Последние философские течения — постгуманизм и спекулятивный реализм — настойчиво заявляют о конце исключительности homo sapiens как правителя Земли.

В своих размышлениях на жанр хоррора опираются разные концепции: от «темной экологии» Тимоти Мортона и «мира-без-нас» Юджина Такера до «ктулхуцена» Донны Харауэй. Жуткие художественные истории о гибели человечества помогают анализировать трансмутации климата, монструозность озоновых дыр и последствия превращения природы в ресурс для капитализма. Давайте прочитаем японские графические хорроры как пророчества о мести животного мира.

Насекомые

Insect Princess (2013 — 2015), Масая Хоказоно, Ю Сатоми

24 апреля 1943 года в Харькове рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер в своей лекции перед эсэсовцами сравнил евреев с вшами. Якобы для истребления вшей заключенных Аушвица, отобранных для немедленного уничтожения, отправляли в «дезинфекционные камеры» — помещения, оборудованные фальшивыми душами. Перед входом им выдавали полотенце и мыло. Наверху, над бутафорскими душевыми лейками, стояли невидимые заключенным «дезинфекторы»: они ждали, пока тепло обнаженных тел не согреет воздух до оптимальной температуры — 25,7 градуса по Цельсию. Тогда из заключенных высыпали кристаллы циклона Б — средство на основе синильной кислоты, разработанное как раз для травли вшей. Чтобы убить одного человека, достаточно было четырех граммов этих кристаллов.

Сюжет Insect Princess напоминает историю из концлагеря с небольшой поправкой: расовую чистку на сей раз проводят сами насекомые.

В японской школе появляется девушка по имени Мунаката Кикуко. У нее во рту копошатся ленточные черви, в рукавах пиджака таятся мохнатые сумеречные бабочки, в опасной ситуации ее кожа ощетинивается волосками-жалами. Но почти никто этого не замечает: из-за секрета, который источает новенькая, в нее влюблены все одноклассники и преподавательский состав.

Мунаката — человек с ДНК облученного радиацией насекомого — превращает Токио в инсектоидный Аушвиц. Всё больше людей находят на себе едва заметные смертельные укусы, умирают от гротескного размера опухолей или задыхаются в роях плотоядных насекомых-некрофагов, подчиняющихся Мунакате.

Хоказано и Сатоми в своей манге демонстрируют альтернативную историю видов на Земле: насекомое — куда более приспособленное к выживанию, радиации, климатическим катаклизмам и экстремальным температурам — выкуривает человека, как паразита.

Или, скорее, уничтожает его как более слабую расу, осуществляя своего рода гигиену в духе дарвинизма.

От иллюстраций, на которых палочники заползают в рты живых людей, а гигантские бабочки копошатся на трупах, становится действительно жутко. Авторы манги прекрасно улавливают иррациональный страх перед, казалось бы, ничтожной ползучей тварью.

Мы боимся насекомых, потому что они — инопланетные иные, и в их фасеточных глазах застыло немое презрение. Антрополог Хью Раффлз в книге, посвященной отчасти боязни насекомых, «Инсектопедии», описал выражение их глаз так: «Это что-то похуже равнодушия. Это глубокое мертвое пространство, где нет ни взаимности, ни чувства сродства…».

Рыбы

GYO (2012), Дзюндзи Ито

Чтение Дзюндзи Ито — тошнотворно. Каждая его манга на удивление сенсуальна, тактильна: иллюстрации до такой степени детализированы, что иногда и вправду чувствуешь, как комната заполняется душным сладковатым запахом разлагающейся плоти.

Экзистенциальная тревога и фрустрация от знакомства с его графическим хоррором вызваны тем, что он максимально очищен от налета человеческой субъективности: единицей отвратительного и пугающего становится не маньяк, йокай (японский демон), а столкновение с Невыразимым. Ужасом становится жизнь, с которой сорваны покровы человечности.

