«Аморальное» воображение: нужна ли нам этика мыслей

Что не изучает современная этика

Общество, в котором преследуют за мысли, — это скорее сюжет для мрачной антиутопии, чем реальный сценарий будущего (по крайней мере для демократических стран, в которых ценится свобода).

Современная этика обычно фокусируется на отношениях между людьми. «Не обижай других», «Будь честным» и «Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой» — подобные моральные наставления мы слышим с детства. А если у вас был курс по этике в университете, то вы знаете, что три главные этические теории спорят только о том, как правильно поступать.

• Приверженец утилитаризма посоветует подумать о результатах вашего действия: если оно сделает счастливым как можно больше людей, то вы поступаете морально.
• Деонтолог спросит, какая у вас мотивация.
• Специалист по этике добродетели захочет узнать, соответствует ли ваш поступок той добродетели, которую вы в себе развиваете.

И тут вы можете возразить: моральные философы тоже интересуются мотивами и намерениями — чем не «мыслительный» компонент нашей нравственности? Но мотивы и намерения интересны теоретикам ровно настолько, насколько они превращают мысль в действие.

Мысли сами по себе их мало интересуют: если кто-то размышляет на досуге про массовые убийства, но на деле это не воплощает — что ж, он скорее объект изучения психологов, а не философов.

Хотя так было далеко не всегда.

«Грязные» фантазии — грех?

Долгое время мораль подчинялась религии. Религиозная этика, в отличие от современной, была нацелена не столько на действия, сколько на спасение бессмертной души и на то, что нас ожидает после смерти. Потому для нее наравне с праведными поступками было важно «держать свои мысли в чистоте». А понятие греха описывало не только злое и неверное действие, но и состояние души человека, находящегося в разделении с Богом. Например, в Библии можно найти много различных отрывков, которые прямо осуждают плохие мысли:

«А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Матф.5:28).

---

«Ибо живущие по плоти о плотском помышляют, а живущие по духу — о духовном.

Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные — жизнь и мир, потому что плотские помышления суть вражда против Бога; ибо закону Божию не покоряются, да и не могут» (Рим.8:5—7).

---

«Наконец, братия мои, что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте» (Фил.4:8).

И хотя мы редко рассуждаем о праведности и грехе, мы все еще уверены, что за мыслью следует действие — потому стремимся контролировать мысли, чтобы поступать правильно. Это часто используют в современной психотерапии: например, методы когнитивно-поведенческой терапии построены так, чтобы менять мышление. Осознав свои мысли и установки (и проработав их), можно изменить и собственное поведение.

От мыслей до действия — один шаг, или Нужна ли нам цензура

Мысли и поступки связаны — с помощью такого аргумента современные философы пытаются сломать стереотип о том, что этика касается только действий. Такой аргумент называют консеквенциалистским, и его часто используют те, кто выступает за различную цензуру и контроль продуктов мысли — книг, фильмов, сериалов, компьютерных игр, блогов, медиа.

Если консеквенциалисты правы и чужие мысли сначала влияют на то, как мы думаем, а затем и на то, как поступаем, получается, нам нужна цензура?

• Да. О ее необходимости писал еще Платон: в своем (воображаемом) идеальном государстве он предлагал запретить некоторые виды поэзии за то, что те будоражат наши чувства и тем самым ухудшают наше поведение. Платон верил, что искусство должно подчиняться морали — в философии такие взгляды называют морализмом, и его защитники утверждают, что картины, фильмы, сериалы и книги нам нужны не столько ради эстетического наслаждения и получения нового опыта, сколько ради того, чтобы учиться правильным поступкам и развивать собственную нравственность. История знает тысячи примеров, когда из-за этого цензуре подвергались произведения, которые «развращали» вместо того, чтобы делать нас лучше. Началось все уже в Античности, когда были сожжены книги философа Протагора о богах. В эпоху Возрождения католическая церковь издала «Индекс запрещенных книг», позже в разных странах подвергались цензуре даже такие классические произведения, как «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, «Лолита» Набокова, «Повелитель мух» Голдинга и многие другие.

