Апология науки: как переспорить критиков научного мировоззрения

Новая череда споров вокруг сциентизма тянется с 2013 года, когда редактор журнала The New Republic Леон Уисельтир, выступая перед выпускниками гуманитарных факультетов Брандейского университета, сказал, что они должны противостоять «империализму науки и технологий».

Уисельтир упомянул все до боли знакомые темы: порабощение людей машинами, тирания чисел, разрушительное влияние технологий, акцент на «пользе, скорости, эффективности и удобстве» в современной культуре. Противоядием от этих зол, по его словам, служат гуманитарные науки.

Ответ не заставил себя долго ждать. Популяризатор науки Стивен Пинкер отметил, что высокомерные гуманитарии приветствуют науку, когда она помогает лечить болезни, но критикуют ее, когда она посягает на их профессиональную сферу. В эпоху Просвещения, заявил Пинкер, именно наука занималась «основополагающими вопросами: кто мы такие? откуда мы пришли? и зачем мы живем?». Специалисты-гуманитарии будут не у дел до тех пор, пока не примут научный гуманизм, который лежит в основе современной морали, сказал он. После этого началась долгая полемика.

Сегодня мир охвачен пандемией. Правительства принимают важные решения, руководствуясь научными данными. Тем не менее время от времени продолжают звучать аргументы против гегемонии науки.

Консервативный обозреватель Сохраб Ахмари, например, заявил, что из-за «идеологии сциентизма» мир погрузился в «пятисотлетний мрак». Столкнувшись со смертоносным вирусом, написал он, современные люди не знают, «стоит ли жизнь того, чтобы жить».

Пинкер снова не остался в стороне и парировал, что политические решения в пользу экономического процветания, а не физического здоровья, стали следствием веры религиозных фанатиков в загробную жизнь, которая «обесценивает жизнь настоящую».

Споры об изменении климата, разумном замысле, генетически модифицированных продуктах, вакцинах, сборе данных и многих других вещах разгораются постоянно. Культурные критики снова и снова повторяют избитые аргументы о том, что современным миром правит бездушная наука или что эпидемия безрассудства вот-вот ввергнет человечество в средневековье. Неизменно звучат одни и те же абстракции: наука, сциентизм, рационализм, гуманитарные дисциплины, гуманизм, религия, вера, иррациональность, Запад и современность.

Подобные обобщения совершенно не помогают делу. Каждая проблема имеет свои особенности и определенным образом связана с общественными нормами и институтами.

Несмотря на громкие заявления спорящих сторон, полемика о вакцинации, генной инженерии или изменении климата не имеет никакого отношения к науке в целом. Все эти вопросы касаются отдельных научных открытий, теорий и практик, а также их отношения к системам ценностей разных групп людей.

Мы никогда не сможем решить проблемы XXI века, если будем и дальше использовать грубый инструментарий XIX и XX веков, который сформировался в ходе полемики между противоборствующими культурными элитами о расширении сферы влияния науки на новые области знания — сначала на историю жизни на Земле, а потом и на отношения между людьми.

Призывы верить в науку, или религию, или гуманитарное знание, или в любую другую систему ничего не сообщают нам о том, как использовать возможности, предоставляемые каждым конкретным открытием.

Вплоть до середины ХХ века большинство религиозных лидеров, ученых-гуманитариев, консервативных политиков и представителей естественных наук связывали проблемы современного мира с упадком морали. А причину этого упадка они видели в попытках применить научные методы к нравственной сфере.

Возникшее в результате представление об этической несостоятельности и репрессивном влиянии науки привело в 1960-х годах к череде протестов, участники которых верили в связь науки с технократической формой либерализма. Сегодня ситуация несколько иная, однако обращение к истории может помочь нам понять, почему многие люди видят в современной науке враждебную культуре силу, несмотря на ее огромную роль в техническом прогрессе и экономическом росте.

