Зверолюди и человекоживотные: кто такие феральные дети и что мы узнали благодаря их опыту о детстве и развитии

Мы привыкли считать, что человеческая жизнь движется по проторенной дорожке индивидуального развития, называемого онтогенезом. Эта траектория будто бы заранее вычерчена эволюцией и культурой и обеспечивает нам гарантированное продвижение из детства во взрослость. Но есть много примеров того, как эта траектория искажается. Неизлечимые болезни, преждевременное старение или внезапная смерть, травмы и разрывы — всё это преображает и надламывает течение жизни.

Один из самых интересных примеров — это одичавшие, или феральные, дети. Дети-маугли росли в условиях полной социальной изоляции, вне заботы со стороны взрослых, они часто «воспитаны» животными. Как правило, это брошенные или оставленные биологическими родителями на произвол судьбы дети — беспризорники в самом радикальном смысле слова.

В основном феральных детей изучает психиатрия и психология развития, ведь сегодня принято считать, что одичанию способствуют крайние формы расстройства аутистического спектра. Но интересно посмотреть на это явление с позиций философии и культурологии, чтобы увидеть, что одичавшие дети говорят нам о детстве, представлениях о невинности и жизни в природе.

Воспитанные зверями: краткая история

Изучая диких детей, мы больше узнаем о самих себе, чем собственно об изучаемом явлении. Известно около 120 случаев диких детей, выросших в дикой природе и «воспитанных» медведями, леопардами, обезьянами и даже птицами. Существует около тридцати историй, в которых волки, собаки и шакалы стали родительскими фигурами, восемь историй с обезьянами, семь с медведями и по одной с леопардами и пантерами (обе пришли из Индии). Большинство таких случаев скорее анекдотические и похожи на городские легенды и домыслы на основе недостоверных историй очевидцев, потому проверить их истинность не представляется возможным. А кто-то из детей-маугли испытал опыт радикальной изоляции, которую им обеспечили родители, державшие их в животных условиях в клетках или на привязи.

В число сохранившихся до XIV века историй об одичавших детях входит история «зеленых детей из Вулпита» в Саффолке, описанная Ральфом из Коггсхолла и Вильгельмом из Ньюбурга в конце XII века. Следующие три примера появились в Германии в XIV веке. Все трое детей были описаны как воспитанные волками, и всех их нашли в период с 1304 по 1344 год. Однако информация о них неполная и была записана лишь спустя столетия. Мальчиков-волков нашли в Гессене. Один из них, найденный в 1341 году, отчаянно сражался со своими похитителями, бегал на четвереньках, прятался и отказывался есть человеческую еду. Вскоре после поимки он умер. Его история рассказана в «Гессенских хрониках» Вильгельмом Диличем в 1608 году, так что здесь опять большой временной разрыв между событием и дошедшим до нас письменным свидетельством. Третий средневековый немецкий мальчик-волк был найден в Веттерау зимой 1344 года и пойман дворянами во время охоты на оленей. Согласно свидетельству, он жил с волками 12 лет, а после своего пленения дожил примерно до 80 лет.

В XVII веке появились сообщения о детях, найденных с медведями (одно из Дании, два из Литвы), а также история о мальчике из Ирландии, который жил с дикими овцами и питался травой и сеном, и история о мальчике, который жил в конце XVI века в Бамберге, Германия, с коровами. Эту последнюю можно считать самой аномальной из всех досовременных, ведь мальчик был «окультурен» и даже женился. Так что, скорее всего, в раннем детстве он всё-таки получил толику человеческого внимания.

В XVIII веке было зафиксировано несколько одичавших детей — например, девочка-медведь во Фраумарке (ныне Словакия) в 1767 году и мальчик-волк из Кронштадта, найденный в Брашове (Румыния) примерно в 1780 году. В обоих случаях их силой забрали из «дикой» среды и отвезли в ближайшие города для «окультуривания», впрочем, неудавшегося. Девочку-медведя заперли в психиатрической лечебнице, где она ела только сырое мясо. Встречалось подробное описание мальчика-волка из Кронштадта, который, как и другие, так и не научился говорить, жалобно выл, когда видел деревья или горы, и предпочитал сырое мясо, хотя со временем научился есть человеческую пищу. А такие кейсы, как Петер из Ганновера (найден в 1724 году), Мари-Анжелик ле Блан (обнаружена в 1731 году) и Виктор де л’Аверон (пойман в 1799 году), оставили после себя уникальные документы, из которых можно вычитать тогдашние представления о различии человека и животного и о том, как очеловечивать «дикарей».