• Нет. Далеко не все согласны с тем, что искусство должно служить морали. Согласно эстетизму, главная задача искусства — дарить нам эстетическое наслаждение и новый опыт, который мы не могли бы получить иначе. Например, вы вряд ли сможете узнать в реальной жизни, каково это — быть пиратом, зато вы можете прочесть книгу про пиратов и разделить с ними их приключения. Но и у этого подхода есть свои слабые стороны: писатели, художники, театральные и другие деятели получают слишком много свободы и карт-бланш на аморальные поступки, ведь «это все ради искусства».

Большинство современных философов придерживаются смешанных позиций: на шкале между эстетизмом и морализмом можно отыскать множество вариантов, балансирующих между эстетическим наслаждением и улучшением нашей нравственности. Например, они признают, что только определенный жанр литературы — дидактика — ставит себе цель научить морали (как в «Путешествии пилигрима в небесную страну» Джона Беньяна и «Назад к Мафусаилу» Бернарда Шоу). Большинство литературных произведений написаны с другой целью, хотя при этом могут содержать важные этические уроки: вряд ли Шекспир писал «Макбета», чтобы мы поняли, что быть преступником — плохо.

Также не стоит забывать, что сам по себе консеквенциализм подозрителен. Да, мысли влияют на наши поступки, но помимо них есть еще множество других факторов. Как часто мы думаем о том, что хорошо бы вставать на час раньше и заниматься йогой, но в итоге так и спим до полудня?

Не до конца изучено влияние книг, фильмов, сериалов и игр: почему эта книга заставила измениться мою подругу, а на меня никак не повлияла? Мы устроены гораздо сложнее, чем представляют себе консеквенциолисты. А потому зададим следующий вопрос: есть ли что-то моральное или аморальное в «просто мыслях», не привязанных к поступкам?

Моральные оценки аморальных фантазий

Когда А. задают вопрос, о чем она фантазирует, она отвечает: «Представляю, как коты нежатся на солнце, я глажу их по голове и они довольно мурчат». В. рассказывает совершенно другое: «Фантазирую о пытках и убийствах детей». И хотя ни А., ни В. не планируют свои фантазии воплощать, мы больше обеспокоимся тем, что рассказала нам В. Возможно, мы ее испугаемся, осудим и захотим прервать общение, даже если прежде по ее поведению невозможно было догадаться, о чем она думает.

Такой мысленный эксперимент провел шотландский философ Дэвид Росс в своей книге «Правильное и хорошее» (1930). Он спросил у читателя: если бы случилась глобальная катастрофа и в мире остался только один выживший — вы бы предпочли, чтобы это была А. или В.? Росс предположил, что мы выберем А., даже несмотря на то, что ни у А., ни у В. не будет возможности воплотить свои фантазии.

«Если бы у нас был выбор дать право на существование одному миру или другому, мы должны были бы выбрать мир, в котором выжил A. Скорее всего, мир с B. хуже, — пишет современный американский философ Аарон Сматс. — Не потому, что мы беспокоимся о том, что гипотетический ребенок может быть подвергнут пыткам или о том, что B. может нам навредить, а потому, что фантазер, пытающий ребенка, наслаждается злом. Это достаточно плохо».

Удовольствие от воображаемого зла, а не желание его совершать — вот критерий, по которому можно судить о моральности или аморальности наших фантазий, считает Сматс.

Он не предлагает приравнивать фантазии к реальности: очевидно, что человек, который пытает детей в жизни, гораздо хуже фантазера. И все же фантазер заслуживает нашего неодобрения.

Тем самым Сматс напоминает о важном различии между двумя родственными моральными оценками — обвинением и неодобрением. Обвинения заслуживает человек, который поступает аморально, например умышленно пытает других людей. Но наши действия не делятся на моральные и аморальные, как черное и белое, в них есть место различным оттенкам. Например, как реагировать на человека, который сам не пытает других людей, но стоит в стороне и ничего не делает, хотя у него есть возможность безопасно вмешаться? Вряд ли он заслуживает того же отношения, что и насильник, но, скорее всего, мы не будем одобрять его поведение. Неодобрение как моральная оценка слабее, чем обвинение, и мы пользуемся им в тех случаях, когда невозможно однозначно решить, аморально ли действие.

