Колючая проволока, грабежи и полное бесправие. Как сбежавшие из Германии евреи оказались в британских лагерях

Национальная паранойя началась с материала корреспондентки Daily Express Хильды Марчант. Английский моряк рассказал ей, как немцы захватывали Роттердам: на каждой улице неожиданно появились солдаты, только одеты они были не в униформу, а в юбки и рубашки. Уборщицы, торговцы и слуги внезапно преобразились и объединились с солдатами вермахта, которые спускались на парашютах.

Спустя три дня после начала немецкого вторжения в Голландию, 13 мая, Daily Express опубликовал сенсационную статью. Марчант выдала байку моряка за проверенную информацию и предложила читателям задуматься: что если то же самое произойдет в Оксфорде, Ковентри и Дувре, на их улицах и в их домах?

Материал поднял волну ненависти и подозрений в отношении так называемой пятой колонны — замаскировавшихся предателей, которые якобы заполонили Британию в последние годы. Несмотря на очевидные преувеличения Марчант, обычным людям внушала ужас мысль, что они со всех сторон окружены врагами.

Подкрепил панику сэр Невил Бланд, британский посланник в Нидерландах, который покинул страну после вторжения Германии. В отчете, озаглавленном «Угроза пятой колонны», Бланд высказался жестко и однозначно: каким бы очаровательным и преданным ни выглядел поселившийся в Британии немец или австриец, в действительности он представляет серьезную опасность.

Дипломат предположил, что во избежание рисков необходимо интернировать — то есть фактически поместить под арест — каждого выходца из вражеского государства.

Возникла парадоксальная ситуация: евреи, которые сбежали от гитлеровских репрессий, теперь подвергались травле, потому что большинство британцев, от политиков до соседей и работодателей, считали их нацистскими агентами. Жертв режима клеймили как его сторонников.

Отчет Бланда дошел до короля Георга VI. Тот потребовал от министра внутренних дел Джона Андерсона срочно принять меры и нейтрализовать пятую колонну. В газетах появлялись новые статьи с призывами обезопасить страну от иностранцев. Один из авторов Daily Mail написал: «Вы должны понять, что каждый немец — шпион». Когда об отчете сообщили на BBC, многие британцы, которые до этого относились к немецким евреям нейтрально или дружелюбно, резко обозлились на подозрительных чужаков.

К удивлению преподавателей, музыкантов, священников, журналистов, художников и студентов, которые считали Великобританию новым домом, весной и летом 1940-го в глазах местных они ничем не отличались от берлинских нацистов. Следующие несколько лет почти все они провели в лагерях для интернированных в Великобритании, на территории коронного владения острова Мэн, в Канаде или Австралии.

Ситуация с интернированными евреями или с немцами, покинувшими рейх по идеологическим соображениям, обернулась для британских властей не только запутанной политической проблемой.

Многие полагали, что, посчитав всех иммигрантов потенциальными вражескими агентами, британцы предали собственные принципы, спровоцировали этическую и гуманитарную катастрофу.

С одной стороны, королю и Черчиллю надлежало беспокоиться о безопасности подданных. С другой, в стремлении перестраховаться и защититься от нацистской угрозы они поступили с иностранцами не лучше, чем сами нацисты.

«Я отчетливо помню, что чувствовал себя оскорбленным, — вспоминал один из интернированных британцами евреев, будущий глава Королевской оперы Клаус Мозер. — Вся операция получилась панической и жестокой».

Как британцы арестовывали немецких евреев и что происходило потом

Одним из интернированных немецких граждан оказался молодой еврей Петер Фляйшманн. В Германии его родители писали для антифашистской газеты и погибли в подозрительной автокатастрофе — коллеги и друзья считали, что недоброжелатели испортили им тормоза.

За самим Фляйшманном пришли из гестапо, но ему чудом удалось сбежать — предупредил знакомый полицейский. Уехать в Великобританию ему, как и многим другим детям и подросткам, удалось в рамках спасательной операции «Киндертранспорт». Примерно за девять месяцев до начала Второй мировой гуманитарная организация «Центральный британский фонд немецких евреев» согласовала с парламентом Великобритании и премьер-министром Невиллом Чемберленом программу транспортировки лиц до 17 лет, которым в Германии грозит опасность.