Между 1858 и 1900 годами зафиксировано еще пять случаев мальчиков-волков в Индии, а также девочка, найденная с медведями. Кроме того, в Греции в 1891 году был обнаружен мальчик, живущий с овцами, а в Мавритании, Западная Африка, в 1900 году — мальчик, живущий с газелями.

Последний случай индийских одичавших детей XIX века — особенный. Девочка-медведь из Джалпалгури нашлась в медвежьей берлоге, согласно газетной статье, опубликованной пять лет спустя.

В статье подробно описываются ее медвежьи привычки:

«…она была странным сочетанием медведя и человека. Дикая как медведь, она пыталась кусать и царапать людей, когда видела их. В своем передвижении она использовала ноги и руки, передвигаясь как медведь. Иногда она рычала как медведь, ела и пила как медведь; короче говоря, все ее привычки были как у медведя, в то время как по ее чертам лица никто не мог не узнать в ней человека».

Неоднозначная детскость

Но что же такое детство и кто такой ребенок? В большинстве западных традиций детство — это социальная категория, построенная вокруг физиологических и умственных особенностей, характерных для ранней стадии жизни человека. Понятие «ребенок» очерчивает собой набор образов, представлений и стереотипов, организующих то, как взрослые представляют себе молодых. Различия между молодыми и старшими конструируются и реконструируются, всякий раз воспроизводя бинарную оппозицию «взрослого» и «ребенка», примерно так же, как разыгрывается противопоставление мужчины и женщины, здорового и больного, нормального и аномального. В частности, ребенок характеризуется отсутствием отчетливо выраженной человеческой агентности и обладанием чем-то наподобие «детской животности», противопоставленной (в идеале) автономным, рационально обоснованным действиям полноценного взрослого человека. Таким образом, дети — не существа с особыми способностями, заслуживающие принятия и уважения их субъектности, а менее совершенная форма человеческого бытия.

Эта концепция оказалась исторически очень устойчивой с момента возникновения в Античности и до наших дней. Известный французский историк детства Филипп Арьес утверждал, что западное понимание детства возникло только в XVI веке и было связано с появлением разных учреждений для защиты и образования детей. До современной эпохи детей рассматривали как мини-взрослых с соответствующими функциями и ответственностями — например, при вовлечении их в ведение домашнего хозяйства. Да и в средневековых изображениях видна та же тенденция: дети представлены как маленькие взрослые, и этот образ сменился лишь с наступлением модерна. Несмотря на это, в западной культуре ребенок всегда понимался как подопечное и лишь отчасти человеческое существо, которое нужно учить быть человеком.

С самых ранних формулировок эта концепция предполагает, что взрослая жизнь есть принципиально политическое существование, понимаемое в противоположность детскому неполитическому или дополитическому образу жизни.

С классического периода и до середины XIX века дети использовались как бесплатная рабочая сила (часто расходуемая), чей труд оказался важным для различных сельскохозяйственных и промышленных революций, включая возникновение индустриального капитализма. Взрослые тоже были жертвами эксплуатации и рабства, но скорость промышленного развития Европы была такой, что труда взрослых было недостаточно. Скажем, в том же столетии в Британии дети составляли около половины рабочей силы во всех отраслях промышленности и сельского хозяйства.

Культурная мизопедия

Интересно, что вопрос одичавших детей напрямую связан с колониализмом. Тоби Ролло утверждает, что с точки зрения колониального сознания коренные народы — это не варвары, противостоящие империи и цивилизации. Они суть скорее несмышленые дети, незрелые и несамостоятельные, даже в каком-то смысле не совсем люди. Ведь чтобы быть человеком, нужно соответствовать определенной норме, совокупности нормативных представлений о разумности. Эта нормативность обладает механистическим характером: западный разум способен лишь воспроизводить старое и изредка может сконструировать нечто новое и невиданное.

Философ Татьяна Горичева упрекает западный эталон человечности в монотонности и равнодушии «человека без свойств», обитающего в скучном вакууме ничейных пространств (к числу которых она странным образом причисляет автострады и очереди). Ролло эту тенденцию к пренебрежению всем недостаточно разумным, недостаточно человеческим называет мизопедией — предвзятым отношением к детям и детству. Фигура ребенка не так часто возникает в размышлениях философов и скорее функционирует как образ недостаточности, уязвимости, незащищенности и несамостоятельности. Ребенку нужен взрослый — как сказал психоаналитик Дэниел Стерн, «востребованный Другой», который бы направлял и формировал податливый детский разум, преображая его через воспитание.

Несмотря на то, что европейские, западные ксенофобские традиции, такие как антисемитизм или исламофобия, значительно старше понятия расы, мизопедия, по-видимому, существует еще дольше.

