330 доменных печей Кайфына. Почему в Китае XI века началась, но так и не случилась промышленная революция

Датой официального конца самой могущественной из китайских империй, называемой Тан, считается 907 год, но и до этого в Поднебесной было неспокойно: в последние ее годы толпы злых, голодных и хорошо вооруженных людей, проходя по всей территории империи, уничтожали всё на своем пути, еды не хватало и некому было ее производить. Современник писал, что «солдат было больше, чем крестьян», и был, видимо, прав, потому что армий стало много и любой крестьянин входил в какой-то вооруженный отряд, частную военную компанию, которую заимел каждый поселок и каждый монастырь. Самые большие армии были у военных губернаторов провинций, цзедуши, и именно они стали реальной властью в распавшейся стране.

После падения династии Тан наступило время «пяти династий и десяти царств», страна разваливалась, правителей меняла армия по своему усмотрению, каждый из цзедуши метил в императоры.

Увы, эти горькие времена совпали с появлением на севере мощного и воинственного врага, племени киданей, которые, подражая китайским соседям, образовали в степях свою империю, Ляо. Кочевники всегда, всю историю Китая были постоянной угрозой, но, объединившись и организовавшись, они стали по-настоящему грозной силой, сдержать которую оказалось некому.

Все войны начинаются с того, что участники мечтают разбогатеть, и набеги в самом деле улучшали материальное состояние уцелевших, но когда войны продолжаются десятилетиями, то их участники уже сражаются за еду. Более того, не вооружившись, еды не добыть, и рано или поздно любые военные соединения превращаются в отряды мародеров.

Вот в такие времена и произошло событие, казавшееся совершенно рядовым: армия, которая была отправлена отразить набег вторгшихся в пределы государства врагов, отошла от столицы всего на один переход и разместилась на ночлег, и тут по лагерю разнесся слух, что один из монахов, которого считали пророком, видел, как на небе сражались два солнца. Пророк дал знамению очень понятное толкование: срок «мандата Неба», выданный Небом прежнему императору, истек, и Небо ждет нового правителя Поднебесной.

Воины отправились в палатку своего предводителя, главнокомандующего по имени Чжао Куанъинь, где тот в это время валялся пьяным, и потребовали, чтобы именно он стал новым императором. Мгновенно протрезвевший Чжао попробовал было спорить со своими солдатами, но быстро понял, что ситуация не располагает к возражениям, и вынужден был согласиться возглавить империю.

Во всяком случае, именно так описывает произошедшее событие поздний китайский историк. А событие само по себе интересно тем, что не стало рядовой сменой правителя — оно означало конец междоусобиц и образование нового великого государства на китайской земле, получившего название империи Сун.

Чжао в конце концов и сам поверил, что получил «мандат Неба» (вся его биография заставляет думать, что он, как и любой цзедуши, был готов к такому повороту событий, а может, даже готовил его). Он решил объединить все земли, некогда входившие в империю Тан, и план был таков: разбить на севере кочевников-киданей, а затем захватить южные земли.

К тому моменту Ляо захватило 16 округов, которые китайцы считали своими, так что для каждого из императоров «пяти династий», чье царствование пришлось на короткий исторический отрезок между Тан и Сун, было делом чести вернуть их, и все их военные устремления были связаны именно с этим.

Но кидани оказались не по зубам армиям Чжао, и тогда планы переменились: было решено сначала подчинить себе богатый, но слабый в военном отношении юг, а затем уже вернуть 16 округов на севере и разобраться с кочевниками.

Решение было правильным, во всяком случае, первая его часть оказалась выполнимой: при первых двух правителях империя Сун завоевала огромную территорию к югу и западу от столицы, Кайфына на реке Хуанхэ, чему способствовала и военная выучка армий Сун, и, может быть, еще больше — «мандат Неба», о чем непостижимым образом стало известно каждому китайцу.

Сам Чжао Куанъинь начал царствование с того, что сломал традицию, сложившуюся еще во времена заката династии Тан (и погубившую ее), согласно которой при назначении на ведущие посты предпочтение отдавалось военным (сложно было отказать в такой мелочи, как государственная должность, людям, за спинами которых стояли крупные вооруженные отряды), занявшим в итоге не менее 4/5 всех государственных должностей. Чжао возродил практику экзаменов для чиновников и вскоре получил огромнее число образованных конфуцианцев в качестве управленцев, мораль которых обязывала их быть честными, инициативными и исполнительными.

