«Хлыщу, хлыщу, Христа ищу!» Кто и как основал хлыстовство — самую известную русскую мистическую секту

Корабль христов, святых и богородиц

Из всего многообразия религиозных сект, толков и ересей, сформировавшихся за века российской истории, хлысты — едва ли не самая известная, и в то же время — одна из наиболее загадочных. Возникнув, как считает большинство исследователей, в крестьянской среде на рубеже XVII–XVIII веков, к началу века XX эта секта поразительным образом завоевала умы многих интеллектуалов, увидевших в «народном» мистицизме источник обновления официальной религиозности.

Андрей Белый посвятил сектантам роман «Серебряный голубь». Василий Розанов участвовал в общем хлыстовском чаепитии и написал о них книгу «Апокалипсическая секта». Николай Клюев выставлял себя человеком, вышедшим из хлыстовской среды. Хлыстовщина завораживала и Михаила Пришвина, и Алексея Ремизова, и Вячеслава Иванова, и Дмитрия Мережковского с Зинаидой Гиппиус.

Сейчас нам известно, что заменой богослужения у хлыстов служили таинственные ночные «радения», участники которых нараспев читали духовные стихи и кружились в ритуальном танце до тех пор, пока не впадали в экстаз, после чего на некоторых из них нисходил дар пророчества. Мы знаем, что сектанты называли свою общину «кораблем», а своих лидеров почитали как «христов», «святых» и «богородиц».

Не вызывает сомнений, что хлыстовские общины отличались строгим аскетизмом: жизнь в них подразумевала отказ от употребления мяса, хмельных напитков, сексуальной жизни и матерной ругани.

В то же время многое по сей день остается неясным: например, как именно появилась хлыстовская секта, какие религиозные традиции повлияли на ее формирование, откуда взялся обряд радения и как из хлыстовщины выросла секта скопцов, которые переняли ее аскетизм и добавили к нему ритуальную ампутацию «срамных» частей тела? Все эти темы продолжают занимать фольклористов, этнографов, историков и религиоведов.

Сколькими мифами окружена история хлыстовщины, догадаться можно уже хотя бы по тому, что само слово «хлыст» восходит к распространенному в XIX веке заблуждению, согласно которому в ходе ритуалов сектанты бичевали самих себя и друг дружку, выкрикивая «Хлыщу, хлыщу, Христа ищу!» В действительности если хлысты и занимались самобичеванием, то лишь на раннем этапе существования секты. Сами сектанты называли свою веру «христовщиной», а себя — «христововерами» или «людьми божьими». Однако именно как «хлысты» они фигурировали в написанных во второй половине XIX века исследованиях, посвященных борьбе с сектантством, и это слово употребляется в академической литературе по сей день.

Панченко, Эткинд, Берман: три книги о хлыстах

Наиболее авторитетным исследованием хлыстовщины до сих остается опубликованная в 2004 году монография известного исследователя сектантства, профессора РАН Александра Панченко «Христовщина и скопчество: Фольклор и традиционная культура русских мистических сект».

Название этой книги отсылает к традиционной классификации, выработанной православными миссионерами и исследователями ересей в XIX столетии. Согласно ей хлысты и скопцы относятся к направлению «мистического сектантства», а его противоположностью считается сектантство «рационалистическое»: духоборы, молокане, субботники. Панченко подчеркивает, что разделение это весьма условно. Специфика христовщины и скопчества состоит в проведении экстатических ритуалов, малом интересе к книжной религиозности и огромном значении эсхатологических ожиданий и верований. Правильнее было бы называть эти секты «мистико-экстатическими» или просто «экстатическими».

Панченко разбирает споры и сомнения, касающиеся происхождения христововерия, анализирует пророчества, верования и религиозные песенки хлыстов, приводит материалы следственных комиссий по делам мистических сектантов и объясняет, почему их несправедливо подозревали в свальном грехе и человеческих жертвоприношениях. Особую ценность этой книге придает то, что Панченко, будучи профессиональным фольклористом, встраивает хлыстовщину в широкий контекст русской народной религиозной культуры.

