Нейроэстетика: как исследователи мозга пытаются выяснить, что такое красота

Вместо религии — нейрокультура

«Все культуры смертны, и религии тоже, — заявил философ Джордж Стайнер в 1999 году на конференции к тридцатилетию открытия Института Пиаже в Португалии. — И прямо сейчас наступает переходный период. Сейчас мы вступаем в пострелигиозную эру. Христианство умрет — так же, как умер марксизм. Что заполнит эту пустоту?»

Вспоминающий эти слова Стайнера испанский нейрофизиолог и профессор Мадридского университета Комплутенсе Франсиско Мора считает, что пустоту эту заполнит наука о мозге. Стремительное накопление знаний о том, как работает наш мозг, меняет наш взгляд на многие вопросы философии, этики, закона, экономики, религии и искусства, полагает Мора. Эти перемены ведут к появлению целого ряда междисциплинарных наук с приставкой нейро-: нейроэкономика, нейрофилософия, нейроэтика и даже нейротеология.

Совокупность этих новых научных областей Мора называет нейрокультурой.

С точки зрения этой новой концепции всё разнообразие культуры — результат деятельности мозга. В человеческом мире не происходит и не существует ничего, поясняет Мора, что «не было бы просеяно через это сито под названием мозг».

Нейрокультура, смело предсказывает ученый, может стать всеобщей теорией, соединяющей многообразие человеческого знания, и по своему влиянию на наше мышление может оказаться сравнима с эволюционной теорией Дарвина. Возможно, многие воспримут нейрокультуру как шаг в сторону от понимания духовной сути человеческой природы, признает Мора. Однако для многих других она станет приближением к истине, к новой концепции человека, «основанной в этот раз на научных доказательствах, а также критическом и аналитическом мышлении».

Одна из наук, относящихся к нейрокультуре, — это нейроэстетика. Если коротко, она пытается объяснить, как оценивание искусства и красоты связано с активностью мозга, а также то, как эта активность соотносится с эволюцией человека.

Кто и как изучает нейроэстетику, и есть ли в мозге единый «центр красоты»

К зарождению нейроэстетики привело появление современных технологий, позволяющих наблюдать за физиологическими показателями человека в реальном времени. Одним из первых изучать восприятие красоты стал британский нейробиолог, профессор Университетского колледжа Лондона Семир Зеки. Ученый опубликовал ряд научных работ на эту тему, а в 1999 году выпустил книгу «Внутреннее зрение: исследование искусства и мозга», в которой и предложил впервые использовать термин «нейроэстетика».

Свои изыскания в области нейроэстетики Зеки обобщил в лекции для TED в 2012 году. Ученый и его команда, рассказывает Зеки, провели эксперимент, в котором предложили добровольцам, не занимающимся искусством профессионально, оценить по шкале от 1 до 9 несколько картин и музыкальных фрагментов. Среди прочего испытуемым давали послушать, например, отрывок из пятой симфонии австрийского композитора Густава Малера.

Фрагмент симфонии № 5 до-диез минор Густава Малера

Одновременно с этим ученые наблюдали за активностью в мозге участников эксперимента с помощью фМРТ. Ученые выдвинули гипотезу, что в мозге есть одна-единственная зона или ряд зон, которые будут «загораться» при перцепции красивых произведений искусства и визуально, и на слух.

В итоге ученые выяснили, что хотя при восприятии красивых изображений и музыки активировались разные участки мозга, тем не менее одна зона «загоралась» в обоих случаях — медиальная орбитофронтальная кора (англ. medial orbito-frontal cortex). Причем чем больше, по словам испытуемых, им нравилась музыка или картина, тем более сильную активность в этой области фиксировали приборы.

Ученый предположил, что именно эта область мозга — медиальная орбитофронтальная кора — и отвечает за восприятие красоты, независимо от того, смотрим ли мы на что-то красивое или слушаем. 

Недостаток исследования Зеки был в том, что в нем принял участие всего 21 человек.

Другие ученые не осмеливаются утверждать, что в мозге существует один «центр красоты». Например, вот что пишет о креативности Франсиско Мора, упоминая ее в одном ряду с восприятием красивого: «Креативность, так же как и этика, красота, принятие решений или способность думать или делать выводы, не находится в конкретном участке мозга. Создавать — значит быть способным воодушевляться, мыслить, учиться, запоминать, представлять, а за всем этим стоят функции мозга, обработка которых распределена по разным участкам, нейронным системам и специфическим сетям».

Еще в 2004 году испанский исследователь Камило Села-Конде вместе с коллегами зафиксировал с помощью МЭГ повышение активности при восприятии «красивых» объектов совсем в другой области — в левой части префронтальной дорсолатеральной коры (англ. left prefrontal dorsolateral cortex). С тех пор, пишет Села-Конде в статье «Коэволюция искусства и мозга», было опубликовано множество научных работ, где подобная активность при восприятии эстетически приятных объектов наблюдалась и во многих других участках мозга — «в связи с разными когнитивными задачами, которые ставили перед испытуемыми».

