Но прошло полтора века и Анаксагор вывел другой — совершенно противоположный — девиз физической науки: «все содержится во всем (фр. 6)». При этом изначальная материальная смесь до того, как получить импульс движения со стороны Ума, находилась в совершенном безмятежном покое, что, к примеру, в корне отлично от физической теории Эмпедокла, согласно которому космос пребывает в постоянном движении и имеет пульсирующую природу, то сжимаясь под действием Любви, то расширяясь и разрежаясь под действием Вражды. Процесс этот вечен, у него нет ни начала, ни конца, и поэтому совершенно бессмысленно спрашивать, что было сперва — сжатая Сфера или полная разреженность космических элементов.

Джон Сиско выделяет пять основных принципов в учении о материи у Анаксагора:

1. Отсутствие становления. Относительное количество каждого вида материи во Вселенной является постоянным. Фундаментальные виды материи не исчезают и не появляются, ибо, как говорит Анаксагор, «ничто не рождается и не гибнет, но соединяется из вещей, которые [уже] есть, и разделяется. Так что правильнее было бы называть рождение „соединением“, а гибель „разделением“» (фр. 17). Этот принцип сохраняет верность заповеди Парменида, согласно которой ex nihilo nihil fit (из ничего ничего не возникает).
2. Универсальная смесь. Любой признак или любое свойство любого вида материи содержится в любом количестве любого другого вида материи (фр. 1, 4, 6, 12).
3. Преобладание. Любой определенный вид материи содержит в себе большую долю материи своего собственного вида, чем доля любого другого вида материи, которая также в нем присутствует. Это основной принцип индивидуации материи, ибо, как говорит Анаксагор, «чего в каждой отдельной вещи больше всего содержится, тем она с наибольшей ясноразличимостью была и есть» (фр. 12), поскольку «все содержится во всем, а каждая вещь характеризуется тем, что в ней преобладает» (фр. 1).
4. Бесконечная делимость. Материя может быть делима до бесконечности, «ибо ни у малого нет наименьшего, но всегда [еще] меньшее (ибо бытие не может перестать быть путем деления), и точно так же у большого есть всегда большее» (фр. 3). С этим тезисом связан фундаментальный прорыв в греческом мышлении — идея бесконечности, чего до Анаксагора не было, поскольку Зенон Элейский сделал все в своих апориях, чтобы доказать: бесконечная делимость — в чем бы она не выражалась — всегда приводит к абсурду.
5. Бесконечное количество видов материи, поскольку «бесконечное множество подобочастных выделяется из одной смеси» (фр. 1).

В этом фрагменте, переданном Симпликием, мы встречаем странное слово «подобочастное», или, как принято говорить, гомеомерия (ὁμοιομέρεια), с учением о котором имя Анаксагора чаще всего и ассоциируется. Нужно сказать, что сам Анаксагор нигде это слово не употребляет и считается, что это терминологическое новшество принадлежит Аристотелю, который в придумывании терминов был впереди планеты всей и которому в использовании этого термина следовала вся последующая доксографическая традиция. Как бы там ни было, гомеомерия — один из важнейших структурных элементов материи, и, что самое интересно, если, например, Эмпедокл считал такими структурными элементами воду, воздух, землю и огонь, то Анаксагор, по словам Аристотеля, полагал, что эти последние вовсе не суть элементы, то есть нечто простое и неразложимое, но, наоборот, сложные тела, составленные из смеси различных гомеомерий (О небе, 302 а28). Итак, что же такое гомеомерия в действительности? Аристотель пишет (О возникновении и уничтожении, 314 а 18): «Анаксагор полагает элементами гомеомерии, как-то: кость, плоть, костный мозг и прочие вещи, часть каждой из которых соименна [„синонимична“] целому». Это значит, что нечто является гомеомерией в том случае, если его части уподобляются (синонимичны) целому.

Так, мясо является гомеомерией, потому что отдельные части куска мяса сами являются мясом.

