Два дыхания джаза: введение в теорию саксофона для начинающих битников

Если не считать многочисленных предложений «саксофонист-тамада-диджей», по запросу о саксофоне в русской сети ничего толкового не найти. Можно ограничить поиск жаргонными словечками, и гугл перебросит в обучающие темы. Появится халдей во фраке и скажет, что саксофон похож на человеческий голос, а ошейник правильно называть тюркским словом «гайтан». После нескольких ободряющих слов халдей распрощается, пообещав в следующий раз встретиться по скайпу за две пятьсот в час.

В англоязычном поиске чаще всего попадаются практические советы; рекомендуют купить на вторичке саксофон и сразу играть, желательно под присмотром недорогого преподавателя. Там саксофон, в сущности, породистая, но доступная блондинка, разговор с которой следует поскорее переводить в область сношений.

Лучше сразу начинать бить — языком о трость, чтобы не успеть осознать, как красиво выглядит в руках это чудовище (на самом деле оно, может, и да, а вы нет: при игре слишком раздувается шея и человек порой выглядит толще обычного).

В Нью-Йорке (его выделю отдельно, там похабных свадеб с саксофонами меньше всего) эти советы звучат как проклятие: выкидывайте из жизни пять лет, вас ждет долгая занудная репетиция и никакой встречи с прекрасным. Music is fun, so have fun when practice. С таких слов начинает преподаватель Шон Уоллас по кличке Гром. Никому не под силу повторить за Громом с первого раза, поэтому он не боится выкладывать свои лекции на рассмотрение в сеть. Но даже преподаватель Гром Уоллас не заставит вас полюбить саксофон, если вы в нем ничего не понимаете. Поэтому мы начнем разговор без него.

Читайте также

Что нужно знать о джазе, чтобы сойти за своего: гид по стилю

Во-первых, саксофон вам никакой не сакс. И не гудок. И никакой он не «гнутый» и не «терезка», как в Польше. Он топор, axe, аналогичный тому, что у толкиеновского гнома за поясом. А вы, его владелец, соответственно, «кот» или, по-русски, «верзила от слова верзо». Интересно, что, как и чоппер (обрубок) для трубы, топор — название уничижительное. Самые благородные имена даются из ненависти.

Инвалид

Саксофон появился еще в доджазовую эпоху. Ему отчаянно не везло. Парижская консерватория его возненавидела, потом упразднила, и саксофон ушел в армию. Там в этих изысканных инструментах разогревали обледенелые топливные кизяки. После войны производство новых саксофонов было прекращено, и в джаз саксофон пришел в потасканном состоянии. Это неудивительно. Инвалидами вернулись с войны большинство духовых.

Среди всех инвалидов саксофон был самым хрупким и ломким. Историки утверждают: нормального было вообще не достать. Чтобы привести саксофон в чувство во время непогоды, требовался отдельный передвижной госпиталь. Таскать саксофон с собой, как деревянные инструменты, в рукаве от пальто, не получалось: не помещается.

Всё пришло в свое время — и ремонт, и удобные футляры, и правильное звукоизвлечение. В конце концов саксофон отбросил с позиции солирующего инструмента тромбон и трубу.

Это изменило джаз, который в ранние времена был не таким, как сейчас, а раскачивающимся и гулким, как поезд в тоннеле.

В архаичном джазе всегда было больше странного раскачивания ритма «чучух-чучух», чем импровизации. Главное сокровище оркестровой классики — это Каунт Бейси. Он довел этот ритм до совершенства. Пусть многие предпочитают Эллингтона, но Каунт Бейси — квинтэссенция старого джаза. Самое лучшее в его музыке — это фрагменты, в которых солирующему саксофону места не досталось.

Почему не труба?

До саксофона функцию ведущего инструмента брала на себя труба. Дальнейшее развитие показало, что она способна играть гораздо быстрее, чем это было принято в те времена. Однако тогда быстрота была ни к чему. Как в размеренных сюжетах литературы старого, рассудительного времени, скажем, в Диккенсе или Толстом — обгонять было нечего.

Может быть интересно

Moondog. Лунный пес, бегущий краем моря

И все-таки почему не труба, а саксофон вытеснил неповоротливые тромбоны?

Всему на свете найдется самое простое, наглядное и в меру дурацкое объяснение. Например, одно из них — зубы. Вот, скажем, Джон Колтрейн с хронической болезнью десен, преследовавшей его всю жизнь. И не он один — больные зубы всегда были проблемой у музыкантов.

Вопрос: можно ли играть на трубе без зубов? Ответ — нет. А на саксофоне можно.

Близкое знакомство

Отбросим в сторону цирковые тубаксы и сопранино. Возьмем инструменты рабочего диапазона: тенор, альт, сопрано и баритон. Очевидно, что каждая из этих разновидностей предназначена для выполнения конкретной задачи. Разницы между ними не меньше, чем между скрипкой, альтом, виолончелью и контрабасом. Стоимость на рынке, как и шансы найти нормальный инструмент на вторичке задешево, сопоставимы.

Сопрано все-таки развлечение для профессионалов. Есть несколько именитых классиков, которых без палки сопрано перед физиономией сразу и не представишь. Ян Гарбарек, например. Но он норвежец, да еще и с любовью к нью-эйджу. Чувство народного инструмента типа рожка у него превалирует над джазовым. Колтрейн использовал сопрано как вспомогательный инструмент к тенору (строй одинаковый, октав становится больше) и артикулировал на сопрано просто ужасно.