Широкую популярность у российских гуманитариев снискала вышедшая в 1998 году книга историка и литературоведа Александра Эткинда «Хлыст. Секты, литература и революция». Его интересовала причина, по которой народное сектантство и эсхатологические ожидания заворожили мыслителей Серебряного века, а также то, как это увлечение могло перерасти в поддержку революции. В книге Эткинда много материалов о том, как хлыстов и скопцов воспринимали русские поэты, прозаики и философы, но мало о самих сектантах.

Как пишет Панченко, работы Эткинда «несмотря на ряд интересных догадок и гипотез, не демонстрируют собственно научного подхода к религиозной традиции христовщины и скопчества».

В конце прошлого года в московском издательстве Common Place вышла небольшая книга Андрея Бермана, кандидата исторических наук из города Чебоксары, под названием «Хлысты. Ранняя история самой известной русской религиозной секты». Как явствует уже из самого ее названия, Берман не претендует на то, чтобы затмить исследования Панченко или Эткинда. Он объясняет, что его, в отличие от Панченко, интересует социальная история хлыстовщины, а точнее даже московско-костромской общины сектантов («данило-филипповцев», как назвал их православный миссионер Иван Айвазов), сформировавшейся во второй половине XVIII века. Анализируя материалы следственных дел, Берман стремится установить, кем были первые христововеры, почему они выбрали такое учение и каким социальным интересам оно соответствовало.

Его книга предлагает новый взгляд на возникновение русского «мистического сектантства», но чтобы получить о последнем полноценное представление, стоит всё же прочесть и фундаментальное исследование Александра Панченко — а мы решили вкратце ознакомить наших читателей с содержанием обеих этих монографий.

Возникновение хлыстовщины: «неистовый» Капитон и литургия «подрешетников»

Чтобы обнаружить корни хлыстовщины, нужно вернуться во времена Большого Московского собора 1666–1667 годов, осудившего Патриарха Никона и начавшего активную борьбу с расколом. Как пишет Панченко, с этого события началась «новая эпоха в религиозной истории России», когда страна столкнулась с невиданным доселе расцветом религиозного сектантства, массовых социально-утопических и эсхатологических движений, а также религиозного и политического самозванчества.

Первые упоминания христовщины встречаются в сочинениях протопопа Аввакума и других деятелей раннего старообрядчества во второй половине 1660-х годов. Появившиеся в Поволжье (под Костромой и на Оке) общины раскольников уже тогда провозглашали пророчества, отчасти противились церковному богослужению и вдохновлялись эсхатологическими чаяниями. К концу века сформировались и главные отличительные черты хлыстовщины: радения и практика называния «христами» лидеров общин.

Панченко отметает как «малоправоподобные и бездоказательные» утверждения предшествовавших ему исследователей о влиянии на учение хлыстов гностицизма болгарских богумилов или «волшебно-кудеснического миросозерцания» финских славян. По мнению ученого, авторы этих теорий просто не могли себе представить, что хлыстовщина органично зародилась на русской почве из традиционных религиозных практик русских крестьян и горожан.

Одним из наиболее вероятных источников христовщины Панченко называет учение старца Капитона — фигуры, примечательной для раннего старообрядчества. Принявший постриг еще в 1630-х годах, в царствование Михаила Федоровича, и основавший несколько монашеских пустыней, Капитон долгое время пользовался благоволением властей, однако в 1639-м впал в немилость, был арестован по обвинению «в неистовстве» и сослан в Тобольск, откуда бежал в родные костромские леса.

Старец Капитон не признал никоновской реформы, а главной чертой его жизни был непримиримый аскетизм, каковым он заслужил восхищение своих учеников.

Старец носил на себе каменные вериги весом в 3 пуда (то есть около 50 кг), соблюдал строжайший пост и спал не на кровати, а подвешивая себя за пояс на веревке к вбитому в потолок железному крюку.

С течением лет Капитон перестал принимать причастие и начал критиковать поклонение некоторым иконам.

Антицерковные настроения Капитона были преувеличены советской историографией, а его ересь, очевидно, не несла в себе какой-либо социальной программы, однако уход в леса и бескомпромиссный аскетизм стали распространенной моделью поведения в эпоху, которую на Руси характеризовало ожидание скорого и неминуемого конца времен.