А вот с военными были сложности: в предшествующую эпоху, «пяти династий и десяти царств», армий, которые подчинялись только своим командирам, развелось слишком много — времена были беспокойными, и не окружив себя частоколом копий, невозможно было усидеть ни на одном из постов.

Чжао Куанъинь пригласил как-то командиров шести самых больших армий разделить с ним трапезу и во время задушевной застольной беседы предложил им отказаться от руководства своими армиями и уйти на покой, пообещав взамен спокойную и безбедную жизнь. Биограф Чжао приводит несколько аргументов, выдвинутых им, чтобы убедить собеседников, и ни один из них (например, «разве вы сами не поступили бы точно так же на моем месте?») не кажется нам сегодня убедительным, но шесть главнокомандующих посчитали иначе (возможно, были какие-то еще аргументы, о которых забыл упомянуть или не знал биограф) и последовали мудрому совету императора, после чего и военачальники помельче поступили так же.

Чжао установил сменяемость управленцев, дабы ни один чиновник не был подвержен соблазну искать выгоду в долгом нахождении на своем посту, не попадал бы в зависимость от местных влиятельных людей и не обрастал бы дружественными связями, а военный командир не успевал бы стать для своих солдат кумиром. За постоянной сменяемостью наблюдала специальная канцелярия, тоже, разумеется, состоящая из регулярно сменявшихся людей.

Административная реформа полностью лишила военных, командиров гарнизонов, права вмешиваться в гражданские дела. Теперь всеми вопросами на местах руководили присланные из столицы гражданские чиновники, подчинявшиеся столице же. Таковых было в каждой провинции четверо: один руководил перевозками и сбором налогов, другой — судопроизводством, третий — военными делами, четвертый — ирригацией и состоянием зернохранилищ.

Империя Сун была довольно дорогим по своему устройству государством, время, когда гражданские функции можно было передавать военным, прошло — на место деспотичных правителей, не особо компетентных, принимающих решения импульсивно, мало понимающих в устройстве общества и не особо думающих о последствиях своих решений, пришла армия профессиональных чиновников. Которую предстояло накормить. Но и Чжао Куанъинь, и его последователи понимали, что мир и стабильность, воцарившиеся в землях Сун, сами по себе обещают богатую жизнь — будет чем платить налоги и будет кому контролировать наполняемость казны.

Прокормить всех должно было, конечно же, сельское хозяйство, от состояния которого напрямую зависело благополучие государства.

Разоренное войнами и набегами хозяйство в условиях мира восстанавливалось быстро, благо государство действовало толково, сосредоточив силы на восстановлении ирригационной системы, расчистке заброшенных каналов и починке дорог, рытье колодцев, возвращении в оборот заросших сорняком пахотных земель — то есть, говоря современным языком, сделав ставку на развитие инфраструктуры и расширение налоговой базы.

В Китае к тому времени уже много веков действовала так называемая надельная система землепользования. В ее основе было положение, согласно которому вся земля принадлежит императору, а подданные лишь получают от него равные и справедливые наделы. Размер наделов колебался в зависимости от качества земли, в среднем на мужчину приходилось 70 му, на женщину 30 му земли (один му — это примерно 6,7 сотки).

Кроме того, регламентировалось количество земли, которое мог позволить себе чиновник: всё чиновничество делилось на 9 рангов, и люди высшего ранга могли иметь 5000 му, с каждым рангом количество земли снижалось на 50 му.

Все живущие были поделены на три налоговые группы, основу составляли люди (и мужчины, и женщины) в возрасте от 16 до 60 лет, платившие налоги и подати в полном объеме, лица в возрасте от 13 до 16 и от 60 до 65 лет облагались вполовину меньшим налогом, остальные от налога были и вовсе освобождены.

Но еще на закате империи Тан эта хорошо продуманная и устоявшаяся система начала рушиться — чиновники захватывали земли и присваивали их себе, а императорам, чья власть тогда держалась на волоске, было не до таких мелочей. В период «пяти династий и десяти царств» и в первые годы династии Сун всем тоже было не до соблюдения регламентов — земля де-факто стала товаром и переходила из рук в руки, притом что основная масса населения Китая оставалась безземельными арендаторами.