Золото — тоже гомеомерия, ибо отдельные части распиленного золотого слитка сами суть золото и могут быть снова переплавлены в цельный слиток и несколько от этого не пострадать. Но! сердце, как орган, не является гомеомерией, поскольку если его вскрыть, мы не обнаружим внутри него бесконечного множества маленьких сердечек, но лишь части плоти, равно как если мы отрежем и вскроем руку или голову, то внутри мы не обнаружим маленьких ручонок и голов, а значит рука и голова — не гомеомерия, а вот плоть и кость, из которых они состоит — гомеомерии. Следовательно, нечто может быть гомеомерией лишь в том случае, если путем бесконечного прибавления или, наоборот, деления, это нечто дублирует свое содержание и не изменяет своей качественной (формальной) структуры. В качестве современного визуального аналога гомеомерии в мире природных явлений можно представить фрактал — объект, сущностью которого является самоподобие, например, такой вот качан капусты (сорт романеско).

Почему же вещь такова, какова она есть, если, как говорит Анаксагор, «все содержится во всем»? Так происходит потому, что, несмотря на то, что в каждой вещи содержатся гомеомерии всех возможных веществ, определенный вид гомеомерий тем не менее преобладает, и это делает вещь качественно определенной и позволяет нам воспринимать ее такой, какая она есть. Например, в золотом слитке содержится все — мясо, кости, дерево, камень, вода, воздух и т. д., однако слиток является золотым потому, что количество гомеомерий золота в нем преобладает и доминирует, становясь, таким образом, доступным нашему несовершенном чувственному восприятию, почему мы и можем спокойно сказать, что этот слиток — золотой. Но если бы наши чувственные способности, «из-за слабости которых мы не можем различить истину» (фр. 21), были более совершенны, мы бы увидели в этом слитке и все остальное бесконечное множество веществ, которые в нем безусловно содержатся.

Можно задаться вопросом, как вообще Анаксагор пришел к идее о том, что все должно содержаться во всем?

Ответ прост до гениальности. Он обратил внимание на механизм питания живых существ и растений и спросил себя: «Каким образом из неволоса может возникнуть волос и из неплоти — плоть?» (B 10). Почему, когда мы едим утром тосты с вареньем, на обед веганскую пиццу или фалафель, запивая все это стаканом смузи, у нас тем не менее наблюдается несомненный прирост плоти, костей и, хочется верить, даже бесценного серого вещества, что никак сущностно не связано с ингредиентами, из которых приготовлены эти продукты? Это происходит потому, что плоть, кости и гипотетические мозги, по принципу Парменида ничто не может возникнуть из ничего, не могли в нас взяться из ниоткуда, но должны были уже изначально содержаться в поглощаемом нами веществе, из которого состоит наша еда.

То же самое происходит с растениями: будучи посаженным в землю, они, питаясь одной дождевой водой, растут и дают плоды — это значит, что в земле и воде уже изначально содержатся все возможные вещества, которые необходимы для роста и плодоношения. При этом важно не впасть в одно заблуждение. Дело в том, что гомеомерия — не частица наподобие атома, ибо, как было указано выше, она может быть делима до бесконечности, в отличие от атома, чье название говорит, что он — неделим (ἄτομος — неделимый), несмотря на то, что Энрико Ферми, Отто Ган, Фриц Штрассман, равно как и другие отцы и деды атомного оружия, в 1930-е годы расщепили таки атомное ядро. Гомеомерия — это концепт, который, повторимся, обозначает: а) возможность бесконечной делимости качественно определенной материи, б) необходимость содержания всякого вида материи в любом другом виде материи с учетом преобладания определенного вида материи, и в) дублирование (уподобление) любой части данного вида материи целому этого вида материи.

Так обстоят дела на земле, однако остаются нерешенными некоторые вопросы касательно исходной космической материальной смеси, из которой все произошло, и связано это с тем, что нигде в сохранившихся фрагментах Анаксагор не говорит, какие точно исходные ингредиенты в ней содержались. Одни ученые (Cornford, Vlastos, Burnet) считали, что в смеси содержались только противоположности (горячее и холодное, темное и светлое и т. д.), из которых уже потом, при соответствующих условиях, возникло все многообразие как материальных вещей, так и животных и растений. Другие полагали (Guthrie, Barnes, Graham) что в смеси содержалось реально все, что только можно вообразить — то есть как противоположности, так и все остальные гомеомерии — камни, золото, железо и т. д., а заодно и уже целиком готовые растения и животные, равно как и отдельные их органы — лапы, челюсти, рога, копыта, плавники, хвосты и т. д., и биологические составляющие — плоть, кровь, кости, хрящевая ткань и многое, многое другое, что в итоге напоминало бы уже не смесь космического заповедника и скотобойни, но оживший конструктор лего вселенского масштаба.