В 1696 году митрополит сибирский и тобольский Игнатий писал в одном из своих посланий (и Александр Панченко склонен ему верить), что именно последователями старца Капитона в Костромском Поволжье была основана секта «подрешетников», обрядовая практика которой обнаруживает определенное сходство с ритуалами хлыстов. Эти сектанты выбирали из своей среды некую «девку», которая надевала цветное платье и спускалась в подпол избы, откуда выходила, неся «на скверной своей главе» решето, наполненное изюмом. Митрополит Игнатий справедливо подметил, что этот обряд представляет собой символическое изображение великого входа: начальной части литургии верных, христианского богослужения, в ходе которого хлеб и вино пресуществляются в Тело и Кровь Спасителя. Выходящая из подпола (голбца) «девка» изображала таким образом священника, решето заменяло дискос — литургический сосуд, а изюм — лежащие на нем просфоры.

Как пишет Панченко, этот обряд объединял элементы православного богослужения с традиционными верованиями: подполье ассоциировалось в крестьянской культуре с загробным миром, а лежащей в решете кутьей было принято угощать после выноса из дома тела покойника пришедших на поминки.

По мнению исследователя, «литургия подрешетников» — чрезвычайно интересный пример народного ритуального творчества, образцы которого в период кризиса официальной религиозности мы встречаем у сектантов-экстатиков.

В свою очередь Берман обнаруживает у хлыстов немало общего с нетовцами (или Спасовым согласием, как его именовали сами сторонники последнего) — одним из беспоповских (то есть не признающим священников) толков в старообрядчестве. Как и прочие беспоповцы, нетовцы верили, что в мир уже пришел и воцарился антихрист, сделав невозможным совершение церковных таинств. В этом отношении они, правда, шли дальше остальных старообрядческих толков, отрицая возможность даже крещения. Несмотря на радикальность взглядов и наличие тайных собраний в своем кругу, нетовцы, как и хлысты, не чурались посещения официальных церковных служб.

Заключение брака или крещение детей в никонианской церкви с точки зрения нетовцев не было предательством их веры: в мире, которым правит сатана, подобные действия просто больше не несут в себе божественной благодати. В то же время для ребенка лучше, если его покрестит «хоть и сатана, да в ризах, а не простой мужик». Поэтому священники зачастую не знали, имеют ли они дело с тайными старообрядцами или просто с «нерадивыми» православными, а нетовцы (как и хлысты) использовали околоцерковную среду для пропаганды своих идей.

Помимо сходного отношения к религиозным таинствам, нетовцев объединяло с хлыстами неприятие любых увеселений и хмельных напитков. Близок был и географический ареал распространения этих учений, однако затруднительно установить, кто на кого повлиял — спасовцы на хлыстов или наоборот. С другой стороны, у сторонников Спасова согласия никогда не существовало ничего хотя бы отдаленно напоминающего обряды радения.

Сегодня исследователи сходятся в том, что нет никаких доказательств связи западноевропейских религиозных движений с возникновением хлыстовщины — вместо них следует обратить внимание на радикальные толки в раннем старообрядчестве.

Хлыстовские лидеры: Данила Филиппович, Иван Тимофеевич, Прокофий Лупкин

Как следует из показаний, полученных на следствии в 1830-е годы, сектанты возводили свою историю к полумифическому Даниле Филипповичу, жившему во времена патриарха Никона.

В тело этого дезертировавшего с военной службы крестьянина, согласно верованиям хлыстов, снизошел с небес сам Господь Саваоф и остался жить на земле в его облике. После этого впечатляющего события Данила Филиппович поселился в деревне Старой под Костромой и принялся проповедовать свое учение. Согласно преданию, он начал свои реформы с того, что собрал все священные книги в мешок и утопил его в Волге. Новоявленный Саваоф учил своих последователей тому, что время книжных знаний прошло, а верить теперь можно одному лишь Святому Духу, нисходившему на них во время радений.