Земля была главным богатством эпохи, и именно во времена Сун она стала предметом ожесточенной борьбы, в которую были вовлечены аристократы из числа военачальников, набравшие большую силу в период междуцарствия, — их вооруженные формирования были «подведены под руку императора», но Чжао Куанъинь и его потомки выполняли обещание «спокойной и безбедной жизни», данное бывшим военачальникам, и никак не покушались на их владения. Как, собственно, и на владения своих чиновников.

Во времена Сун правительство отказалось от попыток регулирования земельных споров, целиком сосредоточившись на взимании налогов. Это привело к тому, что расцвели самые грязные способы отъема земель — подкуп чиновников, подложные документы на владение, фальсификация записей состояния, переписывание участков на чужое имя и даже захваты приглянувшихся земель силой.

Впрочем, главное расширение обрабатываемых площадей шло за счет распашки целины (правительство платило за это премии, и новые земли в сельскохозяйственном обороте появлялись во множестве). Целинных или заброшенных земель в Китае после периода непрерывных внутренних войн и отражения набегов кочевников оказалось много, премии за их обработку стали отличным стимулом для роста наделов и, что было важно для императоров, сильно увеличили налогооблагаемую базу — в итоге распахивать целину оказалось выгоднее, чем обманывать соседей.

К середине XI века в руках крупных землевладельцев было сосредоточено 2/3 всех пахотных земель страны, а большинство крестьян потеряли свои наделы и стали арендаторами.

Система базового налога была проста: его собирали два раза в год, весной и осенью, он составлял 6–20 литров зерна с одного му, притом что урожайность (речь об очень плодородных землях) могла достигать 600 или даже 800 литров с одного му.

Впрочем, этот налог был лишь малой частью того, что приходилось платить, существовала масса дополнительных налогов, которые и являлись основным обременением, в том числе налоги местного, общинного значения (выделим налог на содержание школ и поймем, откуда такой удивительно высокий для тех времен уровень грамотности населения — больше 20%), и в совокупности получается, что зачастую арендатор мог расстаться с 80% своего урожая.

За арендатора, в свою очередь, тоже велась борьба — владельцам больших земельных участков не хватало рук для их обработки, поэтому они всячески заманивали арендаторов на свои земли, обещая им условия один лучше другого, и это, безусловно, благотворно сказывалось на сдерживании аппетитов эксплуататоров, которые прекрасно понимали, что, помимо выбора между землевладельцами с их предложениями, у крестьянина есть еще возможность уйти в город, а города в те годы бурно росли, притягивали и поглощали огромное число работников.

Правда, стоит заметить, что ситуация в деревнях в общем и целом была настолько благоприятна, что у крестьян появлялись некоторые излишки, которые наиболее предприимчивые вкладывали в открытие ремесленных мастерских, таверн и лавок. Становится обычным делом, что мужская часть семьи занята работой в поле (совершенствование орудий труда делает их труд достаточным), а женская — чем-то еще, каким-то приработком.

Земля в Китае всегда была плодородной, а правительство, кроме инфраструктурных решений, поощряло селекцию и разведение новых культур.

Именно во времена Сун из Вьетнама был завезен новый сорт риса, который быстро распространился по югу Китая, — он давал вдвое больший урожай, и чиновники занимались сохранением и распределением семенного фонда.

Кроме того, распространилось выращивание сахарного тростника, хлопка, арбузов, гороха, а чай и шелк, бывшие раньше местечковыми, провинциальными культурами, разошлись по всему Китаю.

Развитие сельского хозяйства привело к широкому использованию технических средств, распространяется террасное земледелие, требующее подъема воды на довольно большую высоту, и в итоге появляются водяные колеса и цепные насосы.

Распашка новых земель породила новый запрос — на металлические орудия труда. Мотыгами целину не обработать, нужен плуг с железным лемехом, а значит, требуется совершенно иное количество металла.