Решающим поводом для массовой эмиграции стали погромы в так называемую Хрустальную ночь: 9–10 ноября нацистские штурмовики убили как минимум 91 еврея, арестовали еще 30 тысяч, уничтожили больше 250 синагог, а также более 7000 еврейских магазинов, школ, больниц и предприятий. Петеру Фляйшманну повезло — на момент побега из Третьего рейха ему до 17-летия оставалось несколько недель.

Подросток поселился в Манчестере. Его взяли на фабрику, которая занималась колоризацией фотографий периода Великой войны (так до Второй мировой называли Первую). Владельцы предоставили ему комнату у себя дома. В полуподвальном помещении сквозило, а темные углы кишели крысами, но для Фляйшманна и его соотечественников намного больше значила возможность не бояться за свою жизнь и чувствовать хотя бы минимальную уверенность в будущем. Однако несколько месяцев спокойствия закончились, и начались новые испытания.

Ранним утром 5 июля 1940 года в дом работодателей Фляйшманна постучали патрульные. Хозяева еще не проснулись, так что дверь открыл сам Петер. Офицер приказал собрать самые необходимые вещи и следовать за ним. Юноше не предъявили никаких обвинений и не сообщили подробностей — как и 90 другим беженцам, задержанным в тот день.

Фляйшманна и остальных немцев на северо-западе Англии отправили в полуразвалившуюся хлопковую фабрику под названием Уорт Миллз. Из-за производственного кризиса хозяевам пришлось оставить помещение. За неделю до транспортировки беженцев его заняли военные. Место представляло собой удручающее зрелище: лужи машинного масла, обломки досок и булыжники, свисающие с потолка приводные ремни, отсыревший и заплесневелый хлопок. Единственным источником света оставалась стеклянная крыша. В пробоинах гулял пронизывающий ветер.

Отношение к интернированным удручало не меньше, чем помещение, куда их доставили. На подъезде их высадили и заставили идти до фабрики больше шести километров на глазах у враждебно настроенных жителей Манчестера.

Представители интеллигенции и обычные люди, которые к тому времени уже несколько месяцев или даже лет работали в Англии, ощущали себя лишенными всех прав пленниками.

Многие позже вспоминали, что сильнее страха и недоумения оказалось чувство унижения.

Худшее было впереди. По прибытии интернированным предстояло пройти процедуру сортировки. Солдаты осматривали их вещи, чтобы изъять то, что можно было использовать как оружие. В действительности же на глазах шокированных немцев происходил банальный грабеж: военные забирали всё, что им нравилось. Некоторых узников лишали самых необходимых вещей. Бумага, печатные машинки, сигареты, шоколад, книги, часы и даже лекарства — без объяснений конфисковывалось всё, что имело хоть какую-то ценность. Аксессуары из золота отбирали под предлогом того, что их могли использовать для нелегального подпольного обмена.

Тот момент оказался поворотным в отношении заключенных к Британии. Многие из них уже бывали в немецких концлагерях для диссидентов и евреев. Происходившее летом 1940-го в другой стране пугающе напоминало тот опыт. Они надеялись получить защиту от преследований, но подверглись преследованиям со стороны предполагаемых защитников.

В Уорт Миллз двум тысячам интернированных приходилось делить одну ванную и 18 водопроводных кранов. Мужчины быстро забросили бритье, а некоторые — и личную гигиену. Самые расторопные вставали в 4–5 утра, чтобы пробиться в душевую. В прачечной не было ни мыла, ни сушилок, поэтому одеяла возвращались оттуда такими же грязными и еще более сырыми. Канализационной системы не было. В качестве туалетов использовали 60 ведер, расставленных под навесом снаружи. К середине дня идущая от них вонь становилась нестерпимой. К вечеру ведра переполнялись, и заключенным приходилось справлять нужду на улице.

Большинство побывавших в пересылочном лагере в Уорт Миллз запомнили одно и то же: вшей, плохое и скудное питание, набитые влажной соломой матрасы, антисанитарию, гнетущее чувство одиночества от неожиданного разрыва с близкими и внешним миром.

Поговаривали, что двое заключенных, побывавших в немецких концлагерях, не вынесли жизни на заброшенной фабрике и покончили с собой. Бывший сотрудник Министерства иностранных дел Германии вспоминал, что не сталкивался с такой безнадегой даже во французских лагерях для пленных в Первую мировую, известных плохими условиями, вспышками тифа и холеры.