Так называемые «умеренные» (Curd, Shofield) считают, что в смеси изначально присутствовали как противоположности, так и ингредиенты (гомеомерии) будущих животных и растений (плоть, кости), равно как и металлы, дерево и другие виды материи, но сами животные, растения и их органы являются при этом естественными сущностями, которые образовались уже на земле в соответствующих климатических условиях, а не вывалились готовыми как снег на голову из космического конструктора.

Дело усложняется еще и тем, что Анаксагор, говоря об этой первичной смеси, упоминает какие-то загадочные семена всего, или сперму (σπέρμα), бесконечные по количеству и совершенно не похожие друг на друга (B4).

Здесь возникает проблема, ибо не очень понятно, как бесконечная делимость материи может сосуществовать с какими-то семенами, которые вроде как должны быть неделимыми. Другими словами, почему эти «семена» не могут быть просто частью уже имеющейся материи — то есть быть гомеомериями? Некоторые авторы, например Грегори Властос, полагали, что поскольку все вещи являются скоплениями всех возможных противоположностей, то упоминание Анаксагором семян просто излишне. Равно как не являются семена и мельчайшими частицами вещества, ибо, как мы уже показали, какая-либо корпускулярность в теории Анаксагора просто немыслима, несмотря на то, что это очень соблазнительно — увидеть в семени нечто напоминающее семечко и, следовательно, исходное и неделимое.

От такого понимания семени нас предостерегает корифей античной философии Джонатан Барнс, вот что он пишет: «Легко представить, что „семена“ определенного S представляют собой (минимальные) частицы этого S. Исходная масса, дескать, содержит все, поскольку малюсенькие семя-частички (seed-particles) любого вещества распылены в ней наподобие пыльцы в летнем воздухе. Это действительно очень соблазнительная интерпретация, однако вовсе не обязательная. Сперма в греческом языке является настолько же биологическим, насколько и ботаническим термином: если для нас слово „семечко“ подразумевает частицу, оно не подразумевало того же в греческом языке. Язык семян не предполагает корпускулярной теории вещества, и сказать, что Х содержит семена Y, означает не больше чем тот факт, что Х может просто произрастать из Y» (Presocratic philosophers).

Таким образом, Барнс и ряд других ученых (Marmodoro, Sedley) считают, что семена — это исходные биологические начала, которые, под действием в них Ума, смешиваясь правильным образом с нужными веществами при подходящих природных условиях, вырастают до зрелых особей и растений, образуя многообразие флоры и фауны. Тем не менее как-то представить себе это семя довольно проблематично.

Этого же подхода придерживается и Патриша Кёрд, однако в своей книге она описывает также и другую, очень привлекательную на наш взгляд, гипотезу, которой она сама явно симпатизирует, но от которой все же в итоге частично отказывается ввиду недостаточной, как ей кажется, доказательной базы — это так называемая гипотеза гомункулов профессора Эрика Льюиса, суть которой примерно такова: семя — это онтологическая структура будущего индивида и в этом отношении оно связано с программирующей функцией Ума, о которой мы говорили в предыдущей главе.

Ум действует через семя, и именно поэтому из данного семени вырастает данный индивид, а не какой-либо иной, поэтому семя — это основа принципа индивидуации.

Семян, следовательно, как и будущих индивидов, существует бесконечное количество. Из Парменида — повторим в сотый раз — мы знаем, что нечто (индивид) не может возникнуть из ничего. Индивид, будучи структурным целым, имеющим конкретную внешность и сущность, не может возникнуть просто из кучи смешанной хаотической материи, которую представляет собой исходная смесь из гомеомерий. Он должен существовать в ней еще до того, как он — при подходящих условиях — вырастет и станет доступен для чувственного восприятия. Другими словами, он должен существовать в качестве преформированного зародыша или микроскопической копии себя самого будущего — а это и есть гомункул, то есть маленький человечек или любой другой индивид. В этом гомункуле/зародыше содержится уже все, что потом актуализируется во взрослом организме — как индивид он уже готов и вполне созрел, ему осталось только увеличиться в размере, и в процессе роста к этому зародышу прибавляется все новое количество вещества по принципу подобное к подобному (кости к костям, плоть к плоти на основе гомеомерий). Послушаем доктора Патришу Кёрд:

«То, что выглядит как становление (coming-to-be), представляет собой расширение (expansion). Семя увеличивается по мере роста, просто прибавляя к себе ингредиенты, добываемые из любой формы питания, подходящей для него (например, вода для деревьев, молоко и более твердая пища для млекопитающих) и содержащей эти ингредиенты по принципу все-во-всем».