John Coltrane — My Favorite Things

Стив Лэйси был гением, единственным, сумевшим по-настоящему подружиться с сопрано, но разговор о нем требует отдельной статьи. Сидней Беше вряд ли сильно отличал сопрано-саксофон от кларнета. Кто там еще? Не так уж и много. Все сходятся на одном: из всех инструментов сопрано меньше всего поддается спонтанному освоению.

Баритон (на котором лучше всего играют Джерри Маллиган и Лиза Симпсон, последняя, правда, звуком альта) — удивительный монстр, на котором можно солировать довольно изящно. Ради этого придется убить лет эдак пять только на то, чтобы соединить одну октаву с другой — уж больно он неповоротлив. Зато какой он красивый. Жаль, что этот чудесный инструмент чаще всего используют шарлатаны типа Сергея Летова. Они ограничивают партию баритона тремя нотами и млеют оттого, что он так выигрышно смотрится на сцене.

Альт. «Скрипкой» среди всех перечисленных разновидностей будет альт (а не сопрано, по логике). Как и скрипка, альт-саксофон издает самое большое количество нот за такт и отказывается подчиняться тем, кто берет его в руки случайно. В современном фри-джазе принципиальных альтистов остается всё меньше и меньше. Те, кто остался, явно выбрали альт лишь за то, что он помещается в ручную кладь. Например, Метте Расмуссен, которая известна больше как саунд-дизайнер. Она предпочитает выступать в гулких резонирующих помещениях.

Тут прозвучит что угодно, всё будет ныть протяжным дудуканьем. Но разве же это альт? Протяжное идет альту как рыбке зонтик. Альт не любит экспериментов с эхом, а долгота нот его убьет: ноты короткие, середина задрана вверх, играют на нем как на барабане и уж точно обязательно под барабан.

Из-за этой нелепости — как на барабане! — альт ненавидят больше всего. Или не понимают, как не понимает Харуки Мураками, который капризничает и пишет следующее:

«В звучании альт-саксофона неизменно чувствуется какая-то неудовлетворенность или, выражаясь точнее, несоответствие между тем, что должно быть, и тем, что есть на самом деле».

Тенор. При таких капризах именно тенор напрашивается на определение «полновесный, харизматичный и завораживающий инструмент».

Для пожизненных тенористов — это как альт (скрипичный) или виолончель. Играть на нем принято вдумчиво и вдохновенно. Напомню, что со своей скоростью и атакой альт всё же более ценимый знатоками инструмент. А может, и был — до того, как появился Колтрейн, подруживший тенор со скоростной техникой. Получилось что-то вроде грузовика, предназначенного для «Формулы-1». Но грузовик в конце концов взорвался. Традиция лепить шестнадцатыми нотами на теноре стала умирать. С тех пор теноровые изыскания принадлежат консерваторам.

Тенор незаменим как для рок-н-ролла с тремя аккордами, так и для спиритуального джаза (Фэроу Сандерс), где долгих солирующих эякуляций практически нет. Есть и такое правило: там, где напрашивается тенор, альт не прозвучит. Харизматичный грузинский саксофонист, которого я встретил в Афинах с половинкой альта в рукаве, сказал, подразумевая наличие эха в центре города: «Альт в этом городе для того, чтобы рЭзать, а тЭнор — чтобы играть».

Функция саксофона

Секция саксофонов в оркестрах — три ступени аккорда-трезвучия (прима, терция, квинта). Как только Эллингтон заинтересовался септаккордами, появился четвертый саксофон. И так далее. Таким нехитрым образом это работает в оркестре. Саксофону здесь невероятно скучно. Но вот тромбон зато просто счастлив. Он пришел к тому, к чему хотел.

В отличие от тромбонов, саксофону мало быть простым голосом в дурацкой пачке. Он мыслит непрерывной линией в рамках аккордовой последовательности. Если говорить точнее, то чередующиеся аккордовые последовательности музыкального стандарта (например, II — IV — I) он собирает в одно целое, стягивая композицию, как шнурок на ботинке. При этом каждая аккордовая нота будет ударной, а неаккордовая подтолкнет к удару на аккордовую сочным шлепком.

Там, где тромбон в его солирующем варианте поделит квадрат на четыре ноты (включая паузы), саксофон сделает восемь или шестнадцать, а потом вернется назад, как трезвый, изображающий пьяного.

Спросите — ну а как же труба? Труба тоже так может. Однако в трубе так и не дошло до столь страшного бзика на артикуляции. Система артикуляции у трубы, конечно, есть, но нет столь странного чередования нот типа дождя по железной крыше. Так что именно странная артикуляция в фразировке — главный козырь саксофона. И это именно то, на чем построен современный джаз после сороковых.

Халтура

С чем мы вообще сравниваем (кроме трубы и тромбона)? Всё с тем же саксофоном, только на раннем этапе. Известно, что в начале звук саксофона был довольно убог. У Джейкоба Линкольна Коллиера в книге «Становление джаза» будто бы мимоходом написано: музыканты не справлялись с тенденцией к занижению. И сейчас многим кажется очевидным, что старые дудки низят. Да, если не прикладывать усилия, он низит. Ну и фиг с ним. Тогда тоже говорили: «Фиг с ним» — и артикулировать не хотели: делали тутти (уиииууу), и все. Халтура. Но вот кто-то все-таки разобрался, как правильно дышать в эту трубку. Саксофон отозвался. Ритм начал превалировать. И саксофон наконец заиграл.