Некоторых интернированных отправляли в доминионы Британской империи — например, в Канаду

История Фляйшманна и его товарищей по заключению не уникальна — подобные массовые аресты в конце весны и начале лета 1940 года прокатились по всей стране. Тогда же задержали студента-биохимика Райнхарта Паризера, который учился в Кембриджском университете. Как и Фляйшманну, ему дали 10 минут на сборы, но затем отправили на корабль, где вперемешку содержались пленные нацисты и сбежавшие от нацистов евреи.

Аналогичная судьба постигла Эдгара Лиона, молодого студента-инженера, покинувшего Вену вскоре после аншлюса и поступившего в Эдинбургский университет. После прибытия в Великобританию он потерял связь с оставшимися в Австрии родителями. 12 мая 1940 года 20-летнего юношу задержали и привезли в полицейский участок настолько неожиданно, что соседи по общежитию до конца войны не знали, что произошло с приятелем. Из Эдинбурга его сначала отправили на остров Мэн, коронное владение Британской короны, а оттуда транспортировали в Глазго. На пристани интернированным приказали выбрать один из двух кораблей. По чистой случайности Лион выбрал судно, следовавшее в Канаду. Второй корабль с заключенными отбывал в Австралию.

Другой интернированный, Райнхарт Паризер, рассказал сыну, что по злой иронии евреи переносили трансатлантический рейс в намного более тяжелых условиях, чем немецкие военнопленные. Последние находились под защитой Женевской конвенции и располагались на верхней палубе. Около 1000 евреев ютились в нижнем отделении. Одни спали в гамаках, другие — прямо на металлическом полу. Туалетов не было, а поначалу и ведер тоже. На третий день пути началась вспышка дизентерии.

«С нами интернировали настоящих нацистов, — рассказывал Эдгар Лион. — Их задержали на территории Великобритании после начала войны. Они хвастались и говорили нам: „Когда Гитлер выиграет, мы перережем ваши глотки!“»

Похожие испытания довелось пережить физику Клаусу Фуксу, радикальному противнику нацизма, который перебрался из Германии в Англию еще в 1933 году, через несколько месяцев после прихода Гитлера к власти. Сначала он занимал должность научного сотрудника в Бристольском университете, а в 1937-м переехал в Эдинбург, где занимался исследованиями под руководством другого выдающегося немца Макса Борна.

Интернирование Фукса кажется тем более абсурдным, что от действий нацистов пострадали почти все его родственники, оставшиеся в Германии. Отец, сестра с мужем и брат с женой в разное время попадали под арест за критику властей. Сестра и вовсе восприняла преследования настолько тяжело, что впала в депрессию и в августе 1939 года покончила с собой, прыгнув под поезд. Этих фактов достаточно, чтобы понять, что Фукс ни за что не стал бы шпионить на нацистов против Великобритании, но правительство Черчилля не стало разбираться в биографии каждого беженца. Они оказались в одном положении с реальными рекрутами абвера, германской разведки.

В книге «Атомный шпион. Темные жизни Клауса Фукса» писательница Торндайк Гринспэн рассказывает, что для Фукса плавание из Британии в Канаду обернулось мощным потрясением. Военные относились к интернированным с предубеждением, а оттирать экскременты с пола приходилось голыми руками. В начале 1941 года Фукса вернули в Англию для участия в ядерной программе. Кстати, уже после войны его поймали на шпионаже в пользу СССР и осудили на 14 лет.

Сотрудничество с коммунистическим режимом — очередное доказательство того, насколько абсурдно было подозревать физика в симпатиях к гитлеровской власти.

Паризер, как и Фукс, свидетельствует о жестокости военных, которые уже после прибытия в Канаду порой обращались с интернированным беженцами хуже, чем с вражескими пленными.

«Однажды кто-то приказал отцу пойти в столовую и прислуживать за обедом немецким военным, — передал воспоминания отца сын Паризера. — Когда он отказался, его несколько раз ударили».

Большинство британских заключенных размещали в шести лагерях на окраине Квебека. Всего в Канаде функционировали 40 лагерей, в которых содержались 26 тысяч человек: иммигранты из Германии, а позже из Италии и Японии, а также беженцы-евреи, которых первое время «по ошибке» размещали в одних бараках с теми, от кого они спасались.

Паризер рассказывал, что после прибытия в Канаду по пути в лагерь увидел из окна поезда знак с надписью: «Никаких собак и никаких евреев».

