Ученые против бюрократов. Как «просветители», контракты и эмоции вредят науке

Есть ли место этике, основанной на чувствах, в науке? Вопрос философский — в наиболее прямом смысле слова. Научная этика в своём наиболее «чистом» виде не имеет моральных ограничений. Задача науки не в том, чтобы делать людей счастливыми. Чтобы делать людей счастливыми, есть борьба за идеалы, предпочтительный образ жизни, священники, психологи, путешествия, покупки, семья, новый телефон и вкусное мороженое. Цель же науки — установление воспроизводимых закономерностей в природе, для чего и используется набор приемов, который называют «научным методом».

Строго говоря, научные результаты существуют изолированно от авторов, исследователей и авторского права.

Закон всемирного тяготения не зависит от фамилии того, кто его открыл. Закон радиоактивного распада не зависит от биографии исследователя. Либо он работает и предсказывает будущие наблюдения, либо нет. Так же, как стиральная машина: большинство не знает имён ни изобретателя, ни директора фабрики, ни конкретного рабочего. Она либо работает, либо нет. И если она не работает — мы обычно не узнаём, кто конкретно её сделал. Мы просто вызываем мастера и нередко забываем его имя через пару дней. Как и он зачастую забывает наше имя.

Отчуждённость результата от создателя ведёт к совсем разным образам учёного. В романтических книжках с отважными исследователями — он предстаёт мудрым искателем истины, готовым к критике и спокойно признающим свои ошибки. В теориях заговора же учёные показаны одной могущественной корпорацией в связке с правительствами и СМИ (научными журналами в частности). Или как один могущественный дух — консерватизма, разрушения традиционной семьи или чего угодно ещё.

Но как себя видят сами учёные?

Мы (автор здесь и далее говорит как научный сотрудник) — люди. Люди, которые пытаются найти рациональные закономерности в устройстве мира вокруг нас, исходят из не всегда рациональных человеческих мотиваций. Люди обладают заблуждениями, амбициями и странностями. Иногда они помогают, иногда мешают. Какова сейчас мотивация учёного и откуда она берётся?

Правительства и чиновники устанавливают правила игры, выделяют деньги на исследования, исходя из предложенных заявок. Но что интересует бюрократа? Сам по себе он зачастую не может установить важность того или иного предложенного исследования и, что даже важнее, оценить, способен ли заявитель решить поставленную задачу в установленный срок. Но ему надо выбрать из 10–20 заявок ту единственную, которая получит деньги. И ответственность за нецелевое расходование средств ляжет на него в том числе. Потому на помощь приходят «объективные» критерии.

Самый частый критерий «качества» ученых — количество публикаций и их цитирований.

То есть учёный — это такая дойная корова. Институт — это ферма. И вот есть ферма с хорошим жирным молоком, а вот есть какой-то полузаброшенный колхоз, где полторы полудохлые бурёнки. Уместен ли такой подход? Я не видел ни одного учёного, кто был бы с этим полностью согласен.

Почему? Представим, вы пишете статью. Вы обязаны представить обзор мнений по этой теме. Всех или почти всех мнений. Какие-то могут быть ошибочными, основанными на неверной или некачественной информации — всё равно их надо включить в дискуссию. Что получается?

Для бюрократа исследователь, публикующий много плохих работ (и цитируемый хотя бы потому, что в грамотной работе надо представить все имеющиеся точки зрения), гораздо лучше учёного, который пять лет пишет одну статью, но уверен в своих результатах.

Бюрократ скорее выдаст грант плодовитому, чем делающему качественную работу учёному. Он опубликует много статей — и в отчёт Министерства пойдут увеличившиеся показатели.

Как одно из следствий этой проблемы — сейчас в научные институты очень тяжело нанять человека, который будет не публиковаться, а квалифицированно и грамотно выполнять техническую работу. Например, обслуживать какой-то прибор, обрабатывать данные, рисовать красивые и понятные графики и картинки. Всё это ложится на исследователя — с очевидными проблемами качества.

Потому учёные в своей массе достаточно аккуратно (мягко говоря) относятся к большинству государственных фондов и комиссий и их системам оценки труда.

Как работают научные журналы? Они отлично понимают, что учёные — заложники бюрократов. И если раньше за публикацию статьи давали гонорар, то сейчас во многих дисциплинах учёный должен платить сам. Статья в топовый журнал может стоить автору 2000–3000 евро.

