Забыть всё, да и перепридумать. Как плохая память дает жизнь острому уму

В 1942 году писатель Хорхе Луис Борхес опубликовал рассказ «Фунес, Помнящий» — история об уругвайце по имени Иренео Фунес. Фунес ударился головой при падении с лошади, после чего стал запоминать всё, что видел или чувствовал. Его память стала безошибочной, а воспоминания столь точными, что стали неотличимыми от реальности.

«Мы, взглянув на стол, увидим три стакана с вином; Фунес же видел все усики, листики, виноградины, из которых сделано вино. Он помнил форму облаков в южной части неба на рассвете 30 апреля 1882 года, и он мог сравнить их по памяти и с искусным узором кожаного переплета книги, который он видел только раз, и с воспоминаниями об очертаниях брызг, которые поднял гребец в Рио-Негро во время битвы Квебрахо. Эти воспоминания не были простыми: каждый зрительный образ был связан с мускульными ощущениями, тепловыми ощущениями и т. д. Он мог восстановить все свои мечты и фантазии. Два или три раза он воссоздал целый день. Он сказал мне: во мне одном больше воспоминаний, чем во всех людях с начала сотворения мира. И снова: мои мечты подобны твоему бодрствованию. И опять, ближе к рассвету: моя память, сэр, похожа на вместилище мусора».

Здесь и далее — пер. А. Крижановского

Хотя Фунес без особых усилий выучил латынь и несколько других языков, рассказчик полагает, что у него «не было особенных способностей к мышлению. Думать — значит забыть различия, уметь обобщать, резюмировать. В чрезмерно насыщенном мире Фунеса не было ничего кроме подробностей, почти соприкасающихся подробностей».

После ночи, проведенной в разговорах с Фунесом, рассказчик уезжает в Буэнос-Айрес. Они больше никогда не встретятся.

Борхес и сам обладал феноменальной памятью. Аргентинский писатель с юных лет заучивал наизусть множество текстов, понимая, что из-за врожденного заболевания он рано или поздно потеряет зрение. Нейробиолог Родриго Квиан Кирога узнал эти подробности о писателе в 2009 году, посетив личную библиотеку Борхеса и его вдову, Марию Кодама, в Буэнос-Айресе. Изучив книги Борхеса, Кирога заметил большой интерес автора к психологии и неврологии.

В статье для журнала Nature Кирога писал, что в рассказе «Фунес, Помнящий» Борхес предвосхитил то, что доказала современная неврология. Акт памяти — это акт воображения. Забывать, обобщать и абстрагироваться от частностей для нас жизненно необходимо.

В 1985 году психолог Эндель Тульвинг и его ученик Дэниел Шактер обнаружили редкий случай амнезии у пациента Н.: одни аспекты его памяти были нарушены, а другие работали нормально.

Н. был способен запомнить последовательность случайных цифр. Когнитивные психологи называют это семантической памятью, то есть способностью вспоминать факты, даты, имена, числа и другую абстрактную информацию. Проблема заключалась в том, у Н. отсутствовал другой тип памяти, называемый эпизодическим: он не запоминал собственные переживания. Его воспоминания о прошлом были безличными собраниями бессвязных фактов. Н. не мог вспомнить подробностей событий, которые он пережил, ни одного дня рождения, отпуска или встречи.

Тульвинг подготовил доклад об этой диссоциации между семантической и эпизодической памятью, о том, как возможно иметь одно без другого. Еще одним наблюдением психолога стало и то, что Н. не мог вообразить и события из будущего. Тульвиг начал один из разговоров с ним с вопроса: «Что ты будешь делать завтра?» Помолчав, Н. ответил: «Не знаю».

— Вы помните вопрос? — спросил Тульвинг.
— О том, что я буду делать завтра? — переспросил Н.
— Да. Как бы вы описали свое душевное состояние, когда пытаетесь думать об этом?
— Пустота, — ответил Н.

Под давлением Тульвинга Н. описывал свои попытки представить собственное будущее как «сон». Его усилия оказывались столь же бесплодными, как и попытки вспомнить свое прошлое:

«Это всё равно, что плыть посреди озера. Там нет ничего, за что можно было бы зацепиться».

Тульвинг предположил, что существует нейронная связь между памятью и воображением — наша способность ретроспективно думать о прошлом крепко связана с нашей способностью перспективно думать о будущем.

Как писал Томас Элиот, «настоящее и прошедшее, наверно, содержатся в будущем, а будущее заключалось в прошедшем» (пер. С. Степанова).

Профессор Шактер, ученик Тульвинга, долгие годы продолжал изучать эту тему. В какой-то момент он вместе с Донной Роуз Аддис, новозеландским нейробиологом, начал серию исследований, посвященных связи между памятью и воображением.