Антисемитизм по-прежнему был распространен даже в странах, которые находились в состоянии войны с нацистской Германией. Как и в немецких концлагерях, интернированных беженцев заставляли заниматься бессмысленным трудом — например, выкапывать в снегу яму, а потом закидывать ее снегом и повторять всё сначала. Когда нескольким иностранцам пришли письма, комендант вызвал их к себе и у них на глазах порвал конверты с содержимым, даже не взглянув на бумагу.

«Отец никогда не простил подонка, который порвал письма, — говорил сын Паризера. — Ему часто снился сон, как этот тип заходит в автобус и папа стреляет в него. По пути в Канаду нацисты торпедировали один из кораблей с евреями, но папины родители не знали, какой именно. Целых полгода они думали, что он мог умереть».

Из современной перспективы решение переправить несколько тысяч человек через океан и навесить на них ярлык предателей выглядит почти безумным. Во-первых, потраченные на транспортировку ресурсы могли пригодиться в войне. Во-вторых, британцы таким образом лишили себя многих выдающихся ученых, которые вместо заточения могли заниматься полезными исследованиями. В-третьих, в основном военным приходилось охранять не матерых шпионов и диверсантов, а подростков, которые, как Петер Фляйшманн, покинули Германию благодаря операции «Киндертранспорт».

«Военные прибыли в доки, ожидая увидеть пленных, а встретили 16-летних мальчиков, — рассказала историк Пола Дрейпер. — Канадское правительство знало об этом заранее, но солдат никто не предупредил. Они не понимали, как относиться к этим ребятам, которые еще недавно занимались толкованием Талмуда в школе или институте».

Чтобы избежать потасовок между беженцами и пленными нацистами, сотрудникам лагерей приходилось разделять их. Условия почти не отличались от тех, в которых жили интернированные на заброшенной хлопковой фабрике в Манчестере. Например, в одном из блоков лагеря Шербрук люди ютились в старой мастерской по ремонту железнодорожных составов, где не было ни нормального отопления, ни водоснабжения — один кран и девять туалетов на 900 мужчин.

Нормально выспаться тоже не получалось: в одном лагере не хватало матрасов, в другом — одеял. Для многих холод превратился в серьезную проблему. У людей не было возможности взять с собой теплые вещи, и они оказались не готовы к суровому канадскому климату.

По периметру установили смотровые вышки, стену вокруг лагеря оборудовали колючей проволокой. Узники пытались убедить надзирателей, что они не преступники, но военные получили приказ — в случае попытки побега стрелять на поражение. Большинство беженцев мрачно посмеивались над охраной. Они не имели при себе ни документов, ни вещей, поэтому побег в незнакомой стране посреди лесной глуши не имел смысла. Тем не менее специально на спинах серой униформы красовалась ярко-красная мишень, чтобы солдатам при необходимости было проще прицелиться.

Всего в Канаде оказались 2284 еврея. Британцы перестали отправлять беженцев в доминионы в июле 1940 года, после того как германская подводная лодка торпедировала океанский лайнер «Арандора Стар» с немецкими и итальянскими гражданами на борту, двигавшийся в сторону Ньюфаундленда. Одна из торпед попала в машинное отделение, вывела из строя турбины и генераторы. Судно продержалось на плаву около часа, а затем затонуло недалеко от северного побережья Ирландии. Погибли 805 человек, из них 243 немецких и 470 итальянских беженцев.

Трагедия заставила правительство Черчилля пересмотреть политику интернирования, но не отказаться от нее. Вместо бывших колоний теперь иностранцы содержались на территории самой Великобритании и коронных владений.

Остров Мэн: вынужденное пристанище творцов и академиков

Расположенный в Ирландском море остров Мэн — одно из таких коронных владений. Его статус означает, что формально территория не входит в состав Соединенного Королевства, но в то же время не считается колонией. Такие острова, разбросанные вокруг Великобритании, отличаются высокой степенью автономии, но всё равно подчиняются короне, не имеют отдельного гражданства и суверенитета. В 1939 году на острове Мэн проживало 52 тысячи человек — фермеров, рыбаков, торговцев, хозяев отелей и гостевых домиков, которые пользовались популярностью у туристов в теплый сезон.