Столица империи, Кайфын, становится столицей китайской металлургии. Доменную печь изобрели в Китае еще в IV веке (европейцы переизобретут ее в XV столетии), но только во времена Сун она стала по-настоящему востребована. Кайфын превращается в город-завод, город-кузницу, его население в период расцвета превышает миллион человек, он крупнейший город мира, в котором как минимум половина жителей связана с выработкой металла.

Река Хуанхэ и четыре канала, сходящиеся в Кайфыне, позволяют быстро доставлять металлические изделия по всей стране.

Главным потребителем металла становится армия, но его производят столько, что остается и на обеспечение металлическими орудиями труда всех крестьянских хозяйств страны (в 1083 году проведена перепись населения, которая учла 90 миллионов человек, однако историки полагают, что было еще какое-то, и не малое, количество неучтенных). Благодаря этому производительность труда в сельском хозяйстве резко возрастает, и в деревнях появляется свободная рабочая сила, которая перемещается в города.

Городам есть что предложить: в том же Кайфыне людей всегда не хватает, а в середине XI века, в период топливного кризиса (домны требуют большого количества топлива, а леса в окрестностях города, вдоль реки и четырех каналов, давно сведены) там начинают использовать каменный уголь, а чуть позже и кокс — людей снова не хватает, новые профессии, шахтера и рудокопа, в большом дефиците и хорошо оплачиваются.

Быстро растут и приморские города-порты, Китай ведет обширную морскую торговлю, корабли подданных императора ходят в Японию и Корею, Индию и Индонезию, верфи требуют всё больше и людей, и материалов — канатов, парусины, металла — и это дает новый толчок развитию производства, а судостроение и мореплавание стимулируют инженерную мысль и картографию.

Оживленная международная торговля (не только морская, Шелковый путь — пусть и небольшая по объемам, но устойчивая связь с Центральной Азией и даже с Европой) фокусирует спрос на некоторых товарах: выгодно торговать шелком и фарфором.

Шелка в Китае производится много, Ханчжоу перестает быть главным его поставщиком, тутовое дерево уже распространилось по всему Китаю, а под потребности подстраивается и промышленность — появляются прядильные и ткацкие машины, позволяющие изготавливать полотно. Такие же машины (самая ранняя из найденных относится к XIII веку, но ученые считают, что они использовались уже в XI веке; европейцы переизобретут их во времена промышленной революции) заняты обработкой хлопка и конопли.

С XI века начинается расцвет Цзиндэчжэня, ставшего столицей китайского фарфора. Каолина, исходного материала для производства фарфора, вокруг города много, и это притягивает китайских мастеровых. Здесь появляется много мастерских и мануфактур, которые изо всех сил стараются удовлетворить потребности и императорского двора, и китайской аристократии, и запросы внешней торговли.

Стоит также отметить бурное развитие книгопечатания — сам печатный станок изобрели довольно давно, но активно он стал применяться только во времена Сун, возможно, это стало следствием большого числа грамотных, даже среди крестьян, и дало толчок мощному росту производства бумаги и развитию типографий, которых в каждом городе появилось множество.

Китайские источники особо выделяют и солеварение — с появлением больших железных котлов из Кайфына производство соли выросло многократно, а цена на нее упала, и с тех пор Китай больше не испытывал недостатка в этом ценном продукте.

Востребованным товаром, поражающим иноземцев, становятся изделия с использованием лака (они будут обнаружены даже на Британских островах и в Восточной Африке), лаковое дерево берегут, оно относится к запрещенным для вывоза товарам.

Правительство пробовало как-то обуздать рост городов и развитие торговли, придумывая, как их «встроить в систему» и обложить справедливым налогом, но особого успеха эти начинания (как и попытки всех других правительств во все времена) не имели. Городских промышленников и ремесленников, правда, распределили по профессиональному признаку, создали своего рода цеха и гильдии, называемые хан. К четкой ставке налогов в промышленности так и не пришли, ситуация напоминала ситуацию с налогами в сельском хозяйстве — довольно скромная, щадящая ставка основного налога существовала наряду с разного рода поборами, многократно превышавшими официальный налог.

Конечно, не обошлось и без мелких чиновничьих глупостей, вроде попыток обрядить представителей всех ханов в отличавшую их одежду (в китайских фильмах про драки противоборствующие стороны всегда можно отличить по одежде — это не придумка режиссера, а отражение реальности).