Эпоха Хоука и Янга

Чтобы дойти до некоторых вещей головой, потребовался гений по имени Чарли Паркер. До него на роль гения от саксофона претендовал Коулмен Хокинс, великий оркестровый солист. Были, конечно, и Лестер Янг, и Бен Уэбстер, но Хоук отзывался на вызовы молодых чаще, поэтому чаще оказывался вне конкуренции.

Разница между исполнителями на первый взгляд невелика. Хок предпочитал заниматься с мелодией гармоничным сексом, а Паркер изощренно ее насиловал (извините, но ведущие критики тех лет именно так формулировали его манеру: «насиловал», «ставил раком» и т. д.).

Так или иначе, музыка получалась хорошая. При ближайшем рассмотрении видно, что у Паркера больше ритмических находок и странная фразировка. А у Хока более уверенный, медовый звук. Хок тянул назад, а Паркер вперед. Что-то среднее между этим требовалось саксофону.

Дальнейшая практика показала, что для того, чтобы разыграть саксофон по-настоящему, потребовалось вложить в него еще больше агрессии. С агрессивной музыкой альт в конечном итоге подружился куда больше, чем тенор. Он преодолел сопротивление, он жаждет насилия, он более устойчив к срыванию на нем злости. Конечно, в иные времена альт мог быть и мягким, как, например, у Джонни Ходжеса. Но не зря именно Ходжеса назвали кроликом, а не кого-то еще.

Может быть интересно

Дадут ли зайцу пунш? Уличный музыкант Фил Волокитин — о своих скитаниях по рождественскому Нюрнбергу

До сороковых

Благодаря Хоку саксофон стал престижным. Конечно, это был тенор. Он урчал, он раскачивал ритм. Коулмен Хокинс, Фрэнки Трамбауэр, Чу Берри — вот имена саксофонистов раннего периода. Все они крайне солидные мужчины и, разумеется, тенористы. Альт-саксофон долгое время был дебильным приложением к оркестровой пачке. Джонни Ходжес не скрывал того, что лишь играет теноровые партии на альте для стиляжного удобства, а сам по себе альт презирает.

Читайте также

Фортепианные блуждания, или Почему джазовый композитор и пианист Телониус Монк — антропоморфная белка

Сороковые

Скоро альт-саксофон и Паркер превратили джаз в скальпель, которым стало удобно полосовать слушателей по мозгам. Пассажи стали точными, солирование стало «эякулирующим», звук — резко надсадным. Последователи Паркера играли ровными восьмыми, чередуя аккордовые ноты с хроматикой. Фальстарты («стоп, давай заново») на записях — обычное дело. В то время выявилось расхождение с основным принципом старого джаза, где любили групповое музицирование, чистый фан и никто не тянул на себя одеяло. Старые мастера такой подход просто возненавидели. Историк джаза Юг Панасье чуть не повесился со злости. Считал, что альт-саксофон убил уникальную фразировку, над которой работало не одно поколение трубачей.

Конечно, кое-что саксофон и правда убил. Но насчет фразировки не совсем верно. По крайней мере, это происходило не слишком быстро. Тот же Коулмен Хокинс сделал всё возможное, чтобы адаптировать саксофон под старый джаз, одновременно принимая вызовы от Паркера. И сопротивлялся его атакам довольно успешно в течение долгого времени, что, собственно, не дало его поколению стать посмешищем. Одним словом, Хок — гигант.

Малые составы

Примерно к сороковому году прогрессивные саксофонисты вышли из оркестров и организовали малые составы. Это старый джаз и добило: крупные оркестры стали таким же ретро, как и на сегодняшний взгляд. Музыка стала принципиально иной, но джазовые стандарты остались прежними. Появился новый способ их обыгрывания. Некоторые стали перекраивать гармонию, исходя из функциональности саксофона (при этом альта).

Отступление

Лично мне, саксофонисту, из всех джазовых инструментов больше нравится ранний тромбон — какая чудесная музыка! Но когда я слушаю видеозаписи Arts For Art, от солирующих тромбонистов у меня начинают подниматься волосы на голове. Какой ужас. Тромбон совершенно не предназначен для современного джаза, он умер и похоронен где-то в пятидесятых. А саксофон всегда кажется куда современнее, чем то, что играют.

Эрик Долфи

Малые составы малыми составами, но с оркестрами быстро покончить не удалось. Самые крутые оркестровые времена приходятся на 1950-е. Именно тогда оркестр (правда, усеченный) Чарльза Мингуса выдавал самый анархичный джаз, который только можно представить. Тут нашли применение десятиминутные саксофонные соло, в моменты исполнения которых все откладывают инструменты и радостно похлопывают солирующего по плечу. И групповое музицирование, от отсутствия которого чуть не повесился Юг Панасье, ни капельки не страдало.

Лучшим саксофонистом этого периода был Эрик Долфи. Вообще-то Долфи всему предпочитал бас-кларнет, оркестровое чудовище, на котором можно сыграть Cannibal Corpse близко к оригиналу. Но если брал в руки саксофон, то это был альт. Принято считать, что Эрик Долфи, играющий на альте, разогнал интервал и подготовил почву к атональному фри-джазу.