В одном из своих первых экспериментов Аддис, Шактер и их коллеги давали испытуемым серию ключевых слов (в основном простые существительные, такие как «автомобиль» или «дерево»), которые можно было бы представить очень конкретными. Для каждого ключевого слова участников просили представить связанное с этим понятием событие. В половине случаев их просили вспомнить событие, которое уже произошло. В другой половине их просили вообразить некое событие в будущем. Им были даны конкретные временные рамки: одна неделя, один год, от пяти до двадцати лет в прошлом или будущем.

Аддис и ее коллеги сканировали мозг испытуемых, пока те вызывали в своих умах образы на заданную тему. И ученые обнаружили, что как для вспоминания, так и для воображения задействуются одни и те же отделы мозга.

В статье, опубликованной по материалам исследования, Аддис и ее коллеги утверждают, что связь между памятью и воображением создает основу для адаптивной функции памяти: она позволяет нам планировать будущее.

Память не только позволяет нам представлять будщее, но и дает возможность смотреть на настоящее с другой, альтернативной точки зрения. Мы используем память, чтобы представить мысли или опыт другого человека и взглянуть на наше окружение или ситуацию иным образом. Благодаря этим способностям мы находим творческие решения для встающих перед нами проблем.

Неверное запоминание или забывание обеспечивают когнитивную гибкость, необходимую воображению. Если бы мы, подобно Фунесу, запоминали каждую крупицу нашего опыта очень точно и механически, мы не смогли бы сконструировать что-то совершенно новое из осколков нашей памяти.

По-видимому, пробелы в памяти очень важны. Но как наш мозг понимает, что следует хорошо запомнить, а что забыть? На самом деле, с точки зрения нашего мозга, сохранять не стоит почти ничего. Мы забываем большую часть полученной информации.

Когнитивные психологи обычно различают три типа памяти, каждый из которых каталогизирует и удерживает информацию в разных временных масштабах: иконическая, рабочая и долговременная память. Иконическая память самая короткая. Например, когда вы смотрите на некую сцену, а затем быстро закрываете глаза, буквально на секунду эта сцена остается перед вами в вашем воображении.

Мы запоминаем шахматную доску по чередующимся клеткам, а не по отдельным частицам черной и белой краски, потому что далеко не вся информация полезна — так действует рабочая память. Некоторые вещи остаются в воспоминаниях, если они связаны с очень сильными эмоциями. Это могут быть удивление, трепет, любовь или страх, так как для мозга они становятся мощными сигналами, что происходящие события важны для выживания. Другая информация запоминается естественным образом благодаря опыту. Некоторые события и детали повторяются с течением времени — например, ежедневная поездка на автобусе в школу или на работу, или то, как вас встречает ваша собака. Постоянство таких событий закрепляет их в памяти. Официант должен помнить десятки сложных заказов, и для этого его мозг использует сложные структуры памяти, известные как «шаблоны» — регулярные, постоянные или повторяющиеся факты или события.

Долговременная память связана с концептуальной информацией. Одна из первых работ на эту тему, ставшая уже классической, — это исследование начала 1970-х годов, проведенное Гербертом Саймоном и Уильямом Чейзомом. Они показывали расстановку фигур на шахматной доске двум группам испытуемых. В первую группу вошли опытные шахматисты, во вторую — люди, никогда не игравшие в шахматы.

Когда исследователи показали обеим группам случайное расположение фигур, которое никогда не могло встретиться в игре, те запомнили его примерно одинаково. Но когда исследователи расставили фигуры в реальные игровые положения, опытные шахматисты могли почти с идеальной ясностью вспомнить расстановку.

Об этом эксперименте всё еще ведутся споры, так как сегодня исследователи понимают, что для эксперимента люди запоминают информацию, относящуюся к области их знания, не только с помощью паттернов, но и с помощью концепций.

Этому посвящено другое классическое исследование, проведенное когнитивистом Джоном Р. Андерсоном. Он выяснил, что даже средний человек может хранить воспоминания в так называемых концептуальных корзинах. Андерсон попросил участников своего эксперимента запомнить список слов, между которыми есть понятийная связь (например: «сахар, конфеты, кислое, вкус»), а через какое-то время воспроизвести их в ходе теста. Хитрость ученого заключалась в том, что он добавлял в этот тест слова, которых не было в исходном списке, но которые были связаны со словами этого списка концептуально (например, «сладкое»).

Он обнаружил, что участники ошибочно вспоминали слова-приманки, концептуально связанные со словами из первоначального списка. Следовательно, они запоминали не только слова, но и связь между ними, общую для них категорию. Дело в том, что мозг не просто хранит факты, которые можно вспомнить или забыть. Наш мозг генерирует концептуальные категории воспоминаний и заполняет пробелы, используя воображение, чтобы в конечном счете воссоздать цельную картину мира прошлого и предполагаемого будущего.

«Мы — это наша память, мы призрачный музей переменчивых форм, жалкая кучка разбитых зеркал», — писал Борхес.

И это правда. Всё, что мы видим, делаем и воображаем, основано на прошлом опыте, хранящемся в разрозненных фрагментах, которые необходимо снова и снова пересобирать согласно нашему настоящему опыту и контексту.