Anaxagoras of Clazomenae

«Гомункулярная гипотеза» семени, таким образом, является следствием радикального признания принципа Парменида о невозможности становления и буквальным прочтением фр. B4, где говорится, что семена совершенно не похожи друг на друга, что свидетельствует о том, что все индивиды должны были уже изначально существовать в виде зародышей/гомункулов, ожидающих созревания в подходящих климатических условий, чтобы реализовать свою структурную онтологическую программу, внедренную в них космическим Умом. Такова эта удивительная гипотеза. Сложно сказать наверняка, мог ли Анаксагор действительно придерживаться такого взгляда, может и правда это, как говорится, too good to be truth (Патриша Керд приводит довольно веские доводы против), однако оригинальность этой гипотезы не вызывает сомнения, тем более что ей соответствует, как уже сказано, буквальное понимание ряда фрагментов самого Анаксагора и преданность принципам Парменида. В сумме это дает радикальную отповедь Мелиссу и его принципу невозможности новых конфигураций вещества: новых конфигураций нет, но не потому что они невозможны, а потому что просто не нужны, ибо все они уже заранее содержались в первичной смеси и «представляют собой всего лишь феноменальные изменения, имеющие в качестве результатов лишь феномены» (Graham), что в свою очередь говорит о том, что область Бытия, как того и требует Парменид, в своей сущности остается незатронутой и неподвластной для метаморфоз.

Принимаем мы гипотезу гомункулов Льюиса или нет, очевидно одно — чтобы появилась жизнь, нужны соответствующие климатические условия, которые в изобилии имеются на планете Земля. Однако здесь мы сталкиваемся с еще одной уникальной теорией Анаксагора, которую, выражаясь словами профессора Андрея Лебедева, иначе как сай-фаем не назовешь. Дело в том, что Анаксагор всерьез (?) полагал, что подходящие климатические условия для жизни возможны не только на нашей планете, но и в других мирах, где, вероятно, существуют альтернативные формы жизни, то есть инопланетяне, а это значит лишь то, что Анаксагор — не только гениальный физик-рационалист, но еще и праотец уфологии.

Есть ли жизнь на Марсе?

Гипотеза иных миров изложена в знаменитом фрагменте B4:

«Коль скоро это так, следует предполагать, что во всех образованиях содержится много всевозможных [вещей] и семян всех вещей, обладающих всевозможными образами, цветами и запахами. [Следует предполагать] также, что и человеки [там] образовались, и все другие животные, обладающие душой. И что у человеков есть и населенные города, и возделанные поля, как и у нас, и солнце у них есть, и луна, и все прочее, как у нас, и земля им родит много всевозможных [злаков и плодов], самые полезные из которых они собирают в жилище и употребляют. Все это я сказал о выделении [из смеси], т. е. что выделение могло произойти не только у нас, но и в другом месте [Вселенной]».

Возникает правомерный вопрос — где этот другой мир? Самое интересное, что у нас нет античных источников, кроме Симпликия, которые бы более-менее серьезно обсуждали эту космическую альтернативу, чего не скажешь о современных ученых, которые, разумеется, должны как-то додумать и договорить за Анаксагора то, чего сам он не додумал и не сказал, но наверное очень хотел. Итак, версии выдвигались вот какие. Корнфорд предположил, что Анаксагор говорит не о других мирах, а просто имеет в виду какие-то отдаленные части Земли, которые нам неизвестны и о которых в аналогичной манере, возможно, находясь под впечатлением от сочинения Анаксагора, рассуждает Платон в диалоге «Федон» (109 b-c), когда говорит, что мы живем в земных впадинах и «теснимся вокруг нашего моря, словно муравьи или лягушки вокруг болота» и оттого не видим, что происходит вовне и в других мирах, «но если бы кто-нибудь все-таки добрался до края или же сделался крылатым и взлетел ввысь, то, словно рыбы здесь, у нас, которые высовывают головы из моря и видят этот наш мир, так же и он, поднявши голову, увидел бы тамошний мир».