Данила Филиппович оставил хлыстам двенадцать заповедей, заменивших им Евангелие (например, «Не женитесь, а кто женат, живи с женою как с сестрой. Неженимые не женитесь, женимые разженитесь» и «Не воруйте. Кто единую копейку украдет, тому копейку положат на том свете на темя, и когда от адского огня она растопится, тогда только тот человек прощение примет»), и обязал хранить их в тайне от всех, кто не является членами секты.

1 января 1700 года Данила Филиппович после долгого радения вознесся на небо.

Вполне доверяя всем этим показаниям, большинство исследователей XIX века посчитало Данилу Филипповича реальным основателем хлыстовщины. Вместе с тем, как отмечает Берман, в делах 1717 и 1733–1739 годов о хлыстовской ереси Данила Филиппович не упоминается ни разу: похоже, сектантам из Москвы и Венёва этот персонаж в те годы в принципе не был известен.

У нас нет оснований называть Данилу Филипповича сугубо мифологической фигурой, однако он, по всей видимости, был не первым хлыстом, а лидером одной из ранних христововерческих общин, соперничавших за последователей. Первое письменное упоминание об этом персонаже, как пишет Берман, встречается в деле 1747 года о «богомерзком суеверии», исповедуемом крестьянкой Анной Степановой из деревни Старой. Согласно материалам этого дела, местные сектанты соорудили на могиле Данилы Филипповича часовенку, а Анну Степанову считали его внучкой и почитали как богородицу. Самого же Данилу Филипповича они числили Сыном Божиим — вероятно, до статуса Саваофа он был «повышен» впоследствии.

Другой важный персонаж хлыстовских легенд — Иван Тимофеевич Суслов. Если верить преданию, он родился в царствование Алексея Михайловича у столетней старушки и дряхлого старика. До тридцати лет он жил в семье, обрабатывал землю и занимался хозяйством, однако затем его родители отошли в мир иной. Когда Ивану Тимофеевичу исполнилось тридцать три года, он был призван Данилой Филипповичем в деревню Старую, и там оба хлыстовских лидера три дня подряд при свидетелях возносились на небо. Так Иван Тимофеевич стал Иисусом Христом.

Вернувшись в свое прежнее жилище во Владимирской губернии, он творил чудеса, помогал сиротам и бедным. Когда же слава о хлыстовском чудотворце дошла до царя, Суслов вместе с сорока своими учениками был схвачен и в кандалах доставлен в Москву. Несмотря на многочисленные допросы (одним из которых занимался сам Патриарх Никон) и жесточайшие пытки, он так ничего и не рассказал властям о своем учении, был распят на кремлевской стене у Спасских ворот, а уже на следующий день после своего погребения Иван Тимофеевич воскрес и вернулся к своим ученикам.

Властям вновь удалось его схватить, подвергнуть пыткам и казнить на том же самом месте, однако Суслов снова воскрес.

Когда «Божественный учитель» в третий раз был открыт правительством и посажен в темницу ожидать наказания, у царя Алексея Михайловича неожиданно родился сын (будущий Петр I). Поскольку некая старица предсказала царю, что царица лишь тогда разрешится от бремени, когда всех преступников отпустят из темницы, последнее было тотчас исполнено, и Иван Тимофеевич оказался на свободе.

Тридцать лет он спокойно жил в Москве и тайно проповедовал свое учение, однако затем наступил 1700 год, Данила Филиппович вознесся при свидетелях на небо, и Ивана Тимофеевича вновь принялись преследовать. Пятнадцать лет он скитался, таясь от властей, а когда гонения поутихли, построил себе маленький домик напротив своего прежнего и, прожив в нем всего год, в возрасте ста лет (то есть около 1716 года) скончался.

Разумеется, эта легенда имеет мало отношения к биографии реального хлыстовского лидера Ивана Суслова, жившего в Москве в начале XVIII века неподалеку от Донского монастыря и занимавшегося торговлей.

Берман предполагает, что на фоне ослабления гонений против хлыстов в 1760–1770-х годах, то есть в царствование Петра III и Екатерины II, произошло слияние московской и костромской культовых традиций, вследствие чего возникла необходимость объединить почитание московского «христа» Ивана Тимофеевича и костромского — Данилы Филипповича. В результате две традиции смешались в одну легенду, в которой Данила занял место Саваофа, а Иван — его сына.