Аарон Сматс, философ:

«Когда мы имеем дело с подобными реакциями, мы даем другую нравственную оценку, отличную от обвинений. Скорее всего, мы не одобряем и перестаем уважать этого человека. Решаем, что нежелательно с ним общаться. Обычно мы не думаем, что людей следует наказывать за то, что они не вмешиваются или не проявляют заботы о других. Не все виноваты в своем характере. И все же многие думают, что быть бессердечным — это недостаток».

Источник

Такое наше поведение объяснимо эволюцией: чтобы выжить, нам лучше кооперироваться и помогать друг другу. Если бы кто-то в опасных ситуациях оставался в стороне, совершенно равнодушным к страданиям товарищей, нам бы пришлось нелегко. Поэтому мы научились различать моральные оттенки: не только обвинять других людей, когда они вредят и поступают плохо, но еще и не одобрять их, если их поведение сомнительно и потенциально опасно.

Сматс уверен, что именно неодобрение (а не обвинение) — это та моральная оценка, которой должна руководствоваться этика воображения, и фантазер, мечтающий о пытках людей, его заслуживает.

Воображение сознательное и бессознательное

Теория Сматса может вызывать много страха и стыда: получается, фантазировать о насилии тоже плохо (пускай и не так плохо, как его совершать)? И неужели я плохой человек, если мне снятся кровавые убийства?

Чтобы разобраться во всех нюансах, этика воображения учитывает элемент контроля: морально оценивать стоит только те действия, которые можно контролировать.

Так, сознательные фантазии про насилие и убийства, которые доставляют удовольствие, заслуживают морального неодобрения, а вот сны — нет, так как мы мало контролируем свое бессознательное. (Хотя некоторые современные философы придерживаются так называемого «взгляда святого Августина»: тот полагал, что сексуальные сны тоже являются грехом, так как у нас все-таки есть некоторый контроль над ними.)

Интересный вопрос: насколько мы контролируем наше воображение, когда читаем книги, смотрим фильмы или играем в компьютерные игры? С одной стороны, мы даем автору решать, куда он поведет сюжет, и в этом смысле мы не властны над воображаемыми картинками. С другой — мы сами выбираем, что читать, смотреть и во что играть: вряд ли в семейном фильме вы наткнетесь на сцены насилия и убийства. Не стоит забывать, что мы также контролируем и свое отношение к прочитанному или увиденному: мы можем согласиться с ви́дением, которое предлагает нам автор, или поспорить с ним.

Кроме того, современные философы напоминают, что разные виды фикшена запускают разные процессы воображения. Например, иногда мы можем наблюдать за событиями со стороны и чувствовать себя скорее зрителями, чем непосредственными участниками, а можем погружаться в сюжет так, словно все описанное происходит с нами. Особенно это можно почувствовать в книгах и фильмах, снятых от первого лица, или в некоторых компьютерных играх.

Читайте также

Сила воображения: для чего мозг фантазирует, а мы рыдаем над сериалами

А еще одно и то же «аморальное» содержание может преподноситься по-разному: мы можем испытывать отвращение от сцены драки или наслаждаться ее красотой. Разбираться во всех этих нюансах — это та работа, которую ученым предстоит проделать, так как современная аналитическая философия воображения — молодая дисциплина.

«На самом деле ничего же не произошло!»

«Ограбление банка проходило не очень хорошо. Я вышел из банка Либерти-Сити и обнаружил, что он окружен несколькими полицейскими машинами и вооруженными офицерами. Понимая, что они заблокировали мой побег, а переговоры невозможны, я поднял автомат и начал стрелять; мои партнеры по преступлению поступили так же. Довольно скоро копы попадали на землю, смертельно раненные, а полицейские машины взорвались от моих гранат, пишет в своей книге современный американский философ Грэнт Тавинор. — Ух, это было захватывающе! Когда мы нырнули в переулок, мир внезапно затих. Я остановился и задумался про то, что произошло: это ведь было ужасно! Осознание того, что я делал в игровом мире — убийство полицейских из мощного автоматического оружия, — меня внезапно встревожило».

