Мертвые слова: зачем лингвоманы учат языки, которые давно вышли из употребления

Восточная мудрость и Маяковский

Анне прочили карьеру дипломата и PR-агента, но она предпочла престижным должностям индийскую философию и санскрит. Сейчас наша героиня вместе с группой лингвистов занимается переизданием древних книг и всерьез задумывается о том, чтобы посвятить будущее исследовательской работе в архивах Индии.

Для Анны изучение мертвого языка стало настоящим мировоззренческим приключением: «Западные философские школы, которые мы проходили по программе, не вызывали у меня никакого эмоционального отклика. Но когда я начала „копать“ Индию, то поняла, что это удивительный пласт, просто в свое время он не попал в поле моего внимания».

В устройстве санскрита Анну привлекла уникальная в своем роде философская начинка: «Там ни одно слово не будет сказано „просто так“ — за каждым стоит ряд образов, скрывающих внутреннюю суть».

На определенном этапе изучения санскрита наша собеседница обнаружила, что долгие годы бессознательно следовала индуистским установкам: «Во всём, что я делаю, есть крупица этого философского течения — во взглядах, в базовых универсальных ценностях, обозначенных здесь намного более конкретно, чем в других религиях».

Например, в индуизме всякое существо несет в себе «искру бога» — атман, поэтому ничему живому нельзя причинять вред. Этот подход, подразумевающий сострадание к людям и братьям нашим меньшим, зоозащитнице и волонтеру Анне показался очень близким.

По словам нашей героини, санскрит не привлекает работодателей на HeadHunter, зато приближает ее к чему-то более важному и настоящему: «Он делает мой взгляд на мир чуть более осознанным. В европейской парадигме во главе угла вещи и эго, а Восток отходит от этого дальше и учит тебя избавляться от привязанностей, „отпускать“ и не зависеть от чужих мнений».

Даже чтение текстов на санскрите Анна сравнивает со священнодействием: «Это достаточно медитативное занятие, оно настраивает на более спокойный лад. Представь: ты сидишь и выводишь символы в прописях — час, два, три… Чтение — отдельный труд, но он того стоит: никогда не знаешь, что найдешь в тексте, которому 5000 лет».

Помимо духовного развития, благодаря санскриту Анна совершила множество мировоззренческих открытий. К примеру, она писала диплом на тему «Математика и исчисление в Древней Индии» и выяснила, что доказательства ученых той эпохи не считают полноценной наукой. Хотя они ничуть не менее значимы, чем достижения европейцев в этой области.

Такое отношение к открытиям индусов обусловлено тем, что они либо не фиксировали свои мысли в письменном виде, либо особым образом их зашифровывали: «Санскрит существует только в стихотворной форме, всегда образен, очень метафоричен. Даже если это математические рассуждения, они будут изложены в виде притчи, истории или предания, с аналогиями и иносказаниями, требующими толкования».

Санскрит настолько затейлив и витиеват, что даже в басне о петухе может быть двенадцать разных описаний и упоминаний этой птицы — например, «носящий на своих лапах холодное оружие».

Наибольший интерес у Анны вызывает обнаруженная ею связь между древней и современной культурой. Так, многие фрагменты в «Ригведе» напомнили ей Маяковского: «Я понимаю, что эти стихи написаны 3000 лет назад, но ты читаешь — и чувствуешь ту же самую ритмику, образность, эмоцию».

Она уверена, что подобные пересечения и параллели не случайны: «Очень часто в древних текстах я встречаю идеи, которые кто-то реализовал совсем недавно, хотя мог вообще не знать об этой книге и не читать ее».

«Метаморфозы» Овидия и священник-бенедиктинец

Если Анна пришла к мертвому языку через философию, то специалисту по международным отношениям Ивану было интересно погружение в античную культуру и литературу.

Школьная программа давалась юноше легко, и он стал понемногу самостоятельно изучать латынь. К столь экстравагантному занятию его подтолкнула «Божественная комедия» Данте: «Там много латинизмов и встречаются прямые цитаты из Вергилия. Значит, думал я, был такой поэт и почему-то Данте считал нужным приводить его слова на языке оригинала».

Постепенно в круг интересов Ивана попал и древнегреческий: «На нем зиждется очень большой пласт, связанный с христианской культурой. И если ты хочешь более или менее профессионально этим заниматься, без свободного чтения на древнегреческом ничего не получится». Последним его персональную коллекцию классических языков пополнил древнееврейский — «бэкграунд возникновения иудео-христианской цивилизации».

Иван признаётся, что чтение античной литературы в оригинале требовало от него колоссальных усилий: «В мертвых языках много элементов, которых нет в современных. Пока привыкаешь ломать голову над склонениями, спряжениями, согласованием времен — ты учишься думать, сопоставлять, анализировать».