Внимание! Учёный сам пишет заявку на грант (с которого будет платиться его собственная зарплата), сам выполняет исследование, сам готовит результаты к публикации — и потом ещё должен (с того же гранта или откуда угодно) оплатить публикацию результатов, не считая финансовых и прочих отчётов перед бухгалтериями и начальством. То есть производственная цепочка, которая в обычной конторе распределена между 5–6 людьми минимум, свалена на одного человека.

Такой подход провоцирует публиковать плохие статьи. Широко известный и постоянно попадающий на страницу «обычных» СМИ научный журнал Nature вызывает очень много нареканий в научной среде. Он может опубликовать короткий материал с зачастую откровенно жёлтым заголовком — просто чтобы ещё больше повысить свою популярность. Большое фундаментальное исследование часто не примут в это издание — просто потому, что оно слишком узкоспециализированно.

Кризис воспроизводимости — лучшая иллюстрация того, к чему приводит такой бюрократический подход. И данные из самых топовых журналов куда менее воспроизводимы, чем из менее топовых, но более специализированных изданий.

Погодите, но если всё так плохо с научными журналами, почему учёные не соберутся и не откроют свой? Прецеденты есть — например, PLOS One в биологии. Но один журнал не может закрыть всё поле. А учёные вынуждены работать на грантах длиной в 2–5 лет — а потом искать новое место работы или надеяться на новый грант. И далеко не у всех есть потенциал не только писать статьи, но и открывать журналы — да ещё и на общественных началах.

Современная наука — это наука по тендерам. Со всеми возможными минусами госзакупок.

Получается, что есть минимум четыре заинтересованные стороны, причём все они тянут в свои стороны. Учёные, чиновники и бюрократы, журналы и само общество — как те налогоплательщики, которые всю эту лавочку и содержат. И, несомненно, общество имеет полное право знать, что за его деньги там происходит.

Что могут сделать учёные? Менять бюрократов бесполезно: люди поменяются, а подсчёт удоев останется. А вот на журналы можно влиять. Как?

Научные издания обеспечивают исследованиям рецензирование (и это очень отличается от редактуры «обычных» СМИ). Это оценка качества работы независимыми специалистами в этой области, она может быть либо анонимной, либо нет (причём скрыто может быть и имя автора статьи). И именно эта проверка должна обеспечивать соответствие научным стандартам работы с данными, включая их обработку и представление. Абсолютно нормально, когда рецензент просит переделать половину статьи или провести дополнительные эксперименты. Это — своеобразный отдел контроля качества.

Очень уместно сравнить с «реальной жизнью». Вы приехали покупать машину в автосалон — вы полагаетесь на то, что в ней работают двигатель, тормоза, все двери и климат-контроль.

Потому вы и покупаете в автосалоне новую машину, а не старую с рук, что вы хотите быть уверены в воспроизводимости приятного вождения. Учёный тоже хочет воспроизводимости.

Он не имеет физической, финансовой или временной возможности переделать чужие эксперименты или обработать заново чужие данные — да и зачем тогда вообще использовать чьи-то исследования как основу для собственных? Более того, фонды категорически не любят финансировать исследования, направленные на перепроверку уже полученных данных. Получается, что научный журнал должен быть гарантом качества публикаций.

Что касается социальных и медицинских наук — то там ещё хуже, чем в естественных. Этика человеческого общества запрещает публиковать личные данные пациентов (для естественных наук необходимо предоставить максимум исходных данных). Что получается? Религия в худшем смысле слова. Вы обязаны верить потому, что вы обязаны верить.

Анонимность вкупе с требованиями повысить удои рождает злоупотребления.

Учёные — тоже люди. Пора отказаться от этого стереотипного портрета искателя правды, поблёскивающим очками в полумраке кабинета, заваленного книгами и глобусами.

Современный учёный вынужден быть, по сути, коммерсантом, предлагающим услуги по тендерам. Он получает возможность вести исследования и что-то кушать, а чиновник — возможность отчитаться, что жирность молока повысилась. Все довольны.

Как автор может проверить, что журнал рецензирует статьи, материал проходит проверку и соответствует качеству? Здесь и появляются те, кто посылают «заведомо ложные публикации».

Идею можно сопоставить с двойным слепым тестированием (единственная методика, которая сейчас признаётся корректной при апробации новых лекарств).

Журнал не знает, корректна ли статья, которую прислали в редакцию. Рецензент тоже этого не знает. Это — научный метод.

И тут речь не идёт о человеческой этичности — так же, как врачи обязаны отсечь эффект плацебо (эффект доверия к пилюле просто потому, что она выдана человеком в белом халате).