Гатри, ссылаясь на фрагмент B8, где говорится о том, что вещи, находясь в одном мироздании, не отделены друг от друга, считает, что все это относится только к нашей Вселенной, которая «едина и, следовательно, единственна». Весьма сильна научная традиция, идущая от Френкеля, верящая в то, что Анаксагор, говоря об иных мирах, похожих на наши, осуществил лишь мысленный эксперимент (Gedankenexperiment), что, кстати вполне реально, ибо сам Симпликий (B4), повествуя об этом, делает выводы, используя в своем тексте желательное наклонение, что подразумевает, скорее, возможность или желательность вывода, но не его необходимость. Вдобавок к этому во фрагменте говорится, что Анаксагор «не считает тот мирострой чувственным», из чего следует, что он — умозрителен. Таким образом, у Френкеля Анаксагор говорит не о том, каков этот другой мир, или миры, как существующий в данный момент, но о том, что случись божественному Уму, творящему только наилучшее, при прочих равных исходных условиях создавать мир еще раз (либо в другом месте и в другое время), то тот другой мир гипотетически был бы таким же, как и наш.

В этом и заключается суть мысленного эксперимента.

Однако то, что этот гипотетический другой мир умозрителен, вовсе не означает, что он не существует, ибо бытие Парменида тоже всецело умозрительно, но, согласно последнему, это умозрительное бытие — единственное что вообще существует.

Поэтому некоторые английские ученые (Burnet, Sedley) считают, что надо понимать все буквально, что да, мол, действительно миров множество, по размеру и по другим качествам они подобны нашему и занимают какие-то далекие пространства во Вселенной. И поскольку по природе своей, как говорит профессор Дэвид Сидли, вселенский «Ум — это космический фермер» (!) (Nous — is a cosmic farmer), то снабдив иные миры солнцем и луной, а также всеми необходимы семенами, содержащимися в тамошней почве, Ум позаботился о том, чтобы эти богоспасаемые земли населяли исключительно «гостеприимные сельскохозяйственные цивилизации» (!). После этого пасторального реквиема по кочевникам и торговцам (прощайте, скифы! до свиданья, Финикия!), которым, судя по всему, нет места в этих дивных новых мирах c «космическими фермами» и полями, тучнеющими от урожая злаков, столь красочно описанных профессором Сидли, хотелось бы чуть подробнее рассмотреть действительно, как нам кажется, необычную и яркую — хоть и не столь поэтичную — современную гипотезу, трактующую «инопланетное» учение Анаксагора.

Гипотеза микромиров

Профессор Джон Сиско говорит, что этот «параллельный» мир — никакой и не параллельный вовсе, но существует внутри нашего мира именно в данный момент времени. Он не может существовать в другом месте на Земле, ибо в тексте фрагмента говорится, что там светит какое-то солнце и какая-то луна, то есть солнце и луна употреблены без определенного артикля, наличие которого позволило бы говорить об «этом» (нашем) солнце и «этой» (нашей) луне, а значит, светила — не наши, и речь не о Земле. Аргумент, мягко говоря, слабый, ибо, как справедливо отмечает Патриша Кёрд, в греческом «определенные артикли часто опускались, когда речь шла об объектах, рассматриваемых в качестве уникальных». Однако примем пока этот аргумент.

Также и в других местах вселенной или в других вселенных эти миры существовать не могут, поелику во фрагментах говорится, что был только один вихрь, спровоцированный Умом, а наличие других вселенных подразумевало бы и другие вихри.

И поэтому, как отмечает Сиско, «ничто из того, что говорит Анаксагор, не противоречит тезису о том, что микроскопический мир существует внутри нашего мира».

И коль уж мы столкнулись с этой идеей мира как структуры внутри структуры (structure-within-structure), существующей в бесконечно расширяющемся и бесконечно делимом пространстве, то мы должны предположить существование множества микроскопических миров. Это множестве микромиров может существовать как минимум двумя способами.