Но наш собеседник не жалеет об этом и считает, что уже полностью компенсировал затраченное на изучение сложностей время. По его словам, навык адаптивного мышления помог ему гораздо быстрее осваивать многие другие компетенции, а также обнаруживать глубинные причинно-следственные связи между разными явлениями. Например, после латыни он в достаточно сжатые сроки овладел итальянским, португальским и французским.

Помимо этого, античная литература позволила Ивану более детально рассмотреть исторический процесс «изнутри» и лучше его понять. Он объясняет, что произведения латинских классиков, содержащие сведения о Римской империи, — это не просто какие-то легенды о событиях тысячелетней давности, а то, из чего выросла европейская цивилизация. «Ты понимаешь, как формировались новые государства, как они распорядились римским наследием, как к нему относились. Отталкиваясь от этого, можно проследить ход истории вплоть до нашего времени и проанализировать последствия».

Сейчас Иван полностью ощущает свою принадлежность к изучаемой европейской традиции. Она изменила его жизнь, подарив нашему собеседнику не только теоретические знания и практические навыки, но и огромное количество интересных знакомств — среди ученых, филологов и даже священнослужителей.

Однажды во время пересадки в городе Сполето Иван читал «Метаморфозы» Овидия. К юноше подсел мужчина в одежде монаха. Какое-то время он с интересом заглядывал в его книгу, а после обратился к нему на чистейшем латинском. Для Ивана это было настоящим шоком: «Мне никогда ни до, ни после не доводилось общаться на латыни, и сначала я действительно прифигел. Когда ты не используешь в устной речи язык, построить фразу очень сложно».

За время их короткого разговора Иван выяснил, что его собеседник — монах-бенедиктинец и что они совершают на латыни богослужения, читают и общаются.

Это одно из самых ярких воспоминаний нашего героя за всю жизнь: «Мы мило побеседовали, он уехал дальше, но я, пожалуй, до сих пор не отошел — очень необычно!»

Математика и падение нравов

У Лоры — филолога, преподавателя и специалиста по латыни и древнегреческому — любовь к мертвым языкам всегда была тесно связана с интересом к истории. Учитывая мизерное количество переведенных источников и документов, древние языки она считала ключом к минувшим эпохам.

Наша собеседница называет Античность базисом всей современной западной и русской культуры: «Когда я впервые попала в Италию и посмотрела на римскую цивилизацию, на многочисленные музеи, места археологических раскопок, у меня вообще возникло ощущение, что вся последующая европейская культура, вплоть до конца XIX века, за исключением, может быть, готики и некоторых элементов барокко, — это просто прочтение Античности».

Переход от классических гимназий с углубленным изучением истории, литературы и древних языков к реальному образованию с уклоном в сторону математики и естественных наук произошел еще в XX веке. Тем не менее Лора убеждена, что для современного человека гуманитарное знание всё еще может быть прикладным, поскольку оно помогает, например, сохранять исторические памятники, не допускать фальсификаций, расширять кругозор и глубже понимать цивилизации.

К смене вектора образования Лора относится философски: «Человечество не стоит на месте: техника развивается и люди меняются — мне это интересно. Наверное, правильно, что в учебных заведениях больше математики. Это основа IT, в жизни такие знания нужнее».

Наша собеседница считает, что невозможно требовать от современного школьника освоения и классической гуманитарной программы, и специальной математической.

Лора отмечает, что глубокое изучение истории и языков приобрело оттенок элитизма — «для очень талантливых учеников, для тех, кто может себе это позволить и по-настоящему интересуется такими дисциплинами».

«Одним история безразлична, потому что они смотрят только вперед, другие, наоборот, очень „укореняются“ в ней».

Единомышленников Лора встречает всё реже: «Может, это и плохо, конечно, но получается, что людей, с которыми можно близко общаться и находить общий язык на любую тему (чтобы совпадали культурный багаж и подход к жизни), не так много».

Однако наша собеседница уверена, что перемен и будущего не стоит бояться — не нужно смотреть только вспять: «Апокалиптические настроения возникали всегда, во все времена. Еще древние греки сетовали на то, что из поколения в поколение нравы становятся всё хуже, а позже христианство развило эту мысль. На самом деле этические нормы остаются примерно одинаковыми. Меняется общество, человек, способы восприятия мира».