Греки любили насмехаться над непонятной речью, будь то нечленораздельный лепет младенца или говор человека, не владеющего греческим языком.

Слова baby (младенец), babble (бормотание) и «варвар» происходят от единого индоевропейского корня ba ba, что обозначает непонятную речь младенца. А слово infant происходит от латинского in fans, то есть «без речи».

С самого возникновения идеи незрелости и невинности детского сознания детство размещалось внутри целеполагания прогресса, развития человека от «примитивного», близкого к животному состояния к полноценности и умению пользоваться разумом — иными словами, к речи, действию и пояснению оснований для действия. Такие представления и стали предшественниками идеи цивилизации как этапа расцвета и выхода из стадии невежества, темноты.

Согласно Ролло, так же как «индеец» был сконструирован как противопоставление, Другой по отношению к европейцу, ребенок был создан как антипод взрослого.

Логика здесь та же: ребенок — недоразвитый взрослый, а «индеец» — недоразвитый европеец. Варварство по отношению к цивилизации — то же самое, что и детство по отношению к зрелости. Все «дикари», будь то дети или «неокультуренные» народы, независимо от региона, цвета кожи или происхождения, склонны к коварству и необузданности, которым нужно положить предел. И здесь нет принципиальной разницы между «туземцами» и европейцами: «дикие» предки последних ничуть не лучше, чем условные бенгальцы, ведь все они жили или живут на стадии детства общества, до формирования гражданственности, научного мировоззрения и капитализма.

Все, кто не подпадает под эти критерии, статуса человека лишаются и соответственно понижаются до не-совсем-людей. Такая судьба постигает не только «дикие» народы: леса и воды, птицы и рыбы, поэты и мечтатели, дети и ангелы лишаются уникального статуса носителей спонтанности, интуиции и инстинкта. На их место приходит монотонное повторение одного и того же, статистически прогнозируемые паттерны поведения, циклы растормаживаний и автоматизмы — всё, что умещается в унылый пейзаж современного мира с его государствами, партиями, рекламой, супермаркетами и компьютерами — одним словом, пейзаж когнитивного капитализма. Или, используя слова Горичевой, «мегаломанских проектов бесплотного механического гиперреализма».

В колониальной практике прослеживается двойная форма отрицания человечности коренных народов. Первая форма — это полное отрицание, изображающее «дикарей» как животных, часто насекомых или вредителей. В пределе это приводит к геноцидам или иным формам некрополитики. Вторая форма прикидывается более гуманной, хотя на деле приводит к не менее зловещим последствиям: да, первобытные народы незрелы, но это лишь вопрос времени; западному человечеству стоит приложить максимум усилий для того, чтобы ускорить прогресс разума среди «темных» народов. Своего рода прогрессорство здесь опирается на линейную и универсалистскую модель истории: дескать, всё человечество проходит одни и те же стадии, аналогичные стадиям в развитии отдельного человеческого существа. А раз мы уже знаем законы истории, то можем протянуть руку помощи нуждающимся, прозябающим в мракобесии мифов или шаманских представлений о природе и человеке. Нужно стимулировать развитие «дикарей» и переход их к «взрослости». Результат — культурный геноцид, тоже форма некрополитики.

Исторические деятели колониализма стремились лишить коренные народы политической агентности, низводя их в статусе до детей, не обладающих достаточным интеллектом для формирования полноценного сообщества с претензиями на территорию и суверенитет.

Объявленные «сиротами цивилизации», коренные народы концептуально и юридически были лишены возможности предъявлять права на землю. Их называли filius nullius — ничьими сыновьями, живущими на ничейной земле — terra nullius. В классификации человеческих особей у Линнея они определялись как дикие люди, homo ferus.

Заинтригованный значительным отклонением диких детей от нормативной человечности, Линней классифицировал их в новый подвид людей. В двенадцатом издании своего классического труда «Система природы» (1766) он разделил род Homo на Homo nocturnus и Homo diurnus. Homo nocturnus, иначе известный как троглодит, относится к шимпанзе, орангутанам и другим антропоидам, о которых сообщали ранние исследователи в Африке и Азии. Homo diurnus включает в себя три вида: нормативный Homo sapiens, отличающийся характерной кожей, темпераментом и местоположением (европейский, американский, азиатский или африканский), за которым следуют низшие Homo monstrosus и Homo ferus.