Первые месяцы войны никак не повлияли на привычный образ жизни островитян, но в середине 1940 года ситуация резко изменилась. Над гостевыми домиками натянули колючую проволоку, улицы заполонили военные. 27 мая местные жители с пристани наблюдали за прибытием первых 823 интернированных. Среди них, как и в Канаде, вперемешку оказались преданные сторонники нацизма и еврейские подростки, которые чудом избежали депортации в Третьем рейхе. Туристам приказали экстренно покинуть остров. Гостевые дома и частные отели оборудовали под Хатчинсон — лагерь для граждан вражеского государства.

Среди заключенных оказался и Петер Фляйшманн, который ранее провел около недели в Уорт Миллз. Условия в Хатчинсоне были мягче, чем в транзитных лагерях и в доминионах, хотя беженцам всё равно приходилось существовать бок о бок с идеологическими противниками — иногда евреи с нацистами и вовсе оказывались соседями по койке.

Интернированные быстро разочаровались в британском духе гуманизма и свободы, которым восхищались после переезда, однако обрели утешение в богатой художественной и научной жизни лагеря. На остров Мэн привезли множество беженцев-интеллектуалов: преподавателей, ученых, художников, музыкантов, писателей. Чтобы скоротать время и отвлечься от гнетущей безысходности, они превратили Хатчинсон в творческий и исследовательский центр.

Профессиональные артисты организовали постановки по произведениям «О мышах и людях» Джона Стейнбека и «Сон в летнюю ночь» Уильяма Шекспира. В августе 1940 года в местном театре Дуглас Пэлас состоялась премьера пьесы «Что за жизнь!» о быте интернированных. Музыку написал австрийский композитор Ганс Галь, который тяжело болел и большую часть времени находился в лагерном госпитале. Пользуясь подручными материалами, актеры и реквизиторы придумывали необычные детали антуража — например, в одной сцене персонаж играл на лире со струнами из колючей проволоки, сидя на коробке из-под овсянки, которой кормили в Хатчинсоне.

Профессора читали лекции, а журналисты и редакторы запустили газету с новостями, аналитическими статьями, художественными рассказами и карикатурами. Выходила она раз в две недели. Пианист Марьян Равич играл на открытом воздухе — жена коменданта лагеря добилась, чтобы ему выделили огромный рояль. Образованные узники обучали других тому, в чем разбирались: математике, праву, истории. Некоторые просто развлекали товарищей захватывающими историями из жизни.

«Одному укротителю львов не повезло родиться в Германии, — вспоминал Фред Ульман, который позже стал писателем и художником. — Он повсюду носил маленькое лассо и на потеху публике срывал с его помощью цветы. Вокруг него всегда собиралось много народу, потому что он бывал в Африке и ловил животных, которых затем дрессировал. Так что ему было о чем рассказать».

Со временем лагерь превратился в поселение, где беженцы существовали относительно свободно: брали книги из библиотеки (самые популярные — «Алиса в Стране чудес» Льюиса Кэрролла и «Ребекка» Дафны дю Морье), играли в настольный теннис, закупались в туристических лавочках продуктами и даже алкоголем. В прачечной организовали кафе, которое пользовалось популярностью среди творческой интеллигенции.

Возможность наблюдать за работой таких звезд, как художник-дадаист Курт Швиттерс, действовала вдохновляюще или хотя бы позволяла развеяться. Закрашенные голубой краской для маскировки от бомбардировщиков оконные панели Швиттерс использовал в качестве холста для эротических росписей.

Его коллеги составляли коллажи из вездесущей овсянки, картофеля и других овощей. Проходило несколько дней, прежде чем корнеплоды начинали гнить, и запах вынуждал избавиться от произведений искусства.

Для молодых людей вроде Фляйшманна несколько месяцев, а то и лет на острове Мэн запомнились как максимально противоречивый период: одновременно скучный и насыщенный, напряженный и пугающий, но по-своему вдохновляющий и даже приятный. У Швиттерса они учились рисовать натюрморты и создавать краску из кирпичной пыли. У скульпторов Пола Хаманна, Георга Эрлиха и Эрнста Мюллер-Бленсдорфа — как вырезать фигурки из дерева, выкапывать прибрежную глину во время прогулок, а затем незаметно проносить в лагерь.

«Вспоминая четыре месяца в заключении, я могу сказать, что это, вероятно, было самое интересное время в моей жизни, — признался беженец по имени Фред Гудшоу. — Я чувствую, что у британского правительства не было другого выбора, кроме как интернировать нас перед лицом вторжения».