Критика науки не всегда беспочвенна. Наука — это человеческое изобретение, которое не дает и не может дать ответы на многие социальные и моральные вопросы. Однако обоснованный скептицизм зачастую идет вкупе с некорректными утверждениями о чрезмерном влиянии и амбициях ученых.

Сегодняшние левые унаследовали эту ошибку мышления. В 1980-х годах постструктуралисты объявили: чтобы изменить общество, необходимо покончить не только с господствующим мировоззрением, но и с представлением о том, что одно мировоззрение может подходить всем.

Нападки постструктуралистов на универсальные ценности послевоенного поколения со временем превратились в критику универсалий вообще. Появилось представление, что любые притязания на универсальную ценность — это всего лишь попытки захватить власть. Наука была провозглашена оружием против тех, кто оказывает сопротивление власти. Именно такой взгляд на науку стал ведущим среди гуманитарной элиты конца ХХ века.

В 1980-х и 1990-х годах влияние левой идеологии на университетскую среду возросло, и к старым критическим заявлениям добавились новые. Постструктуралисты отвергли возможность существования «взгляда из ниоткуда», о котором говорил Томас Нагель. Даже «перевернутая» объективность марксистов и феминисток вроде Сандры Хардинг не согласовывалась с новой идеологией. Донна Харауэй утвердила истинность сознательно предвзятого взгляда. При отсутствии единой приемлемой системы, говорила она, единственная альтернатива ложной объективности науки — это «ситуационное знание».

Когда с универсализмом — а вместе с ним и с общими моральными нормами — было покончено, начал ставиться акцент на различиях. «Постмодернистский взгляд на мир подразумевает отказ от объективности, — писал Зигмунт Бауман, — а также крушение господства науки над всеми областями знания», что приводит к появлению множества конкурирующих систем, претендующих на истинность.

Однако, как и многие критики до них, постструктуралисты нередко смешивали разумные аргументы о пределах научного познания с огульными, редукционистскими заявлениями о гегемонии науки в современном мире. В частности, они говорили, что наука претендует на то, чтобы ответить на все вопросы и решить все проблемы. Они также утверждали, что наука искажает мышление современных людей, разрушает культуру и является источником многочисленных социальных проблем.

Утверждение о том, что наука сформировала современную культуру, заслуживает отдельного рассмотрения. Ведь если наука не играет определяющей роли в культуре, то она не может быть ответственна за все те беды, которые ей приписывают.

В американском обществе наука играет важную роль. Биологи и физики пользуются в зале суда влиянием, которого лишены религиозные лидеры и литературные критики. В основе Федеральной резервной системы лежит экономика, а не Библия или книги Мелвилла. Агентство по охране окружающей среды руководствуется данными естественных наук, а Министерство образования — наук общественных. В государственных школах преподается дарвинизм, а не креационизм. Исходя из этих примеров, можно сделать вывод, что наука обладает привилегированным статусом в американской культуре.

Но схожие привилегии имеют и другие эксперты. Мы постоянно полагаемся на мнение историков, журналистов, юристов и очевидцев, хоть и не считаем их учеными. Особое положение науки в Америке, таким образом, отчасти является следствием Первой поправки к Конституции.

По иронии судьбы секуляризация общественных институтов дала больше возможностей религиозным критикам и гуманитариям для нападок на науку, хоть и усложнила поиск аудитории. Когда разные религии стали более терпимо относиться друг к другу, они объединили усилия против общего врага — материализма, или светскости.

Согласно распространенному убеждению, в основе светских институтов лежит светская философия, которую, в свою очередь, порождает наука. Следовательно, заключают критики, наука несет ответственность за то, что в обществе преобладают «поверхностные» материалистические ценности.

Но действительно ли существование светских институтов свидетельствует о гегемонии науки? В некоторых странах «научную» идеологию насаждали воинственные светские режимы. И даже в этих случаях научные знания и философия не всегда согласовывались. В США связь между наукой, философией и секуляризацией была особенно сложной. Утверждения религиоведа Хьюстона Смита о том, что наука «создала наш мир», или философа Аласдера Макинтайра о том, что современная общественная жизнь являет собой «драматическое воплощение философии XVIII века», — это огромное преувеличение.