Homo monstrosus охватывает ряд человеческих аномалий, таких как патагонский великан, карлик с Альп и монорхидный готтентот. Homo ferus, или «дикий человек», включал в себя несчастливцев, которых отличали звериные черты: непрямохождение, немота и повышенная волосатость. Homines feri, перечисленные Линнеем, включают мальчика-волка из Гессена (Juvenis lupinus hessensis), Петера из Ганновера (Juvenis hannoveranus) и дикую девушку из Шампани (Puella campanica).

Некоторые в те времена выражали неуверенность по поводу идеи цивилизовать и тем самым улучшить «природного человека», где бы тот ни находился: в дремучих лесах (в случае одичавших детей) или в отдаленных регионах (как условные островитяне Южного моря). Однако общая идея была в том, что европейское общество представляет собой эталон интеллектуального и социального прогресса, которому другие народы должны следовать.

Жуткое очеловечивание

Несомненно, что, будучи пойманными, феральные дети становятся жертвами педагогических экспериментов. Их отнимают у приемных родителей-животных и ценой невообразимых жестокостей пытаются приучить к человеческой жизни — впрочем, почти всегда безуспешно. Практики воспитания одичавших детей разнообразны: порки, избиения, психологическое насилие, и всё во имя «обучения с подкреплением», а по сути, дрессировки. Недостаточная человечность детей-маугли позволяет воспитателям чинить жестокости ради очеловечивания тех, кому не посчастливилось стать частью сообщества в сенситивный период. Крайним случаем было обращение с мальчиком, воспитанным семьей газелей.

Он умел прыгать на большие расстояния, почти паря в воздухе, подобно своим приемным родителям. Его человеческие благодетели, не сумев убедить его воздерживаться от такой активности и стремясь ассимилировать его в человеческую культуру, решили перерезать ему сухожилия в ногах.

Само существование одичавших детей представляет собой угрозу для нашего привычного понимания того, что значит быть человеком. Наличие этого явления ставит под сомнение, казалось бы, очевидную границу между человеком и животным и заставляет переосмыслить наше понимание себя и нашей человеческой реальности. Мир кажется нам более или менее обжитым, всё в нем будто бы приуготовлено для удобного и комфортного использования, соразмерно и телу, и разуму. Однако это совсем не так: достаточно оказаться в иных условиях жизни на раннем, сенситивном этапе психосоциального развития, чтобы прожить опыт мира совсем по-другому, нечеловечески. Даже если большинство историй о детях-маугли — выдумки, они вскрывают важную истину о нас самих: это люди, которые почти стали животными, Тождество, ставшее Иным.

Порой человека определяют через интеллект, а точнее — через понятие обучаемости, открытости новому опыту. Эту способность часто увязывают с нейропластичностью — формированием более плотных связей между клетками мозга. Но ясно, что это понятие настолько широко, что может охватывать и таких очевидно «неразумных» животных, как говорящие попугаи, шимпанзе, владеющие жестовым языком, или даже собаки, выполняющие трюки. Можно сказать, что газели, воспитавшие мальчика, были способны распознавать карту эмоций и выражений его лица примерно в той же степени, что и он смог научиться языку своих приемных родителей — подергиваниям ушами.

Как мы теперь знаем, даже создание и использование орудий труда — один из критериев владения культурой — больше не достояние людей, к такой активности способны и многие животные.

Например, слоны умеют использовать палки, чтобы чесать себе спину. Обезьяны используют камни для разбивания орехов и семян. Отдельные приматы тщательно отбирают ветки деревьев и методично очищают их от листьев и сучков, чтобы этими палочками доставать муравьев и других насекомых из дыр в земле и пней. Это уже даже не использование инструментов, это их изготовление. Технологии стали настолько важны для нас, людей, что мы с трудом можем прожить без них. Мало того, мы научились нажимать правильные кнопки на наших устройствах, но почти никто из нас не смог бы изготовить их сам, чтобы выжить, если бы мы вдруг остались без всяких технологий.

Я не могу рассказать о том, кто я такой, не поведав о животных, которые меня окружают и которые по крайней мере отчасти составляют меня. Как утверждает Сильвия Уинтер, мы не можем определять себя как людей вне истории становления людьми, вне рассказов о нашем происхождении и истоке. Можно утверждать, что то же самое верно и на уровне истории человечества в целом. От легендарных основателей Рима Ромула и Рема до Маугли и Тарзана, а также иных реальных и мифических детей, воспитанных животными и превратившихся в героев газетных сенсаций, фигура одичавшего ребенка стала важным инструментом самопознания западного общества.