Тем не менее города росли, их появлялось всё больше, а сами они становились всё более и более людными. Во времена Сун число жителей нескольких городов (не только столицы) приближалось к миллиону.

Даже сам облик города начиная с времен Сун изменился: если раньше он представлял собой множество стен с маленькими калитками и узкими улицами, то при династии Сун доминирующими стали большие площади, где бойко шла торговля, широкие улицы и проспекты, по которым перевозилось множество товаров, и дома, зачастую в несколько этажей, фасадом обращенные на улицу, потому что каждый дом превратился в лавку или ресторанчик.

Современник писал, что торговля объединяла Китай (он, конечно, употреблял слово «Сун» для обозначения своей страны) больше, чем императорская власть, и это в самом деле было так — притом что правительство не предпринимало каких-то мер для ее развития, находясь в плену идей конфуцианцев, которые, вслед за своим учителем, считали торговлю делом презренным и низким.

Тем не менее в Китае было чем торговать внутри страны: север был богат пшеницей, железом, ячменем и шерстью, юг — рисом, керамикой, чаем и шелком.

Необходимость такого торгового обмена жители Поднебесной понимали всегда, и еще в VI веке до н. э. возникла идея связать великие реки, северную Хуанхэ и южную Янцзы, каналом. Канал этот, получивший название Даюньхэ (Большой канал), строился более 2 тысяч лет, его протяженность около 1770 километров (крупнейшее в мире гидротехническое сооружение), кроме основного русла он имеет огромное количество ответвлений.

Европейские историки позже будут писать, что Даюньхэ стал «китайским Средиземным морем», сыграв роль главной магистрали, обеспечивающей обмен товаров и культур, и с этим нельзя не согласиться — транспортировка товаров по воде была самой простой, быстрой и дешевой.

Завершение строительства Даюньхэ пришлось на времена Сун, и «китайское средиземноморье», земли, лежащие на берегах канала, конечно же, выиграли от этого больше других, поскольку канал принес им не только живительную влагу, так необходимую сельскому хозяйству, но и торговый обмен, главный стимул роста производства.

К концу XI века в Китае первый министр Ван Аньши провел реформы, которые сгладили противоречия между землевладельцами и арендаторами. Налог из натуральной был переведен в денежную форму (хотя по-прежнему мог быть приравнен к шелку и выплачен кусками ткани), ввели бумажные деньги (специальная типография в Ханчжоу, печатавшая деньги, насчитывала более 1000 работников), а самое главное — были введены государственные ссуды для крестьян по льготным фиксированным ставкам, которые могли выдаваться зерном и семенами, своего рода фьючерсы, под залог части будущего урожая, что избавило низшие слои, сплошь перекредитованные, от кабальных условий ростовщиков и крупных феодалов.

Многое из происходившего в Китае в XI–XIII веках, напоминает события в Европе почти 600 лет спустя, причем некоторые, например развитие металлургии, доменных печей и использование угля и кокса, и вовсе кажутся точной копией, и это дает ученым основание говорить о том, что Китай был полностью готов к промышленной революции, и спорить насчет того, почему она всё-таки не произошла.

Мнений много, и все они разные, главное отличие видят в том, что в Китае так и не нашлось силы, способной сказать нет налогам без представительства, и ищут в произошедших позже событиях доказательство того, что коллективный разум всегда принимает более адекватные и взвешенные решения, чем один человек, каким бы выдающимся он ни казался самому себе и своему окружению.

Так или иначе, экономическое развитие и развитие социальное в самом деле никак не были синхронизированы, экономика и социум проживали собственные, отдельные жизни, где первая вырвалась далеко вперед, а вторая так и не вышла за пределы архаики.

Эту проблему понимали наиболее образованные и дальновидные политики при дворе императора, периодически предпринимались попытки реформ с целью более полного вовлечения в дела страны людей из низов, но они неизбежно натыкались на противодействие консервативных кругов, в основном из числа земельной аристократии, которых вполне удовлетворяло текущее положение дел. Во всяком случае, решительные и радикальные реформы (вроде попытки административной реформы, требовавшей, по замыслу ее идеологов, увольнения 195 тысяч чиновников низшего и среднего ранга и передачи их функций общинам) так и не были осуществлены, хотя отдельные позитивные перемены, вроде устроенных Ван Аньши, отсрочившие социальный взрыв, происходили.