Фри-джаз

Фри-джаз на то и фри, что объединяет и колтрейновский подход, и пристрастие Коулмена к маршам, и групповое музицирование, и всё-всё-всё остальное. Без саксофона тут не обойтись. Другой инструмент, может, и не выдержал бы такого количества различных подходов и применений — к тому же саксофонов четыре вида, а труба одна (точнее, две, но это с корнетом).

По мне, фри-джаз — это самая саксофонная эпоха. Кроме саксофона, никто не справляется с таким количеством вариантов игры, тут даже трубачи выглядят жалкими нытиками. Не говоря уже о фаготе, гобое и прочем неджазовом балласте. С такими возможностями можно было уйти в такие математические дебри, что… Слава богу, тут джаз вдруг неожиданно сделал поворот к архаичным корням, но это уже другая история.

Колтрейн

Трейна всегда выделяют отдельно. Не вдаваясь в подробности — при нем тенор стал гораздо более значимым инструментом, чем альт. Хоть этот инструмент и раньше не казался особенно неуклюжим, но при Колтрейне просто вышел на новую фазу развития. «Формула-1» на грузовике — это колтрейновский Giant Steps и остальная классика.

Впрочем, основа принципа Колтрейна, модальный джаз, всё же оставил отпечаток некоей вальяжности. Совсем уж уверенно тенор роль альта не вывозил.

После Колтрейна

На самой знаменитой пластинке Колтрейна Love Supreme, построенной на трех нотах, началась поворот — эпоха спиритуального джаза. Тенор заиграл в полную мощь, зато сбавил скорость, перестав работать по принципу отбойного молотка. И музыканты стали выглядеть благодушнее. Если Паркер стоял к залу спиной, а Дольфи плевался на зрителей, Фэроу Сандерс уже выходил на сцену как древний бог и чуть ли не раздавал подарки вместо Деда Мороза. Играть там в принципе нечего. Вышел, раздал подарки, впитал в себя аудиторию, как Калягин в мхатовском спектакле, обыграл лад, и все.

Альберт Эйлер

Существует также такая вещь, как культовый статус тенориста Альберта Эйлера. По своему характеру Эйлер был анархистом. Хотя и спиритуалист он был еще тот. Короче говоря, это теноровый маргинал от спиритуального джаза. Эйлер спокойно разваливает довольно сложную композицию, а потом долго повторяет полюбившиеся куски, уходя в свист в верхней октаве. Звук у него спертый, несмотря на хорошую технику. Никто не знает, зачем он так делал, так же как никто никогда не узнает, зачем растет трава и волосы на его подбородке.

Может быть интересно

Глас трубный: что происходит с брасс-ансамблями в России

Саксофонисты Альберта Эйлера за этот экстравагантный подход не особенно уважают. Он кажется комичным и издевательским. Но недавние шумные и атональные звезды типа Питера Брёцманна были без ума от него. Чтобы приблизиться к его спертому звуку Эйлера, Брёцманн использовал сплющенную эску, а Зорн чуть ли не шарики с гелием глотал — и всё равно выходило не то.

Орнетт Коулман

Простейший, неброский, но, вероятно, самый понятный образец природы альт-саксофона можно обнаружить у Орнетта Коулмена. Он куда более доходчивый саксофонист, нежели принято думать. Коулмена называли часами, показывающими правильное время лишь один раз, до тех пор пока не поняли, что он по этим часам жил. Он стопроцентный альтист.

Слушая его, можно смотреть фильмы кинокомпании Golden Harvest, особенно под финал — противник уже убит, а убийца продолжает мутузить труп до последнего плевка на могилу. У любого саксофониста логика будет такая же: пассаж никогда не обрывается до тех пор, пока не доведен до конца. Но если тенорист лишь галантно приканчивает своего барабанщика, то альтист убивает всё, что есть вокруг.

Всё же: чем отличается альт от тенора

Главное — понять такую тонкость, как емкость пассажа. Мы уже говорили, что пассаж на теноре разумный, четкий, последовательный, как палка-палка-огуречик. Послушайте Сонни Роллинса, послушайте других тенористов. Даже у Колтрейна на поехавшем альбоме Interstellar Space всё запоминается и просчитывается элементарно по аккордовой сетке. Даже на слух.

А пассаж на альт-саксофоне дикий, как каратист, в голове которого возникает серия ударов и он не остановится, пока не доведет ее до конца.

Сто шансов к одному, что девушкам больше понравится галантный мушкетер, чем все вместе взятые сумасшедшие каратисты на свете. И недаром сумасшедших каратистов белые подлецы так любят приканчивать из тенорового ружья.

Как на этом играть

До тех пор пока его не взяли в руки, саксофон кажется сложным инструментом — таким сложным, что иллюстраторы книг даже не в силах его правильно нарисовать.

Но посмотрите на саксофон внимательно. Аппликатура его предельно логична. Она построена на открытии изначально закрытой линейки. В исходной позиции пальцы закрывают все клапаны и выставлены в ряд (как на обложке десятидюймовки Сонни Роллинса 1957 года). Клапаны открываются поступательно. Четко соблюдается правило, когда за до идет ре, а за ре уже всё остальное. Как только звук повышается на октаву, аппликатура остается всё той же, только с применением большого пальца. Тупее только на фортепиано, но и тут уже начинается спор — доказано, что музыкальный звукоряд психологически воспринимать проще снизу вверх, чем слева направо.