Цель научного рецензирования — не поддержка молодых исследователей или маститых учёных. Не поддержка неизвестных активистов.

Цель рецензирования — это сказать: «Да, это соответствует принятым стандартам качества работы с данными». Так же, как задача техосмотра автомобиля — это не выпустить на дорогу общественного пользования недоделку, опасную для окружающих.

В этом отличие научного рецензирования от редактуры в «обычных» журналов. В СМИ есть понятие авторского материала. Есть понятие личного отношения и желания привлечь внимание к проблеме. Научные издания, в неком идеале, должны быть далеки от этого. И сами учёные читают не только научные издания и вполне могут заметить интересную идею и в непрофильном издании.

Как можно с научной точки зрения смотреть на свежий скандал с публикациями?

Соревновательность, заложенная в существующей системе научных рейтингов, порождает зависть.

Старый анекдот очень хорошо показывает эту зависть представителей точных наук к исследователям наук социальных: ректор университета просмотрел смету, которую ему принес декан физического факультета, и, вздохнув, сказал: «Почему это физики всегда требуют такое дорогое оборудование? Вот, например, математики просят лишь деньги на бумагу, карандаши и ластики. Подумав, добавил: а философы — те ещё лучше, им даже ластики не нужны».

Хотя все три автора эксперимента и относятся в полной мере к гуманитарным наукам, вполне возможно, что лёгкость фальсификации исходных данных и публикации статьи вообще «из ничего» (сравнительно даже с каким-то анализом литературы, поисками в библиотеках — далеко не все труды оцифрованы) — более чем достаточное искушение. Авторы просто упускают из виду, что при необходимом желании любой специалист из точных наук сможет абсолютно так же нарисовать правдоподобные графики и заполнить таблицы подходящими цифрами.

Как можно вообще смотреть на проблему публикации заведомо ложных исследований вне зависимости от мотивации исследователей?

Современная организация науки (как социального института, ответственного за познание мира), помноженная на личные (и не всегда положительные) качества учёных и алчность журналов, провоцирует некачественные исследования и желание пиариться.

Если из науки делать бизнес — в нём появятся шоумены.

Есть ли хоть какие-то плюсы от этого скандала? Да, есть.

Он доказывает, что работа, подписанная неким никому не известным активистом, при условии соблюдения необходимых оговорок (например, про ограниченность выборки наблюдений и непрофессионализм автора), вполне может быть опубликована в научном или условно-научном издании. По крайней мере, для любителей теорий заговора («никогда научный журнал не опубликует нашу Правду о Торсионных Полях, потому что всё скрывают») теперь есть хороший контрпример.

Что показывает этот скандал? Рецензенты не могут проверить каждый чих исследователя и требовать посекундной видеозаписи каждого наблюдения. Вполне возможно, они даже и не знали, что статьи подписаны безвестными «общественными активистами».

Мы никогда не можем проверить абсолютно всё — как и выходя на улицу, мы не требуем талон техосмотра от каждого водителя. Авторы исследования проверяли, можно ли обмануть другого человека, — и оказалось, что да, возможно.

Молодец, возьми с полки пирожок, там два, крайний не бери. Надо надеяться, что в следующий раз, когда им в разговоре скажут, что нельзя убивать оппонентов, они не станут доказывать, что это можно сделать.

Развитие науки, как и развитие общества, основано на доверии людей друг к другу.

Решение проблем основано на убеждении, что люди говорят о реально существующих сложностях. Это же заложено в любые социальные опросы и в механизм голосования на выборах. Возможно ли, что люди будут лгать о наличии проблем? Да, возможно. Должно ли это быть отправной точкой при оценке чего-либо? Наверное, всё-таки нет.

Ну а выбор тематики экспериментаторами — тут уже, скорее, просто желание воспользоваться «горячей» темой, сделать скандал покрупнее. Это не какие-то безвестные лягушки или непонятные формулы.

Иронично будет, если кто-нибудь переделает опубликованные опыты, наблюдения и опросы, и они взаправду подтвердят выводы горе-придумщиков.

Наличие связи между уровнем доверия людей друг к другу и к государству и экономического роста в стране продемонстрировано и исследованиями. Проверки каждого чиха отнимут всё возможное время и ресурсы. Избыток бюрократии и формуляров никогда не повысит качества работы, но всегда уменьшит производительность.

А что действительно является задачей для учёного — выполнять свою работу так, чтобы полученным результатам можно было доверять. Даже если это тестирование научных журналов.