И всё же беда, которой династия Сун не нашла сил противостоять, пришла не изнутри страны, где противоречия так и не успели дозреть до ситуации взрыва, за которым всегда следуют перемены в общественном устройстве, а извне.

Всё свое существование императоры Сун мечтали отвоевать у киданей 16 округов, еще в первой половине Х века захваченных государством Ляо. Эта маниакальная идея скоро превратилась в ритуал: каждый год армия Сун отправлялась на войну и каждый год возвращалась ни с чем. Более того, в какой-то момент потерянных округов стало 18, а затем последовал и вынужденный договор с Ляо, по нему Китай платил Ляо огромную дань, которая, увеличиваясь после каждого очередного поражения, вскоре достигла 300 тысяч отрезов шелка и 200 тысяч лян серебра (1 лян = 36,7 грамма).

Между тем на севере появлялись новые молодые хищники: в начале XI века свое государство, которое китайцы называли Си Ся, создали тангуты, успешно ведущие войны и с киданями, и с империей Сун. Войны с этим государством, находившемся на бывших землях хунну, к северо-западу от Китая, тоже не имели успеха — в 1046 году императоры Сун заключили договор о выплате дани и с тангутами тоже.

Откупаться от кочевников было выгодно, о чем свидетельствует многолетний опыт Поднебесной, тем более легко это делали богатейшие императоры Сун, их состояние было таково, что совершенно немыслимые размеры выплат не делали их беднее.

А на севере народы постоянно приходили в движение, и вот около 1100 года племена чжурчжэней, до того мирно распахивавшие долину реки Сунгари (примерно там находится современный Харбин), снялись с насиженных мест, сели на коней и отправились покорять соседние племена. Столкновение их с киданями было неизбежно: собранное наспех гигантское войско киданей терпело поражение за поражением в битвах с агрессивными дикарями, которые, зная об империях Сун и Ляо, в 1115 году провозгласили создание собственной империи, названной в пику их врагам Ляо (что означает «железо») империей Цзинь («золото»).

В разгар войны Ляо с Цзинь императору Сун показалось, что вековые чаяния его предков и его двора могут наконец сбыться — и 18 округов будут возвращены. Богатейшая империя мира заключает союз с чжурчжэнями против Ляо и атакует своего извечного врага с юга, тогда как цзиньцы захватывают его территории с востока.

Императоры Сун торжествуют — желанные 18 округов вот-вот вернутся в Китай. Увы, их войска даже не успевают ступить на эти земли, так как чжурчжэни, разгромив киданей (государство Ляо будет захвачено ими и полностью уничтожено в 1125 году), начинают войну с Сун.

Попытка цзиньцев захватить земли тангутов с ходу не удалась, да и добыча не казалась особо манящей, а вот общение с Сун позволило им понять, какими несметными богатствами обладают их южные соседи, и увидеть слабости китайской армии, и всё их огромное войско, вобравшее и отряды разбитых ими киданей, обрушилось на Китай.

В 1127 году чжурчжэни захватывают столицу Сун, Кайфын.

О ходе самой осады и о захвате Кайфына нет точных данных, но все описывают тот момент, когда многочисленные, обученные и хорошо вооруженные жители отлично укрепленного города вдруг, будто охваченные мистическим ужасом, бросили сражаться и в панике обратились в бегство.

Сам город разграблен и фактически стерт с лица земли, чжурчжэни уничтожают всё подряд, без разбора — новым хозяевам не просто нравится разрушать, они видят в этой забаве особый смысл: ничего не должно напоминать китайцам об их прежних властителях. Полному разрушению подверглись и все домны (их было около 330) — захватчики не поняли, что это, и не оценили их значение.

Почти вся императорская семья во главе с самим императором оказалась в плену у чжурчжэней и вскоре рассталась с жизнью.

Совершенным чудом было то, что девятый сын императора, Гао-цзун, единственный из всей императорской семьи, смог выжить и организовать сопротивление захватчикам: столица Сун была перенесена им в Ханчжоу, собранная армия сражалась отчаянно и умело и смогла остановить наступление чжурчжэней.