Некоторые сложности присущи диапазону альтиссимо, но это тот диапазон, где у гитаристов ломаются пальцы, а у трубачей наступает профнепригодность после сорока лет. Саксофонисты до наступления эпатажной фриджазовой эпохи в альтиссимо толком не залезали. Чарли Паркер, к примеру, не использовал альтиссимо вообще. Оно ему так и не понадобилось.

Первое знакомство

Всё, что на расстоянии казалось сложнейшим переплетением пробок, железок и кожаных блямб, при близком рассмотрении оборачивается простейшей гаммой, да еще и расписанной на две руки. Пару дней вы в восторге перебираете ноты. На третий день готовы сыграть мелодию из «Гарри Поттера». Вам так и хочется выразить мнение, что саксофон проще трубы и вообще один из самых простых инструментов. Собственно, так все и делают. Но знайте, что подсознание всегда врет. Ведут линию вовсе не пальцы.

Верх и низ

Если на трубе нельзя издать без должной подготовки ни звука, то на саксофоне кое-что получается уже с первого раза — «ву-у-у», пусть и херовый, но звук. С первого раза! Этот «ву-у-у», впрочем, не имеет ничего общего с саксофоном. Если потренироваться, то он будет напоминать фанерную виолончель. Если умело подзвучить «ву-у-у» и навешать сверху реверберации, то оно притворится армянским дудуком. Это затягивает. Но если увлечься звуком дудука, назад к саксофону пути уже нет.

Для полноценной игры на саксофоне, будь то альт, тенор или баритон, понадобится разработать тип дыхания, который носителю русского сложно понять. Англоговорящий же вкатывается сразу.

В английском чем более ярко ты хочешь донести свою мысль, тем энергичней ты начинаешь (с верхнего типа дыхания). Резче произносишь все звуки и завершаешь предложение на взлете.

А что там по-русски? Чем увереннее вы стараетесь донести свою мысль и чем более стараетесь казаться крутым, тем больше вы распускаете губы, оттопыриваете нижнюю челюсть и принимаетесь ворочать языком, вразвалочку, пропуская согласные. Ать так как я ща грю, поэл?

Читайте также

Девианты, жлобы, аутсайдеры: экскурс в теорию наклеивания ярлыков Говарда Беккера

Вспомним тенденцию к занижению у ранних саксофонистов.. Дыхание работало через раз. Иногда музыкант вообще не напрягал вверх. Ему казалось достаточным играть вразвалочку — поэл?

Так и сейчас: при встрече с прекрасным не хочется ударить лицом в грязь. Хочется казаться крутым и уверенным. Саксофон, поэл? Первый звук пошел. И тут человек раздраженно отбрасывает инструмент и уверенно говорит: «Низит».

Бенд

Для того чтобы перейти на правильное дыхание и не сойти с ума, может потребоваться несколько лет. Причем как нашему человеку, так и американцу. Потому что наше «поэл» ему тоже понадобится. Соотношение верхнего и нижнего дыхания — это то же самое, что и бенд (подтяжка) струны на гитаре — вверх или вниз, а потом всё неожиданно сходится где-то посредине. Верхнее достигается давлением — совет играть резко, без расслабона. И в то же время нижнее — расслабон.

На картинах средневековых художников изображали рай и ад. Ад — это «поэл», в то время как рай — это, условно говоря, Голливуд («голливудская» улыбка помогает четкости речи, хорошему настроению, а также тому, чтобы саксофон не низил, а, наоборот, чуть-чуть завышал, по всем правилам). Но есть там и что-то посредине. Вот это, посредине, вроде как то, что требуется саксофонисту.

Поймав это верхнее и нижнее дыхание, важно грамотно его уравновесить. Зачастую можно видеть, как матерые саксофонисты часами играют один и тот же звук, совмещая оба типа дыхания.

Правильно. В человеческом организме совмещение двух видов дыхания изначально не заложено. Потерять этот навык, пожалуй, проще всего. Но если удастся найти баланс, то послышится тот самый саксофон, который нужен. Это именно тот тембр, каким начитывают рэп в группе House Of Pain или разговаривает Диззи Гиллеспи.

Артикуляция

Хорошо поставленный выдох («чтобы рЭзать») делает людей счастливыми. Все эти действия типа «выдохнуть после водки, перекурить, выйти на балкон вдохнуть свежего воздуха» активизируют верхнюю гортань. Хотите успокоиться — дышите глубже. Желаете эффекта химических стимуляторов — выдыхайте при этом сильнее, напористее.

Но саксофон — ударный инструмент. Искусство грамотно обрубать полет нот не менее важно, чем выдувать их беспрепятственно. Из таких вещей складывается фразировка. Лучше всего это обрубать языком, а не горлом. И вообще, лучше всего в таких вещах разбираются, как ни странно, барабанщики. Спросите у них об ударе. Иных людей приводит в ужас слог «доп», которым в джазовых хрестоматиях рекомендуется начинать первую ноту гаммы. Еще и брать сверху ее приходится, о Господи.

Всем доп!

Как люди ищут инструмент, способный выдержать это издевательство?

И в Новом Орлеане, и у нас новый, в масле, саксофон — немыслимо дорогая штуковина. Поэтому вторичный рынок — это нормально. Тайный дух топора это любит. Обладая довоенным «Конном», я никогда не заморачивался ни новыми инструментами, не ломал голову над тем, кто владел этим конем до меня, — как, вероятно, не заморачивался король Артур, получив из рук Мерлина Эскалибур. Его держала таинственная рука, а не скрюченный Дядя Том из оркестра — именно так и надо к этой проблеме относиться.