Несмотря на всплеск художественной и интеллектуальной активности, пребывание в Хатчинсоне сильно отличалось от обычной жизни — хотя бы потому, что «жителей» лагеря свозили и удерживали там против их воли, а большинство еще и без всяких оснований. К августу 1940 года на острове находилось 14 тысяч пленников, причем туда — в отличие от других лагерей — их свозили целыми семьями. Женщины с детьми жили отдельно от мужчин и встречались с ними только раз в месяц по специальным датам.

Некоторые страдали от психологических проблем: тревоги, депрессии, панических атак. Как минимум 56 интернированных погибли, а некоторые из них покончили с собой.

Лишь весной 1941 года родным разрешили воссоединиться, а критерии интернирования сделали более мягкими. Из лагеря освободили пожилых, юных заключенных, а также тех, кто к тому времени уже получил разрешение занимать государственную должность.

Позже власти освободили художников, писателей и музыкантов, хотя поначалу от них требовали подтвердить свои достижения в конкретной творческой области. У многих таких достижений не оказалось — последние несколько лет они пытались выжить сначала в Германии, а затем в Великобритании и почти не имели возможности заниматься любимым делом.

Удерживать всех без исключения с немецким или итальянским гражданством оказалось невыгодно. Сбежавшие от преследований противники нацизма и фашизма могли принести пользу на военном производстве. Как только власти поняли это, количество интернированных в Хатчинсоне начало сокращаться. Тем не менее лагерь продолжал функционировать до конца войны. На острове содержались не только пленные немцы, но и японцы с финнами, а также подданные короны, симпатизировавшие Гитлеру (в основном бывшие участники Британского союза фашистов).

Память об интернированных: печальная необходимость или преступная жестокость

Интернирование беженцев-евреев и других иностранцев в годы Второй мировой остается неоднозначным и сложным для осмысления процессом даже среди самих интернированных. Некоторые считают действия властей оправданными и благодарят политиков за то, что те всё-таки спасли их от холокоста. Другие оценивают политику британцев как военное преступление. Они испытали унижение и получили травмы, справляться с последствиями которых пришлось всю оставшуюся жизнь.

Важно помнить, что даже в странах, которые выступали против гитлеровского режима, антисемитизм оставался распространенным явлением. Например, в 1939 году канадские власти не позволили 900 беженцам из рейха высадиться с парохода «Сент-Луис». После долгих переговоров судно развернулось и отправилось обратно в Европу. После начала Второй мировой как минимум 254 пассажира поселились во Франции и Бельгии, а затем оказались в нацистских концлагерях.

Год спустя канадцы, будто испытав угрызения совести, приняли несколько тысяч интернированных евреев, но не особо интересовались их положением. После ослабления условий интернирования их должны были освободить, но сначала власти постановили, что прежде необходимо подобрать для каждого беженца работу и жилье, оформить все необходимые бумаги.

Работа велась настолько безразлично и неторопливо, что некоторые заключенные оставались в лагерях почти до конца войны.

«Они потратили очень много сил и энергии на то, чтобы помешать евреям проникнуть в Канаду, — объясняет историк Пола Дрейпер. — К интернированию власти отнеслись как к попытке беженцев пролезть в их страну через черный вход. Подобные проявления антисемитизма в то время считались абсолютно нормальными. Позже они же тормозили процесс освобождения евреев».

Чтобы избежать ненужных вопросов, канадские власти запрещали журналистам освещать интернирование. Большинство местных жителей не догадывались о существовании лагерей, даже если жили в нескольких минутах езды от них. Много лет спустя они узнали, что в нескольких километрах от них в заключении содержали несколько тысяч евреев.

Дискурс об интернированных в середине XX века формировался таким образом, что лагеря выглядели почти санаториями, оказаться в которых были бы счастливы не только беженцы. В начале 1960-х канадские журналисты в красках описывали концертные площадки, дебаты, лекции по английскому, греческому, арабскому, испанскому языкам, философии и другим предметам, физические упражнения и заседания литературного клуба. Как и на острове Мэн, узники в Канаде старались разнообразить досуг, однако жизнь в заточении от этого не превращалась в легкое и приятное времяпрепровождение.