А совсем недавно китайские ученые из Университета Цинхуа и их коллеги из других университетов провели метаанализ научных работ, в которых другие исследователи пытались связать восприятие красоты с конкретными участками мозга. Ученые проанализировали 49 исследований, в которых участвовали 982 человека. Выяснилось, что при восприятии красивых лиц в мозге регулярно активировался левый вентральный стриатум (англ. left ventral striatum), а красивые произведения искусства «включали» переднюю медиальную префронтальную кору (англ. anterior medial prefrontal cortex).

Тем не менее ученым не удалось обнаружить участки мозга, которые «загорались» бы и при восприятии человеческой красоты, и при восприятии красивого искусства. 

«Команда из Университета Цинхуа заключила, что теорию о едином центре красоты можно считать опровергнутой, — прокомментировали в научно-популярном журнале Scientific American. — Возможно, что такой центр всё же существует, просто его не удалось обнаружить из-за несовершенства метода. Как бы там ни было, одного исследования недостаточно, чтобы раз и навсегда решить настолько сложную и глубокую проблему».

Читайте также

Можно ли ткнуть пальцем сразу во всё прекрасное? Биологи — о «центре красоты» в человеческом мозге

Девять законов нейроэстетики Вильянура Рамачандрана

Трудности с определением зон мозга, отвечающих за восприятие красоты, однако, не останавливают нейробиологов от попыток сформулировать эстетические принципы нашего мозга. Одна из самых известных нейроэстетических теорий принадлежит знаменитому индийскому неврологу Вильянуру Рамачандрану.

В книге «Мозг рассказывает» Рамачандран вывел девять законов эстетики с точки зрения мозга. Прежде чем назвать их, ученый оговаривается:

«Пожалуйста, поверьте, что такой тип анализа не умаляет возвышенные духовные измерения искусства, по крайней мере, не больше, чем разложение физиологии сексуальности по полочкам в мозге умаляет волшебство романтической любви».

Затем ученый перечисляет сами законы, рассматривая каждый из них с точки зрения пользы, которую он приносит для нашего выживания. Цитируя русско-американского генетика Феодосия Добржанского, Рамачандран поясняет: «Всё в биологии имеет смысл только в свете эволюции».

Группировка

Художники неспроста часто выбирают для своих картин единую цветовую гамму. Да и продавщица в магазине, советуя нам докупить красный шарф к красной юбке, делает так не без причины. Возможно, мы и не осознаем, но группировка цветов доставляет нам удовольствие. Почему так происходит? Дело в том, что десятки тысяч лет люди жили не в городской среде, а в лесах и саваннах, где одной из самых ценных была способность выделять и замечать объекты среди листвы — «чтобы увернуться от них, спрятаться, догнать, съесть, спариться».

Если наши предки видели за листвой несколько желтых пятен, пишет Рамачандран, их мозг говорил им:

«Какова вероятность, что все эти фрагменты одного и того же цвета — чистая случайность? Нулевая. Значит, возможно, они принадлежат одному предмету. Так что склею-ка я их вместе, чтобы понять, что это такое. Ага! Ой-ой-ой. Это же лев, бежим!»

Спустя тысячи лет продавщица в магазине и художник в мастерской неосознанно следуют этому же древнему, заложенному в нас эстетическому принципу.

Максимальное смещение

Мозг реагирует на преувеличенные раздражители. Таков второй эстетический закон Рамачандрана. Древние санскритские тексты об эстетике, поясняет ученый, часто прибегают к термину «раса», что можно примерно перевести как «схватывание самой сути чего-либо». Точно так же и талантливые художники извлекают из изображаемых объектов главные характеристики и преувеличивают их. Наиболее наглядное отражение этот закон находит в карикатурах. Карикатурист определяет главные черты вашего лица и вычитает из них среднее арифметическое всех других лиц.

Получается картина, больше похожая на вас, чем вы сами. 

Подобным образом работали и древние индийские художники, например скульпторы, изображавшие богиню Парвати. Они вычитали среднестатистическую мужскую позу из женской, а затем усиливали это различие. Выходила исключительно женская поза, объясняет Рамачандран.

В биологии подобное происходит, если, например, крыс научить отличать квадрат от прямоугольника. Каждый раз, когда крыса будет приближаться к прямоугольнику, давайте ей кусочек сыра, а за квадрат — ничего. После пары десятков попыток крыса поймет, что «прямоугольник = еда». Однако если теперь вы покажете ей еще более длинный прямоугольник, она побежит к нему, а не к тому, к которому привыкла. 

Станет ясно, что не конкретная фигура, а сама прямоугольность ассоциируется у крысы с едой. Крыса уловила саму суть прямоугольника.