1. Наподобие монад Лейбница, которые в бесконечном количестве распространяются сквозь наш мир во все стороны, следуя завету Лейбница о том, что в каждой монаде (мире) отражаются все возможные другие монады (миры). Она, в свою очередь, отражается и содержится во всех возможных монадах, и все это — бесконечно по количеству (а значит, и наш мир может быть микромиром по отношению к какому-то большему миру и содержаться в нем). Сам Лейбниц описывает такое состояние мира следующим образом: «Всякую часть материи можно представить наподобие сада, полного растений, и пруда, полного рыб. Но каждая ветвь растения, каждый член животного, каждая капля его соков есть опять такой же сад или такой же пруд. И хотя земля и воздух, находящиеся между растениями в саду, или вода между рыбами в пруду не есть растение или рыба, но они все-таки опять заключают в себе рыб и растения, хотя в большинстве случаев последние бывают так малы, что неуловимы для наших восприятии».
2. Микромиры, как полагает Мансфельд, существуют в виде концентрических кругов, вставленных один внутрь другого наподобие матрешек, при этом наш видимый мир — самый внешний и самый большой и уже никуда не вставлен, как бы соответствуя Единому Парменида, «за» которым уже больше ничего помыслено быть не может. Короче говоря, мир — это «эффект Дросте» и имеет рекурсивную или фрактальную природу, когда изображаемый объект является частью себя самого, как на этикетке голландского какао Droste (а профессор Мансфельд — голландец и сам приводит этот пример), где изображена девушка, которая держит на подносе пачку с какао, на которой изображена девушка, которая держит на подносе пачку с какао, на которой… и так далее до бесконечности.

Излишне напоминать, что каждая из представленных версий подкреплена серьезным массивом источниковедческой научной информации, а значит, имеет право на существование именно в качестве научной гипотезы, а не умилительной сказки, и поскольку наше дело — не жесткая критика, но ознакомление читателя как со взглядами самого Анаксагора, так и с их современными научными интерпретациями, то пусть читатель сам выберет тот вариант, который ему более по душе, а при желании может изобретет и свой собственный, поразмыслив над сохранившимися фрагментами древнего философа.

От себя мы лишь добавим, что Симпликий — наш основной комментатор по этому вопросу — остается в некотором недоумении по поводу серьезности заявления Анаксагора об иных мирах и очень сдержан на этот счет, а посему не исключено, что правы именно Кёрк и Рейвен, которые еще в середине прошлого века, как бы предвидя космический полет научной фантазии на этот счет, сказали, что «самым мудрым будет, пожалуй, последовать за Симпликием и оставить этот вопрос открытым».

Presocratic philosophers

Заключение

Итак, мы познакомились с Анаксагором. К сожалению, не все аспекты его философии были затронуты, но о самом важном, как кажется, удалось поговорить довольно обстоятельно. Во многом Анаксагор пытался плыть в философском русле, указанном Парменидом и элеатами, о чем свидетельствует сама природа так называемых гомеомерий — вечных сущностей с устойчивыми и фиксированными качествами.

И хоть эти сущности неизменны внутри себя, они тем не менее приводят к изменениям, вступая во взаимодействие с другими видами вещества.

Именно здесь, как отмечает Дэниэл Грэхэм, ранние плюралисты наиболее уязвимы для возражения элеатов: как вообще может существовать пусть даже самое маленькое изменение во взаимодействии этих субстанций между собой? Ведь для этого взаимодействия — а оно очевидно — должно происходить изменение и в самой конфигурации материального элемента, по крайней мере на уровне пространственных характеристик, что дало бы им возможность смешиваться в различных пропорциях, приводящих к качественным изменениям в чувственно воспринимаемом феноменальном мире. Все это говорит как минимум о реальности движения, что было строго настрого запрещено элеатами. А раз есть движение, значит существует и ненавистное всем становление — ибо чем же является начало взаимодействия космического Ума и исходной неподвижной материальной массы вселенной, которые изначально находятся «порознь» друг от друга, как ни началом процесса становления вихревого вращения, в результате которого рождается наш мир (и даже, возможно, другие миры)? И хоть Анаксагор сделал все возможное, чтобы примирить мир явлений с требованиями логики элейцев, это ему удалось не идеально. И это очень хорошо, ибо тираническая логика элейцев сама нуждается в оправдании, и не просто так появился — практически в то же время — софист Горгий, который больше не мог терпеть требования элеатов и написал «Трактат о Небытии», где мастерски и аналогичным образом доказал то же самое, что и Парменид, только с точностью до наоборот, — что Небытие существует, чем решительно подорвал авторитет элеатов и раскрыл новые горизонты для мышления. Мы же в следующий раз поговорим об афинском философе Архелае, ученике Анаксагора и учителе Сократа — того Сократа, который был самым знаменитым, ибо совершенно добровольным мучеником за философскую Истину.