«Всё это не должно звучать как приятный отпуск, — уверяет историк искусства Клаус Хинриксен, который содержался в лагере Хатчинсон. — Мы находили себе все эти занятия лишь для того, чтобы отвлечься от несправедливого интернирования, постоянного беспокойства о женах и детях, которые остались под ежедневными бомбардировками в Лондоне и других городах. Отвлечься от недостатка коммуникации, плохих условий и лишения свободы».

Даже если считать интернирование вынужденной мерой, почти не вызывает сомнений, что его можно было провести более гуманно и профессионально. К волне арестов немецких евреев в Великобритании привела раздутая политиками и медиа паранойя.

Весной 1940 года в одной из газет опубликовали опрос — читателей спросили, сколько граждан из нацистской Германии, по их мнению, за последние шесть лет перебрались в Британию. Большинство читателей предположили, что от 2 до 4 миллионов человек. В действительности в страну прибыло 73,5 тысячи беженцев.

После нападения на Перл-Харбор несправедливому обращению подверглись многие японцы. Канадские власти интернировали примерно 21 тысячу человек, хотя 60% из них родились в Канаде, а 77% имели канадское гражданство. После окончания войны многие не смогли вернуться в прежние дома — их имущество распродали. Кому-то предложили переселиться в глушь, а некоторых принудительно депортировали в Японию, хотя они там даже никогда не бывали.

В Британии многие признавали, что несправедливо интернировать поголовно всех, кто приехал из Германии, однако считали такую меру оправданной. Черчилль объяснил, что беженцев задерживают ради них самих — якобы оставаться на свободе в такой неспокойной обстановке для них было бы опасно. Британский премьер-министр невольно воспроизвел риторику рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. На открытии первого концлагеря Дахау в марте 1933 года он объяснил, что аресты политических оппонентов необходимы, потому что иначе невозможно гарантировать их безопасность.

В Германии даже появился особый эвфемизм — репрессии противников диктатуры и нежелательных элементов в нацистской Германии называли «защитными арестами». Аналогичная политика в Великобритании заставила многих беженцев задуматься, так ли отличаются демократические ценности англичан от немецкого тоталитарного режима.

В 1998 году канадское правительство признало, что неподобающим образом поступило с гражданами японского происхождения. В мае 2021-го премьер-министр Джастин Трюдо официально извинился за то, что во время войны более 30 тысяч канадских итальянцев признали «вражескими союзниками».

Британские власти до сих пор никак не высказывались по поводу интернированных беженцев. Единственный вывод, который можно сделать из их трагичной истории, заключается в том, что войны очень часто развиваются нелинейно. Жертвами становятся люди, которым вроде бы удалось сбежать от агрессора. В роли агрессора выступает государство, которое, предположительно, этому самому агрессору противостоит.

В Красной армии порой бесчеловечно жертвовали солдатами, а офицеров иногда приговаривали к расстрелу за малейшее сомнение в успехе безрассудных операций. После войны перенесших тяготы оккупации советских жителей подозревали в коллаборационизме и нередко отправляли в лагеря за то, что они какое-то время жили на территории, занятой вермахтом. Точно так же евреи, коммунисты и представители интеллектуальной элиты, укрывшиеся от Гитлера по ту сторону Ла-Манша, попали в мясорубку, в которой до них не было дела ни военным, ни политикам.

Несправедливое задержание тысяч противников нацистского режима показало, что индивидуальные качества человека всегда значат больше, чем его национальность, гражданство или происхождение. После войны десятки «вражеских союзников» преуспели в самых разных областях: Уолтер Хомбургер возглавил симфонический оркестр в Торонто, Вальтер Кон и Макс Перуц получили Нобелевскую премию по химии, Эрик Кох стал ведущим на CBS и написал несколько книг.

Кажется, точнее всех опыт интернирования зафиксировал побывавший в канадских лагерях джазовый пианист Фредди Грант, урожденный Фритц Грюнланд. В заключении он написал песню со словами «Можешь вопить и кричать, но они всё равно никогда тебя не выпустят».

После освобождения его композиция «Ты к этому привыкнешь» обрела статус неформального военного гимна. Солдаты пели ее для поддержания духа, а название превратили в присказку. Она помогала примириться с лишениями и вытерпеть разлуку с близкими, но обстоятельства написания песни при этом оставались практически неизвестны широкой публике. Исполнявшие ее накануне очередного сражения военные даже не догадывались, что слова посвящены отнюдь не фронтовым тяготам борцов против нацизма.