Старье

Саксофонный рынок — это тот рынок, на котором уместно и выгодно искать хлам и старье. Исключительно удачные и недорогие экземпляры, которым исполняется сто лет, — всё это уже не за горами, мы придем к этому году к тридцатому.

Инструментов столь первоклассного уровня выживаемости, как саксофон, не так уж и много.

Аккордеон истлевает за двадцать лет. Такое же постепенное истлевание ждет деревянные духовые. Трубы династии «старый драндулет» иногда встречаются, но гораздо реже, чем саксофоны — что-то у них происходит со внутренней механикой. И лишь саксофон, у которого движущиеся части вынесены наружу, как у инопланетянина, поддается как регулярной починке, так и полному восстановлению из обломков.

Мало кто гоняется за саксофонами моложе 1930-го года (история про навоз, который в них разогревали, конечно, шутка). Они еще недостаточно саксофоны. Не берут и те, что сделаны позже 1970-х (за исключением новейших моделей некоторых фирм, которые обойдутся в стоимость яиц Фаберже. На вторичном рынке можно разве что втюхать подделку, но никак не продать).

Легендарные саксофоны — это инструменты от 1930 до 1980 года. Большинство из них не считаются легендарными и оттого попадаются по скромной цене — иначе саксофонисту не выжить. Есть французские, и есть американские. Многим кажется любопытным, что, кроме французов, иного европейского варианта почти не бывает. Английский процент инструментов ничтожен, современный немецкий инструмент непредсказуем, российский — уже смешно, итальянского не найти, испанского не бывает. Не стоит забывать, что когда-то давно советская Восточная Европа предлагала несколько вариантов армейского ширпотреба — так называемый чешский вариант, гэдээровский и румынский. В результате рынок перенасытился странными объектами из металла, который в иное время пошел бы на танк.

Упростим до предела: пусть американские саксофоны — это телекастер, французские — стратокастер. Иной эстетической категории не дано. И вы наверняка знаете, что случилось со стратокастерами и телекастерами. Их убило появление на рынке японских «Ибанезов» и «Ямах».

Новый инструмент — значит ортопедический

Раньше никому в голову не приходило заморачиваться вопросами ортопедического характера. Играли, и все. Теперь часто можно услышать: «Неразвернутый сакс мне не нужен, идите в жопу, хочу развернутый». Это означает, что человек втайне желает играть на саксофоне пальцами, как на синтезаторе.

До того как развернули клапаны по-удобному, саксофонисту приходилось ставить руку как под настоящее полновесное пианино. В такой руке появлялась пружинка. Хорошо поставленная, с пружинкой, рука, а вовсе не ортопедическое удобство механики — вот главный залог скорости.

Руку с пружинкой видно издалека — у хорошего саксофониста она от клапанов не открывается. Ради навыка этой пружинки существуют зверские, почти шаолиньские трюки типа подкладывания монеток под пальцы. В результате музыкант прирастает рукой к инструменту. Это позволяет ему сконцентрироваться на дыхании. Менять уже прилипший к руке инструмент на ортопедический японский бессмысленно, а уж тем более держать его как запасной — смерть.

Японские инструменты

И всё же миф под названием «хорошая студенческая „Ямаха“, которая потом не понизится в цене» существует. Приходится с этим считаться. Есть пошлый комплимент: «Японский саксофон, носом дуешь, строй не меняется». Действительно — чем ни дуди в японскую «Ямаху», она не низит, не завышает.

Очевидно, что, например, для блюзового гитариста отсутствие возможности сделать бенд пальцами на гитаре убийственно. Таким же образом устойчивый звук «Ямахи» стреножит саксофониста по рукам и ногам. Почему в джазе не прижились, скажем, двухтростевые гобои и фаготы? Говорят, подтянуть невозможно, звук статичный, принцип неджазовый. Поэтому из тростевых в ходу только кларнет и саксофон. На них можно подтягивать.

А у студенческой «Ямахи» звук как у камертона. Только ярче. У полупрофессиональных «Ямах» еще ярче. У профессиональных еще. И так далее, вплоть до звона на кастомных, бронзовых. Получается очень яркий камертон. Но не всегда саксофон.

Тайваньские и китайские инструменты

Вспоминаю картину десятилетней давности: богатый москвич из подтанцовки Сосо Павлиашвили держит в руках инструмент под названием «Пэ Мориа», под которым надпись мелким шрифтом: «Нью-Йорк, Лондон, Париж». А вот картина давности пятилетней: все инструменты с надписью «Пэ Мориа» рассыпались. И вот уже ни у кого их нет. Но на Тайване не очень расстраиваются. Саксофонист из банды Сосо Павлиашвили всЁ равно собирался купить другой инструмент.

Похоже на то, что новые китайские и тайваньские бренды появляются каждые пять лет. Держатся они на эндорсинге (то есть когда известный саксофонист изображает хозяина любимой полудохлой собачки). Зачастую в ход идет маркетинг. Например, одно время было популярно вставлять полудрагоценные камни в эску. Форумы были полны рекомендаций, как найти эти камни потом на полу. Проклятая вибрация!