Древнегреческий в ГУЛАГе и медленное чтение

Станислав — философ и автор телеграм-канала о Древней Греции. Его путь к мертвым языкам получился более тернистым, нежели у Анны, Ивана и Лоры. Он освоил древнегреческий и латынь в университете, а после окончания учебы — забыл:

«Уровень первого из них у меня примерно такой же, как у героя чеховского рассказа: „По греческому… Я, мамочка… Спросили меня, как будет будущее от ‘феро’, а я… я вместо того, чтоб сказать ‘ойсомай’, сказал ‘опсомай’“.

Классические античные языки я начал изучать в институте, но после выпуска всё быстро выветрилось из головы. Время от времени я занимался греческим самостоятельно — без особых успехов: если учеба не муштра, плоды ее ничтожны.

Муж моей троюродной бабушки выучил греческий по учебнику Соболевского, отбывая срок в ГУЛАГе, но мне такие навыки автодидактики не даны».

Возвращаясь к лингвистике, Станислав утверждает, что вопрос «Зачем?» перед ним не стоит:

«Я просто чувствую, что мне это необходимо, и всё. Много лет в поисках средств к существованию я вынужден был заниматься журналистикой, которую считаю занятием довольно презренным. Изучение классических языков — попытка доказать себе, что я хоть чего-то стою. Свой шанс стать профессиональным филологом-классиком я уже упустил, поэтому, если в какой-то момент мое владение языками, знание культуры древних цивилизаций и публицистические навыки помогут мне, например, написать монографию об античной философии, контуры которой передо мной постепенно вырисовываются, — я буду считать, что прожил жизнь не зря. Ничто другое меня не интересует.

Главная причина, почему я изучаю классические языки, — моя давняя страсть к античной философии. В какой-то момент переводов мне стало недостаточно. Все знают знаменитое изречение Гераклита: „В одну реку нельзя войти дважды“. Если правильно помню, оно нам известно по датированной XIII веком рукописи „Приготовлений к Евангелию“ Евсевия Кесарийского, жившего в III–IV веках н. э. и ссылающегося на трактат доксографа I века до н. э. Ария Дидима. Тот, в свою очередь, упоминает второго схоларха стоической школы Клеанфа (IV–III века до н. э.), который цитировал в своих несохранившихся произведениях несохранившийся же трактат Гераклита, написанный на рубеже VI–V веков до н. э.

Вдумайтесь: список, содержащий высказывание о реке, и автограф разделяет примерно 1700 лет! А одна из древнейших дошедших до нас рукописей с диалогами Платона изготовлена в IX веке.

Уже с постэллинистических времен представление людей о философии во многом основывалось на изучении и комментировании авторитетных ученых и писателей. Недаром Сенека сетует: quae philosophia fuit, facta philologia est [„Стало филологией то, что было раньше философией“. — Ред.] Меня такое положение дел скорее утешает, потому что это означает, что в какой-то мере реставрация Античности — эпизодическая или глобальная, как в случае с Возрождением, — по-прежнему возможна».

На вопрос о применении своих знаний на практике Станислав отвечает:

«Я полностью согласен со знаменитым высказыванием Ницше, который называл филологию искусством медленного чтения. В прошлом году у меня была возможность приобщиться к этой культуре в Лаборатории ненужных вещей на семинаре А. В. Лебедева, посвященном Марку Аврелию.

Иногда за трехчасовую встречу мы прочитывали всего несколько предложений, и Андрей Валентинович пускался пространно комментировать семантику и метафорику встречавшихся терминов.

Скажем, буквально в самом начале „Размышлений“ Марк Аврелий предостерегает себя, что ему придется иметь дело с περιέργῳ, „суетными“, и чуть дальше замечает, что самому нужно стремиться к συνεργίαν, синергии, то есть общему делу, одной из главных стоических добродетелей.

Теофраст же в своем трактате о моральных характерах приводит определение этого самого περίεργος, „суетного“: „Если врач запрещает давать больному пить вино, он всё-таки дает, говоря, что хочет испытать, сильно напоив больного, не поправится ли тот. На могильном памятнике женщины он напишет имена ее мужа, отца и матери и ее самой, и откуда эта женщина родом, да еще добавит, что всё это были люди добрые“.

Так мы лучше понимаем и кого опасался Марк Аврелий, и, от противного, в чём для него заключалась συνεργία. Ограничиваясь быстрым чтением перевода, вы рискуете выплеснуть с водой ребенка, упустив эти и многие другие детали, которые важны для полноценного погружения в текст.

В остальном же я стараюсь следовать совету, который дал Филип Стэнхоуп Честерфилд собственному сыну: „Пожалуйста, обрати внимание на свой греческий язык; ибо надо отлично знать греческий, чтобы быть по-настоящему образованным человеком, знать же латынь — не столь уж большая честь, потому что латынь знает всякий и не знать ее — стыд и срам“».