Первого хлыстовского лидера, биография которого нам сравнительно хорошо известна, звали Прокофий Лупкин. Как пишет Панченко, Лупкин был отставным стрельцом, участвовавшим в азовских походах Петра I в 1695–1696 годах. В 1710 году он был демобилизован «за скорбию падучей» (то есть, по всей видимости, из-за эпилепсии) и поселился в Москве, где занялся торговлей.

Там после длительного творения молитвы он пережил мистический опыт нисхождения на него Духа Святого и начал проповедовать хлыстовское учение в среде людей, с которыми имел торговые дела. В 1717 году Лупкина и двадцать одного его последователя (среди которых было почти поровну мужчин и женщин) арестовали. Всех их допрашивали, Лупкина били плетьми, однако, судя по дошедшим до нас показаниям, сектантам удалось запутать следствие и избежать тяжелого обвинения.

Уже в конце 1717 года большинство из них, включая самого Лупкина, выпустили на свободу. В 1733 году он скончался, не дожив всего двух месяцев до начала новых гонений на хлыстов. Как призналась его вдова на очередном следственном процессе, Лупкину удалось избежать наказания благодаря весьма внушительной взятке — деньги на нее, судя по всему, собрали его последователи.

Хлыстовский Господь для опальных стрельцов

Со времен появления первых исследований о хлыстовщине в них господствовало убеждение, что это религиозное движение носило преимущественно крестьянский характер. Как пишет Панченко, основывающийся на данных первых следственных комиссий, крестьяне составляли наиболее многочисленную группу хлыстов (около 62 %). На втором месте (около 18,5%) были лица, принадлежавшие к монастырским кругам, а на третьем — купцы и посадские люди (порядка 9%). За всё время следствия к нему было привлечено только трое дворян, и их участие в хлыстовских обрядах, по мнению Панченко, носило случайный характер.

Эту статистику оспаривает Андрей Берман, который пишет, что даже если многие христововеры формально считались крестьянами, то в сельскохозяйственном производстве они с давних пор не участвовали. Исследователь подчеркивает, что начиная со Смутного времени зачинщиками народных протестов были не крестьяне, а представители социальных групп, которые занимали промежуточное положение между податными и неподатными сословиями (казаки, служилые люди, национальные меньшинства), и потому нет оснований полагать, что в случае с религиозными движениями дело обстояло иначе.

Берман обращает внимание читателя на биографии всех трех признанных лидеров ранней христовщины. Беглым солдатом хлыстовское предание называет Данилу Филипповича. Благодаря следственным материалам по делу Лупкина мы знаем, что он занимал должность квартирмейстера в стрелецком полку. Что же касается Ивана Тимофеевича Суслова, то большинство его последователей происходило из московской Кудриной слободы, где квартировался полк Прокопия Лупкина. Таким образом, несложно прийти к выводу, что Суслов проповедовал в той самой стрелецкой среде, к которой принадлежал Лупкин. Согласно отдельным источникам, Суслов, как и Лупкин, мог тоже быть стрельцом и участвовать в московских походах против турок.

Таким образом, как пишет Берман, «все три лидера, которые считаются основателями секты людей божьих, были связаны со службой или в стрелецком войске, или в солдатских полках, т.е. полках нового строя».

Анализируя биографии сектантов, привлеченных к следствию в 1733–1739 годах, он приходит к выводу, что их признанные лидеры и идеологи были не столько крестьянами, сколько выходцами из служилых людей и дворян. Отнюдь не крестьянское происхождение, по его словам, обнаруживается и у хлыстов, арестованных в 1745–1757 годах.

Один из ключевых тезисов книги Бермана заключается в том, что любое социальное движение, даже если его участники поглощены религиозными переживаниями и мистическим экстазом, имеет экономические и политические интересы. Ранняя секта хлыстов, по его мнению, выражала интересы военного сословия и в особенности служилых людей «по прибору», то есть стрельцов, казаков и пушкарей.