Какими бы ни были красивыми марки новых саксофонов с названиями-головоломками — под лаком всё равно окажется сорный Китай. Или Тайвань, разве что чуть более выносливый. Какая разница. Всё равно ржавчина искалечит, а вибрация прикончит их механизмы. Что же касается дешевизны, то тут спорить не буду. Если нет денег, то совет, конечно один: надо украсть.

Мундштуки

Мундштук для саксофона — невероятно важная вещь. В первую очередь потому, что без него саксофон не играет. Оттого фирмы и наплодили целую кучу мундштуков, от пластмассовых до экстравагантных золотых и деревянных. В промежутке классика — железки и эбонит.

Форма мундштуков может быть разной, как внешняя, так и внутренняя, в зависимости от требуемой эквализации — раньше было модно дубить, сейчас возобладала тенденция к яркости. Именно из за яркости их пилят бывшие школьные трудовики от русского саксофонного форума — чтобы получить звук с дробинкой, звук со стеклинкой.

Разновидности

Напоминаю, что это не рекомендация по выбору инструмента, а рассказ с постоянной тенденцией к обобщению. Поэтому вместо того, чтобы перечислить мундштуки во всем их разнообразии, ограничусь рассказом о двух (притом разных). Этого будет достаточно для общей картинки.

«Берг Ларсен»

Честный и оттого многими нелюбимый кусок хирургической стали, с кончиком, напоминающим хвост утконоса, называется «Берг Ларсен». Честный он, потому что стальной и его поверхность почти не поддается обработке. Без дополнительных усовершенствований (рефейса) он воспроизводит именно ту, слегка матовую, картинку, которая заложена в звуке саксофона изначально, то есть не маскирует ее дополнительным подрыкиванием (слышным, кстати, только саксофонисту).

Дальше всё зависит от саксофониста. Чем больше давишь пузом, тем более отчетливый и громкий звук «Берг Ларсен» дает. Чем больше гортани — тем резче этот звук становится. По мне, это идеальный мундштук для любого саксофониста. Точнее, мундштук, может быть, и не самый лучший, но правила задает верные: не лезь, а выравнивай мощь звукового потока.

«Дюкофф»

В отличие от предыдущего мундштука, «Дюк» сделан из мягкого сплава. Настолько мягкого, что люди даже боятся совать его в рот — а вдруг он свинец? Или сурьма? Хоть бы не пластилин, в самом деле, и то хорошо. Звук этой пластилиновой трубочки, вероятно, самый резкий, яркий и узнаваемый. И если вы слышите у кого-то тембр, похожий на болгарку, то, вероятно, это «Дюкофф» и есть.

К своей «пластилиновости» «Дюкофф» порой кажется кривым, будто его обработкой занимался неандерталец. Это доводит до истерики людей с психотипом «Левша». Бывший мастер по ремонту водопровода с русского саксофонного форума берет мягкий, пластилиновый «Дюкофф» и обрабатывает его напильником в стремлении придать ему идеальную форму.

Мастер, остановись. Изначально никакой идеальной формы «Дюкову» не требуется: звучат-то как раз неровности, придавая ту экстравагантную степень абразивности, которой не добьешься на обычном мундштуке. При поставленном звуке эти волшебные неровности начинают резонировать шершаво, по-дюковски, и это индивидуальный дюковский звук. После обработки он не работает.

Вот пример истинной магии, отказывающейся сотрудничать с маразматической физикой: «Дюк» звучит по-своему именно потому, что неровный. И точно так же, как и помянутый выше «Берг Ларсен», он настойчиво требует, чтобы к нему не лезли.

Много мундштуков

Мундштуков вокруг полно. От дешевых и практичных эбонитовых фирмы «Вандорен» до восьмикаратных «всяких там» (не рекламируем). Но для прилично играющего музыканта не важно, какой мундштук он возьмет в руки. «Звук в голове, а не в инструменте» — так говорят еще со времен первобытной свирели. Что, впрочем, не означает, что звук там откуда-то взялся сам по себе благодаря вашей избранности. Это значит, что, как ни пыхти, что вложено после двадцати лет обучения, то вложено намертво. Типа ваше дыхание пересилит мундштук, а если нет, то вы еще не саксофонист.

Все-таки: зачем так много мундштуков

Скульптор рассказал однажды, как в его профессии используют разные молотки для удара по типовой, стандартной стамеске. Стучишь ты всегда с одинаковой силой, а куча молотков нужна, чтобы не переучивать руку всякий раз поновому. Что-то подсказывает мне, что с дыханием дела обстоят точно так же.

Некоторые мундштуки работают на определенный эффект. Вот, например, «зудение» или «песок», их проще всего изобразить на тех мундштуках, что с мостом — то есть с небольшим подъемчиком у кромки. Со временем понимаешь, что можно и без моста — надо лишь по-другому напрячься. Но собственный звук — это то, что нарабатывается годами. Эффектов на саксофон не навесишь. Тут надо разбираться с самим собой: саксофонист ты или скульптор (скажем, саунд-дизайнер). Или есть потребность играть разным звуком в двадцати составах. Всё бывает. Тогда задача упрощается наличием мундштука.