Многие аспекты современного мира укоренены в светскости, но не в науке. Закон, бюрократия, капитализм, консьюмеризм, журналистика, образование, спорт — все эти феномены отражают ослабление влияния религиозных институтов, но не связаны с наукой. Они определяются человеческими особенностями и порождают новые убеждения, ценности и формы поведения.

Большинство норм и институтов, характерных для современных западных стран, бессмысленны для тех, кто верит, что нашей жизнью руководит Бог или что наши поступки в этой жизни главным образом определяют нашу судьбу после смерти. Поведение же большинства современных людей основано на убеждении, что от наших поступков зависит наше благополучие в этой жизни.

Эта идея оказала огромное влияние на повседневную жизнь, но сама по себе она не является ни светской, ни научной. Конечно, она более распространена среди неверующих, но она также согласуется с некоторыми формами религии. Более того, один из самых спорных моментов во многих дискуссиях о науке — это статус более «мирских» форм религии.

Здесь возникают важные вопросы. Существует ли Бог и вмешивается ли он в нашу жизнь? Что должно составлять основу нашей системы образования — биология, литература или Библия?

Возлагать ответственность за несовершенство людей на своих оппонентов — несправедливо и недальновидно. Такой подход порождает злобу и недоверие, а также скептицизм по отношению к нашим собственным программам, когда становится очевидно, что мы сильно преувеличили их достоинства и они также не могут вылечить недуги человечества.

Склонность объяснять общественные проблемы влиянием философии не помогает решить эти проблемы, так как приводит к неправильному пониманию их причин и убеждению, будто мы должны разрешить наши интеллектуальные конфликты, прежде чем предпринимать конкретные шаги.

Мы должны стремиться к солидарности, даже если убеждены, что правда в итоге окажется на нашей стороне. Многие идеи, лежащие в основе общества, — например, идеи о расовом равенстве или необходимости регулирования экономики — затрагивают как область религиозного, так и область светского. Мы не должны позволять конкурирующим идеям стоять на пути социального прогресса.

Как сторонники, так и критики науки часто выдвигают абсурдные аргументы в попытках дискредитировать вредные, по их мнению, идеи. Важно разграничивать науку как совокупность мер и философию, которая прикрывается ее именем. К сожалению, даже когда критики науки отделяют науку от материализма, натурализма, позитивизма и прочих философий, они часто приписывают ценные научные достижения собственной области, а беды мира — научному мировоззрению.

Более справедливый подход может быть выработан только тогда, когда социальная роль научных методов и открытий, развитие испытавших влияние науки течений философии и возникновение светских норм и институтов будут рассматриваться по отдельности. Такое разделение не означает, что наука существует отдельно от мира людей, — оно позволяет нам лучше понять исторические связи между наукой, философией и светским обществом, а также их нынешнее состояние.

Со временем этот подход позволит освободить ученых от оков ценностной нейтральности науки. Критики часто обвиняют науку в том, что она избегает оценочных суждений, а потом заявляют, что она должна предоставлять абсолютно надежную информацию — а не модели, вероятности или расчеты. Большинство из нас в той или иной мере придерживается этого взгляда. Сталкиваясь с данными, которые нам не по душе, мы требуем от исследователей доказать свою абсолютную непредвзятость.

Необходимо разорвать этот замкнутый круг и признать науку человеческим изобретением, которое, несмотря на свои недостатки, приносит замечательные плоды. Вместо того чтобы утверждать, будто достоверность научных открытий зависит от нейтральности исследователей, мы должны научиться оценивать открытия по их доказательной базе.

Надежность исследований можно повысить, например, привлекать к участию в них больше граждан. Но это никогда не произойдет, если критики и дальше будут рассматривать науку как враждебную культуре силу и винить ее во всех бедах человечества. Пришло время преодолеть разногласия, признать, что наука — это важнейшая часть нашего мира, и определиться, как использовать ее в дальнейшем.