В GYO Ито отводит катастрофическую роль слизистым морским гадам.

Сюжет этой манги прост: молодая влюбленная пара приезжает на каникулы на остров Окинава. И всё бы ничего, но из морской пучины появляются небольшие пираньи на паучьих лапках, источающие невыносимую вонь.

Дальше манга будто повторяет серию хоррор-фильмов «Акулье торнадо»: на берег выползают белые акулы, акулы-молоты, гигантские кальмары и даже циклопических размеров кашалот.

Здесь мы снова видим нечеловеческих существ аллегорически — как месть природы. Но в определенный момент в GYO аллегорическое прочтение отступает и выводит на передний план чужеродную инаковость глубоководных тварей.

У Ито эко-хоррор сопряжен с биомеханикой: причина появления лапок у рыб долгое время остается неизвестной, но потом ученые устанавливают, что инсектоидные конечности — хитроумный механизм, вдобавок обладающий разумом. Ито блистательно передает безличную природу механизмов, враждебных любой органической жизни (впервые ее уловил в своих полотнах и скульптурах Ганс Гигер).

Тело машины встраивается в пульсирующий брусок акульей плоти, та гниет, покуда паукообразное устройство ищет новое тело — на сей раз человеческое.

Противостояние природы и механики — процесс, для которого еще нет языка. Поэтому невозможно передать словами ни воздействие работ Ито на психику читателя, ни мир, из которого вытеснено само понятие человеческого.

Звери

Jinmen (2016 — 2019), Кату Такахиро

Сюрреалистический сюжет Такахиро на первый взгляд напоминает законспектированный кошмар шизофреника, однако он вполне укладывается в рамки проблематики биоэтики и постчеловеческой экологии. В Jinmen старшеклассник Масато, с детства привыкший чуть ли не ежедневно приходить в зоопарк, после семи лет отсутствия приезжает в родной город. Первым делом он направляется к Ханайо — слону, с которым был особенно дружен. Однако животные в зоопарке решают выбраться за рамки, в которые их загнало человечество.

Бараны, пантеры, слон и другая живность за одну ночь трансмутируют: обзаводится человеческими лицами и зубами — и начинают рвать Токио в клочья.

Обезьяны хватаются за ножи и преследуют главных героев, слон Ханайо гонится за смотрителем зоопарка, зачитывая радикальный анархо-примитивистский манифест о том, что люди должны погибнуть, а мегаполисы должны быть разрушены.

Этот психоделический конфликт между человеческим и нечеловеческим в манге работает как настоящее философское эссе о том, как поздний капитализм «приручил» природу, и о том, как всё больше видов соскальзывают в пропасть вымирания.

Любопытно, что бунт природы, выражающийся в катаклизмах, в современной философии артикулируется как опыт паранормального и ужасного. Спекулятивные реалисты, такие Юджин Такер и Бен Вудард, анализируют экологическую ситуацию через тератологию (науку об уродствах): природа меняется, и наша неспособность осознать масштаб этих ее изменений, вызванных столкновением с машиной капитализма, превращает происходящее в эко-хоррор.

Философ Тимоти Мортон, разработавший концепцию темной экологии, обращается к монстрам пантеона Говарда Лавкрафта как к единственному инструментарию, способному отобразить чудовищное состояние мстящей природы, доведенной до некроза. По его мнению, озоновые дыры, выбросы углекислого газа и залитые нефтью моря подобны бесформенным облако- или жижеподобным богам Азатоту или Ньярлатотепу. Донна Харауэй и вовсе предлагает переименовать антропоцен в ктулхуцен.

У Токахиро иная вариация: ужасом становится не климат, а человеколикий мир животных. Планета не всецело подвластна человеку — это понимают философы, поняли и обитатели одного японского зоопарка.

Homo sapiens (ура или увы) должен погибнуть, а слоник и компания — восторжествовать. Как говорится, и волки сыты, и овцы целы. И люди мертвы.