После двух стрелецких бунтов в последние десятилетия XVII века Петр I принял решение о ликвидации стрелецкого войска. Их полки были расформированы, а социальный статус стрельцов за короткое время понизился до тягловых людей. Как пишет Берман, происходящее выглядело феноменальной несправедливостью в глазах тех, кто посвятил всю жизнь служению государству. В среде стрельцов и дворян пошли слухи, что царя подменили, а вместо него на престоле восседает антихрист.

В такой ситуации неизбежно было возникновение религиозного самозванчества — людей, в пику антихристу объявлявших себя «христами» или даже самим Господом Саваофом, как Данила Филиппович. Оскорбление, нанесенное им государством, бывшие стрельцы компенсировали за счет ухода в созданный ими мир новой сакральности.

«Баня духовная»: пророчества и ритуальные танцы

Среди всех элементов хлыстовской культуры наибольший интерес у сторонних наблюдателей всегда вызывали радения. В широком смысле исследователи понимают под этим словом весь обряд богослужения у хлыстов и скопцов, хотя сами сектанты называли «радением» одни лишь экстатические пляски.

Панченко пишет, что радения зависели, как правило, от народно-религиозного календаря и назначались накануне праздников. Их продолжительность составляла от нескольких часов до целых суток. Обычно радения совершались в вечернее или ночное время, для ритуальных собраний отводилась особая горница либо строилась отдельная изба. Одна крестьянская община могла располагать несколькими подобными помещениями.

Готовясь к радению, сектанты облачались в особое ритуальное одеяние (его называли «милоть», «риза» или «парус»). У мужчин оно состояло из длинной белой рубахи, расширяющейся книзу, и штанов или подштанников того же цвета. Женщины надевали белые сарафаны и/или рубахи и белые головные платки. Белый цвет и особый покрой радельной рубахи ассоциировались с погребальным убранством и, шире, — с лиминальным (переходным) статусом ее обладателя.

В структуре радения можно выделить три основных элемента: исполнение (чаще всего многократное) особого песнопения «Дай нам, Господи, (к нам) Иисуса Христа»; ритуальные танцы или «хождения» под пение духовных стихов; пророчество.

Помимо того, как пишет Панченко, «в состав радельного церемониала могли входить молитвы перед иконами, взаимные поклоны с просьбой о прощении или публичное покаяние отдельных членов общины, исполнение прозаических или стихотворных произведений эпического характера (…) и некоторые другие менее значимые элементы. По окончании радения обычно совершалась коллективная трапеза».

Вплоть до середины XVIII века непременной частью хлыстовского радельного церемониала было причащение хлебом и квасом (или водой), позаимствованное, по всей видимости, у радикального крыла старообрядцев. Однако в дальнейшем сектанты отказались от такой практики: возможно, это связано с тем, что причащение обладало огромным значением в глазах образованной и воцерковленной публики. Крестьянская же часть христововеров придавала Святым Дарам не больше значения, чем сухарям или орешкам (народным «святостям»), принесенным из храма или паломничества в надежде, что они помогут в лечении болезней.

Итак, хлыстовская молитва «Дай нам, Господи…» исполнялась «протяжным напевом» в начале радения и/или непосредственно перед пророчеством. По мнению большинства свидетелей, это песнопение было исключительно важным для сектантов, поскольку после его завершения на них нисходил Святой Дух.

Хлыстовское песнопение развилось из Иисусовой молитвы («Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго») и первоначально исполнялось вместе с ней, однако в XIX веке, по всей видимости, полностью ее вытеснило.

Непрестанное повторение в уме Иисусовой молитвы было характерно для исихазма — системы аскетических практик, распространившихся в XIV веке среди православного монашества. В исихастском тексте, вошедшем в первую редакцию «Домостроя», утверждалось, что в результате непрерывного («яко из уст дыхание») творения Иисусовой молитвы на человека последовательно снизойдут Христос, Святой Дух и Бог Отец. Эти слова могли пониматься буквально: как «вселение» лиц Святой Троицы в молящегося. Таким образом, молитвенную технику радения, как пишет цитируемый Панченко религиовед Юджин Клэй, можно возвести к традициям русского исихазма.