Тревога Тавинора понятна: ограбление банка и убийство полицейских в реальной жизни мы бы посчитали аморальными — в этом нет сомнений. Но вот что насчет виртуальной реальности, которая отчасти существует на экране и отчасти — в нашем воображении? Тавинор уверен, что тут действуют другие моральные нормы. Но какие?

Современные этики виртуальной реальности предлагают применять разные моральные нормы к однопользовательским и многопользовательским играм.

В первом случае игрок больше похож на читателя интерактивного романа — да, он контролирует действия своего персонажа и от него зависит, что произойдет дальше, но виртуальная реальность тут лишена социальности. Тавинор показывает, что все споры вокруг моральности однопользовательских игр — это частный случай спора о цензуре в искусстве, описанного выше.

«Моральные паникеры» компьютерных игр, как называет их философ, верят, что мы должны не одобрять (а иногда даже запрещать) удовольствие, получаемое от аморальных действий, пускай и совершенных в игре, ведь это плохо влияет на нашу нравственность и нормализует насилие и аморальное поведение.

Защитники подхода «это всего лишь игра», к которым относится и сам Тавинор, напоминают, что у искусства есть другие цели. Например, игры помогают переживать нам опыт, который было бы слишком опасно и аморально получать в реальной жизни. А еще жестокие и печальные события в играх (и не только) помогают нам испытывать катарсис, то есть облегчение, которое наступает после пережитых страданий, разрешения внутренних конфликтов, сильных негативных эмоций и так далее. Эту функцию искусства открыл еще Аристотель.

Моральные правила меняются, если к виртуальной реальности добавляется социальность — например, в мультипользовательских играх, где участники взаимодействуют друг с другом.

Чем больше интернет проникает в нашу жизнь и становится ее обыденной частью, тем больше мы понимаем, что наши слова и действия онлайн могут быть такими же болезненными для людей по ту сторону экрана, как и реальные. Для виртуальной среды, где мы взаимодействуем друг с другом, нужна этика — это уже не ставится под сомнение. Но вот как морально оценивать виртуальные убийства других игроков или онлайн-изнасилования — это то, что нам предстоит решить.

От убийств и изнасилований в виртуальной реальности можно было бы отмахнуться и сказать: «Это же только на экране компьютера, а не в жизни, зачем тут переживать? На самом деле ничего же не произошло!» Но современные философы все больше обращают внимание на сходство между реальной и виртуальной жизнями, а не на их различиях. Например, уже в 1990-х годах американский журналист Джулиан Диббел описал случай первого киберизнасилования и эмоции потерпевших игроков — по своей интенсивности это было похоже на эмоции жертв реальных изнасилований.

Может быть интересно

Этика секса в цифровую эпоху: возможны ли виртуальное изнасилование и измена онлайн

Нейроученые доказали, что из-за воображаемых событий мы можем испытывать такие же сильные чувства, как из-за реальных. Это наше эволюционное преимущество: гипотетическая ядовитая черная вдова может испугать не меньше настоящей и запустить стрессовые процессы в теле, которые помогут выжить.

Внимание ученых к нашему мозгу и его способностям становится все пристальнее.

Люди все больше понимают, что воображение нужно всем, а не только писателям и художникам. Современной этике тоже пора меняться — исследовать не только наши действия, но и мышление.

Этика воображения не должна вызывать стыд и вину или стремиться контролировать мысли. Скорее, ей нужно сконцентрироваться на исследованиях сложной взаимосвязи мыслей и поступков: как мысли вызывают у нас эмоции и как эмоции влияют на нашу нравственность. Также важно изучить «моральное воображение» — умение применять фантазию для решения различных этических проблем. Например, представлять различные сценарии будущего, чтобы выбрать наиболее нравственный.

Этика пронизывает всю нашу жизнь — моральное измерение могут иметь даже самые обыденные решения, которые мы принимаем на автомате. Но чтобы это разглядеть, нам тоже нужно развитое воображение.