Была, к примеру, средневековая история о том, как Александр Македонский влюбился в девушку-змею. Ее якобы воспитали змеи после того, как люди бросили ее, оставив младенцем в разбитой скорлупе. Учитель полководца Аристотель посоветовал тому придержать свои чувства и решил экспериментально выяснить, правдиво ли «змеиное» происхождение девушки. Он окурил ее испарениями яда, и она умерла — к вящей гордости Аристотеля, полагавшего, что он опроверг легенду о змеиной семье девушки.

Такое бесчеловечное отношение к одичавшим детям частично отражает недоумение по поводу их двойственного статуса людей-животных, их странного человекоподобия. Отражает оно и желание большего подобия человеку, более привычного поведения. Отсюда и перерезание сухожилий мальчику-газели, и стремление научить пойманных детей есть ножом и вилкой, желание заставить их говорить. В этих действиях прослеживается попытка придать привычкам, действиям, а иногда телу узнаваемо человеческий облик.

Раскрыть человекоживотность

Самый известный случай детей-волков — история Амалы и Камалы. О ней рассказывается в книге «Дети-волки и дикий человек» Джозефа Сингха и профессора Роберта Зингга, основанной на дневниках Сингха 1920-х годов. За почти десять лет опеки Сингха, директора местного приюта, Камала успела достаточно социализироваться, чтобы освоить 40 слов на хинди и составлять из них простые предложения. Сингху удалось научить Камалу ходить, есть и спать как другие дети в его приюте, но на момент ее смерти она всё еще была далека от полной социализации. Она так и осталась на полпути от животного к человеку (или обратно?).

Сингх предполагал, что у его подопечных, якобы воспитанных волками, случился ряд мутаций, превративший их из людей в животных. То, что генетически возникло как человеческое, стало звериным. Жевание костей деформировало их челюсти, а передвижение на четырех ногах сформировало мозоли на коленях, запястьях и ступнях. Дети отказывались носить одежду, царапались и кусались, отвергали вареную пищу и ходили на четвереньках. Они вели ночной образ жизни, избегали солнечного света и хорошо видели в темноте. По-видимому, они не чувствовали холода и жары и не проявляли человеческих эмоций. Восстановление человечности предполагало восстановление «первоначального» тела и его использования. В дневнике Сингх пишет, что много раз пытался обучить их человеческой речи, но не преуспел в этом. Амала умерла в 1921 году, а Камала в 1929-м. После смерти сестры Камала стала более дружелюбной, научилась прямой осанке.

Эти изменения нельзя объяснить как простую адаптацию, не признав, что тело первоначально — ни человеческое, ни животное, что оно становится тем, что лучше всего соответствует контексту. Как утверждал Дарвин, тело конструируется окружающей средой и никогда не завершено, не стабилизировано. Оно всегда в состоянии текучести и постепенного преобразования — конструктивного и деструктивного. Тем не менее быть человеком — значит иметь определенный размер, форму, запах. Соответственно, тело конструируется так, чтобы соответствовать общественным нормам.

Без человеческого Другого, который бы обходился с ребенком как с человеком, тот не станет человеком. Это не значит, что у ребенка изначально нет чувства самости или другости: эти чувства не предполагают человечности с необходимостью. Востребованным другим может стать зверь-воспитатель, ведь, как считает Горичева, животное — это мир, замкнутый на себя. Если бы животные могли грешить, они были бы святыми. Они изначально полностью и непосредственно выражают себя, рождаясь в наш мир уже готовыми к разным преобразованиям в экологической нише.

А мы, люди, рождаемся слишком рано, что называется неотенией, мы беспомощны и нуждаемся в поддержке и уходе. Как учит психоаналитик Франсуаза Дольто, ребенок находится в раю, в полном слиянии с материнским организмом, в симбиозе с ритмами материнского сердца и в синхронизации с вибрациями ее голоса. Рождение — это неизлечимая травма, рана, которая не может затянуться. У нас нет обратного билета из мира страданий, в то время как животное органично сливается со своим окружением, оно чувствует себя в нем как дома.

Паук плетет паутину, бобер строит плотину, муравьи сооружают муравейники. Все они прекрасно выражают себя в этом мире без посредства человеческих инструментов-подпорок: развитого языка, общества и его институтов, государства, технологий.

Амала и Камала явно не имели опыта человеческой жизни, более того, что-то в глубине их психической жизни было нечеловеческим, оно обрело свою форму под влиянием животного Другого.

Значит, человечность есть результат определенного отношения, в которое встраивается ребенок в рамках сообщества. Чтобы быть признанным как человек, нужно быть воспринятым другими как человек, обладатель определенного поведения и стиля мышления. Пожалуй, в некоторых условиях даже андроид будет признан человеком, в отличие от одичавшего ребенка, который борется с воспитателями за право на свой, человекоживотный, голос — вой и рычание.