Китай в итоге был поделен на северный и южный: север страны захватила империя Цзинь, а юг остался под управлением Сун (часто называемой теперь Южной Сун).

Китайские крестьяне и ремесленники массово мигрируют на юг страны, сократившаяся вдвое налоговая база тем не менее позволяет императорам Сун оставаться самым богатым царствующим домом планеты, более того, ко второй половине XII века, когда угроза нашествия с севера кажется уже сомнительной, экономика Сун начинает восстанавливаться, все те процессы, которые поздним историкам кажутся предшественниками промышленной революции, снова проявляют себя, но… история, как известно, учит разве что тому, что она ничему не учит, и когда на севере появляется новое сильное государство кочевников, объединенных Чингисханом, очередному китайскому императору кажется, что монголы — отличные союзники в борьбе с ненавистным Цзинь.

Попытка использовать монголов против Цзинь заканчивается ровно тем же, что и попытка использовать чжурчжэней против Ляо, — исконный враг императора, который всё еще называет себя правителем Поднебесной, разгромлен, а затем новый хищник захватывает и империю Сун. Борьба с многочисленными и ожесточенно сопротивляющимися сунцами продолжалась около 50 лет (правда, она не раз прерывалась самими монголами по причине их внутренних войн) и была завершена внуком Чингисхана, Хубилаем, в 1280 году.

Еще раньше, в 1271 году, Хубилай, как и все прежние завоеватели из Ляо и Цзинь, объявляет себя правителем Китая и основателем новой династии, получившей название Юань.

Эпоха Юань станет самой короткой из всех великих династий Китая, она продлится всего около 100 лет, но Юань, как и Цзинь, совместными усилиями сотрет все экономические достижения своих предшественников.

В планах монголов было вообще согнать земледельцев, дабы они не мешали своими грядками пасти скот (к чему и приступили, довольно активно, в северной части страны, где про металл и уголь Кайфына уже никто и не вспоминал), но после завоевания юга страны Хубилаю, присмотревшемуся к местным порядкам, идея оставить людей на земле показалась не такой уж глупой, и монголы решились на этот эксперимент.

Прямо-таки маниакальная страсть китайских чиновников подсчитывать и записывать всё на свете позволяет понять масштабы экономической катастрофы, случившейся в период царствования монгольской династии Юань. Так, в домонгольский период в государстве Цзинь (север Китая) было 7,684 млн дворов с населением 28,320 млн человек, а в государстве Сун (южный Китай) 12,670 млн дворов с населением 45,810 млн человек.

Всего через 10 лет после официального воцарения Хубилая, в 1281 году, в Китае уже насчитывалось 13,200 млн дворов с населением 58,830 млн человек, включая завоевателей-монголов и привечаемых ими среднеазиатов, то есть всего за 10 лет число хозяйств сократилось на 7 млн, а число жителей — почти на 20 млн.

Многие из ремесел после завоевания были безвозвратно утеряны — новые хозяева страны зачастую просто не понимали, как приспособить изощренные хитрости к своему быту, казавшемуся единственно правильным (в конце концов, они же вышли победителями в войне, значит, они должны учить жизни, а не учиться).

Сельское хозяйство, благополучие которого зиждилось на ирригации, состоянии дамб, колодцев и каналов, больше не давало таких урожаев, Даюньхэ пришел в негодность, берега его обваливались, сам канал зарастал тростником и частично стал несудоходным.

Реки, течения которых раньше регулировались специальными службами, часто смывали огромные территории, уничтожая людей и их имущество, и новые власти не умели реагировать на подобные катаклизмы, пробуя исправлять последствия, но не занимаясь устранением причин.

В 1351 году именно с восстановительных работ на реке Хуанхэ, куда согнали огромное количество крестьян, оставшихся из-за попустительства чиновников без еды и тепла, началось восстание, положившее в итоге конец династии Юань, и новый правитель, крестьянский сын, создаст новое государство Мин, но никогда больше Поднебесная не достигнет той экономической мощи, что была у страны в XI–XIII веках.

Промышленная революция в Китае так и не случилась, ей суждено будет произойти в другое время и в другом месте.