Экстатическую часть своего богослужения христововеры помимо «радения» называли также «хождением», «баней духовной» и даже «пивом духовным». В христовщине первой половины XVIII века существовало два вида радений. Во время радения одиночного сектант кружился на одном месте продолжительное время («часа с полтора»), пока его товарищи исполняли «Дай нам, Господи» и другие духовные песни. Получив «крещение Святым Духом» (то есть, войдя в измененное состояние сознания) и «не помня себя», кружившийся сектант принимался пророчествовать.

Коллективное радение (хождение кораблем, круг духовный, давыдов ковчег) стало самой распространенной практикой в истории русского мистического сектантства.

Во время него радеющие становились друг за другом в круг и ходили по часовой стрелке, а наставник или пророк общины стоял в центре этого круга и вертелся «за мачту».

Из более поздних источников известно о существовании иных видов сектантского танца: «стенкой» (также коллективное круговое хождение, но без мачты) и «крестиком» (последнее один из исследователей сравнивал с первой фигурой французской кадрили).

Кульминацией радения становилась фаза пророчества (сектанты называли его «судьбой» или «глаголами»), когда хлыстовские пророки «выпевали в духе» судьбу всему сектантскому «кораблю» и отдельным членам его «команды».

«Говорила, что действует по соизволению Божескому, понеже на нее сошел Дух Святой, и чтоб приходящи об оном не сомневались и вина и пива не пили и не женились; пророчествовала также, что из приходящих одни помрут, другие будут пьянствовать, третьих постигнут беды, что и случилось. Руками она махала в тот образ, якобы ангелы на крыльях ее носили», — такие показания о пророчествах сектантки Феклы были даны на следственном процессе по делу о хлыстовской ереси 1733–1739 годов.

Андрей Берман предполагает, что радение могло быть представлением в лицах сюжета Херувимской песни. Это песнопение о херувимах, восхваляющих «сопровождаемого, словно телохранителями, воинствами Ангелов» Господа Бога, исполняется во время великого входа — той самой части христианского богослужения, которую мы уже упоминали выше.

Рядовые сектанты в таком случае уподоблялись херувимам, парящим вокруг Престола Божия, а их лидер — самому Царю Небесному. Радение, пишет Берман, являлось «своеобразной схемой или, лучше сказать, динамической иконой Царства Небесного, изображением Бога в окружении ангелов».

Этот ритуал стал для сектантов заменой литургии в условиях, когда из-за никоновских реформ благодать была «взята на небо», а на земле больше не осталось священников.

Другого мнения на этот счет придерживается Александр Панченко. Он утверждает, что все основные элементы хлыстовского радения «связаны с различными формами народного православия и традиционной крестьянской культуры в целом». Так, наиболее близкие аналоги радельного танца — это крестьянские хороводы и сопровождаемые песнями народные игры.

***

Почему нас до сих пор волнует секта хлыстов, духовные корабли которых, по всей видимости, покинули Россию десятилетия назад (Берман пишет, что последний всплеск борьбы советских органов с сектантами-христововерами пришелся на 1957–1958 годы)?

Человека, увлеченного культурой Серебряного века, не может не занимать вопрос о том, почему все эти «богородицы» и «святые» вскружили голову стольким литераторам начала прошлого столетия. Экстатические пляски хлыстов напоминают эзотерические практики, сопровождающиеся входом в измененные состояния сознания, а их непримиримый аскетизм в сочетании с привычкой забываться в танце говорят нам нечто важное о крестьянском характере. Наконец, хлыстовская лирика (духовные «песенки»), их предания и ритуальное творчество представляют собой завораживающий пример народной культуры XVIII–XIX веков, существовавшей почти параллельно с миром книжной премудрости и официальной духовности.

Александр Панченко пишет, что «фундаменталисты видели в хлыстах и скопцах последователей тайных иноземных ересей деструктивного типа; государственные чиновники — заговорщиков, угрожающих престолу и общественному спокойствию; писатели-модернисты — носителей особого народно-религиозного мистериального знания, источника для нового понимания религии, телесности и пола; народники, а вслед за ними и марксисты-революционеры — стихийных коммунаров, организационную базу для крестьянской революции; советские религиоведы сталинской поры — кулаков-эксплуататоров».

При этом многие тайны христововеров до сих пор остаются нераскрытыми, а это значит, что стоит ждать появления новых исследований.