Немного о тростях, и к завершению

«Зуд Симс как тенорист меня интересовал больше всех, кроме того, он очень ловко играет, у него своя система фразировки. Очень мелодичная, очень логичная, и его слушать можно с удовольствием до бесконечности. Зуд Симс повел себя совсем не так, как я представлял. Во-первых, он сидел, а не стоял, во-вторых, на полу у него стояла водка, „Столичная“, насколько я помню, из горлышка которой он регулярно отхлебывал. То есть пил не по-русски, не закусывал. И даже не запивал. Дудел он в саксофон в нарушение всех форм и норм, потому что у него щека надувалась правая, потому что на саксофоне как бы предполагается щеки держать под контролем. При этом звук у них был великолепный, несмотря на пьянство, фразы лились также разнообразно и мелодично. И когда все кончилось, я, набравшись наглости, попросил у него в саксофон дунуть.

<…> Зуд Симсу было не жалко дать какому-то юноше незнакомому дунуть. К тому же он был пьяный и добрый человек. Он мне говорит: „На, дуй!“

Чтобы вы поняли, звук в саксофоне издается тростью. Пищиком. И эта трость имеет различную толщину и различную гибкость для разных музыкантов. Если ты человек маломощный и, может быть, немного ленивый, ты брал трость полегче, чтобы легко было дуть. Но легкая трость дает легкий, слегка зудящий звук, вроде расчески. Это там славились московские саксофонисты вроде Козлова, я его всегда с расческой ассоциировал. А у этого трость оказалась такой силы, такой крепости, что я звука ни одного не мог из нее выдуть. И я понял, что эти люди обрекают себя на физическую каторгу ради красоты звука, исторгаемого из саксофона».

Сева Новгородцев (авторская транслитерация имен и т. д. сохранена)

---

Десять альбомов, которые я никогда не удаляю из плеера

1. Eric Dolphy — Iron Man

Резкость, шершавость в сочетании с чем-то похожим на удары рыбьего хвоста (так работает трость) — именно то, что хочется слышать от альта. Помимо прочего, здесь постоянно что-то барахлит, не выходит на требуемый уровень, одним словом, это очень живой альбом и он очень цепляет.

2. Thelonious Monk — Criss Cross

Несмотря на свою выспренность, саксофонист Чарли Роуз взял от Монка самое интересное — искусство обрезать последовательность нот, тушить мелодию как недокуренную сигарету. Кто бы ни играл с Монком — будь то Колтрейн или Паркер — никто такого попадания в манеру Монка не совершил. На этом альбоме иногда даже кажется, что мы слушаем не Монка, а Роуза (что неправда).

3. Don Byas Quartet — Anthropology

После Паркера бибоп набрал скорости и опростился. Слушая Паркера, иногда думаешь, что он упадет и не доиграет. Тут уже никто не упадет — демонстрация техники, сплошные восьмые ноты, слушать можно бесконечно, как смотреть на огонь или водку.

4. Ornette Coleman — Trio at the Golden Circle

Очень захватывает погоня альт-саксофона за барабанами, будто смотришь мультфильм «Том и Джерри». Здесь зрелый Коулмен: простая блюзовая фразировка, октавные скачки и постоянные цитаты из «маршинг-бендов». Легкий, доступный и играбельный материал как для саксофона, так и для барабанов. При этом непонятно, кто кого больше выматывает.

5. Rahsaan Roland Kirk — Rip, Rig and Paniс

Многие не любят Кёрка, считая его позером. Действительно, не могу припомнить ни одного альбома, которого я готов слушать постоянно, кроме этого. Отдельные фрагменты заставляют морщиться (например, заезды в регтайм или музыкальные шутки, предвещающие эпоху силовой электроники типа Whitehouse), но зато саксофон здесь крайне угрюмый, отчаянный и совсем не салонный.

6. John Coltrane & Don Cherry — The Avant-Garde

Джон Колтрейн в компании музыкантов квартета Орнетта Коулмена (за исключением его самого). Лучшее здесь — сам Колтрейн, постоянно забывающий тему. Или, скорее, вязнущий в ней, как в болоте. Возможно, принцип обыгрывания аккордов по Коулмену кажется Трейну слишком простым, но можно сказать так: модальная школа импровизации — это коса, которая находит на фриджазовый камень. Невероятно интересно слушать.

7. Steve Lacy — Raps

Главный каприз сопрано — играть на нем следует с тем же усилием, что и на баритоне. Стив Лэйси поступает именно так. Получается интенсивный звук, в котором мерещится то присутствие гитары, то целого электрического состава в манере Flying Luttenbachers. Эта плотность и напористость звучания делает Лэйси величайшим игроком на сопрано.

8. Sonny Rollins — Our Man In Jazz

Каким-то образом я умудрился вообще ничего про него не сказать. Разумеется, это ошибка. Вот мой любимый альбом Сонни Роллинса. Прекрасный взъерошенный и грязный джаз с некоммерческой 20-минутной композицией в самом начале.

9. Miles Davis — Milestones

Можно много чего сказать про этот альбом. Главное — здесь присутствует Трейн, едва вышедший из своей знаменитой модальной фазы. Во-вторых, с ним тягается Кэннонболл Эддерли, ни разу модальным джазом не интересовавшийся. В-третьих, сам Майлз Дэвис, только что напавший на модальный джаз как муха на дыню. Такая вот карусель. И миллион ритмических находок.

10. The Gerry Mulligan Quartet

В ответ на бибоп, как известно, последовал альтернативный ход — кул. Этот период я пропуcтил сознательно. Тут, конечно, главное — труба, Майлз Дэвис, и он безусловно крут. Но саксофонистов того периода я никогда не слушаю. Кроме Джерри Маллигана. Иногда мне кажется, что, как и дылда Маллиган, кул просто создан для баритона.

Присоединиться к клубу