Еще более необычные эксперименты проводил биолог Николас Тинберген с чайками в 1950-х. У матерей-чаек внизу длинного желтого клюва есть красное пятно. Птенцы от рождения понимают, что стоит им клюнуть это пятнышко — и мать начнет их кормить. Тинберген, однако, обнаружил, что можно обойтись и без матери-чайки. Достаточно показать птенцу отдельный клюв с красным пятном — и он начнет выпрашивать еду. Но биолог пошел еще дальше и стал показывать птенцам просто прямоугольный кусок картона с красной точкой. Даже этого было достаточно. Когда же Тинберген заменил красную точку тремя красными полосками, птенцы воспринимали их как целых три клюва, их желание есть усиливалось, и они начинали клевать красные пятна как исступленные.

Такой «суперклюв» Рамачандран назвал ультранормальным раздражителем. Если бы чайки захотели устроить выставку абстрактного искусства, шутит ученый, они повесили бы на стену длинную палку с тремя красными полосками и назвали бы ее «Пикассо».

Именно так работают абстрактные художники, считает Рамачандран: они попали в «изобразительные первоэлементы» нашего восприятия. 

Возможно, то же самое делали и импрессионисты вроде Ван Гога и Моне, схватывая самую суть — но уже не форм, а цвета.

Читайте также

Откуда приходит вдохновение? Краткое введение в нейрофизиологию творчества

Контраст

Контраст бывает разным: света и тени, цветов или материала. А бывают и более абстрактные, концептуальные контрасты. Одна из причин, по которой этот феномен привлекает наше внимание, считает Рамачандран, в том, что наши предки натренировались различать яркие плоды на фоне листвы в сумерках или вдали. Если группировка позволяет различать яркие точки на более широких расстояниях, то распознавание контраста подразумевает сравнение прилежащих друг к другу участков.

Сегодня мы приспособили контраст для целей, далеких от необходимости выжить. Выбирая одежду, мы, хотя и подберем алый шарф под красную юбку, но не будем надевать его вместе с рубиновой рубашкой. А вот алый шарф с синей блузкой будет выглядеть контрастно и приятно для глаза.

Современные художники прибегают и к более абстрактным контрастам. Тара Донован, например, обратилась к контрасту текстур, создав огромный куб, покрытый крохотными металлическими иглами, так что его покрытие напоминает мех.

Поверхность металлических кубов обычно гладкая, объясняет Рамачандран, а здесь она будто бы покрыта шерстью. Но и шерсть эта — не обычная, а металлическая. «Эти шокирующие концептуальные контрасты щекочут ваше воображение», — заключает ученый.

Изоляция

Принцип изоляции наблюдается, например, в набросках, когда художник подчеркивает лишь один источник информации и устраняет другие. Иногда эскизы Леонардо да Винчи или Огюста Родена производят больший эффект, чем иные фотографии. Биологически это объясняется тем, что мозг имеет лимит внимания, говорит Рамачандран:

«Даже несмотря на то, что в вашем мозге 100 миллиардов нервных клеток, только небольшая их группа может быть активной в конкретный момент времени». 

Принцип изоляции позволяет художнику обратить наше внимание на самое главное за счет минимума информации.

Пикабу 

Согласно принципу пикабу, иногда можно сделать нечто более привлекательным, делая его менее видимым. Примером может быть лицо, на которое упали распущенные волосы, или смазанные кувшинки на картине Моне.

Биологически этот принцип объясним тем, что мы любим решать загадки. Каждый раз, когда мы находим в воспринимаемом объекте частичное соответствие нашим ожиданиям, в мозге срабатывает «ага!». «Сигнал посылается лимбическим структурам вознаграждения, которые, в свою очередь, вызывают поиск дополнительных, более крупных “ага!”, пока конечный объект или сцена не кристаллизуется в определенную форму», — поясняет Рамачандран. И добавляет:

«С этой точки зрения цель искусства в том, чтобы посылать сигналы, которые вызывают как можно больше мини-“ага!”, чтобы щекотать зрительные области вашего мозга. Искусство с этой точки зрения это форма зрительной прелюдии к гигантскому оргазму узнавания объекта».

Отвращение к совпадениям

Если нарисовать два холма и пальму ровно посередине между ними в точке, напоминающей основание буквы V, этот рисунок покажется нам менее привлекательным, чем если пальма будет сдвинута чуть в сторону, уверяет Рамачандран. Дело в том, что пальма ровно между двумя холмами — это «подозрительное совпадение», в природе вероятность встретить его будет минимальна. Поэтому мозгу неприятно: «Когда вы смотрите на пальму посередине долины, мозг ищет толкование этого совпадения и не находит, потому что его нет».

А вот мнимый треугольник Гаэтано Канижи — пример того, как мозг находит объяснение «подозрительному совпадению». На самом деле на изображении с мнимым треугольником никакого треугольника нет. Есть лишь три фигурки, похожие на персонажа видеоигры Pac-Man, которые смотрят друг на друга. «…Какова вероятность того, что эти три пакмана-колобка расположены именно так по простой случайности? — спрашивает Рамачандран, объясняя логику нашего мозга. — Сплошной белый треугольник, закрывающий три черных диска, это более правдоподобно».

Порядок

Вместе с тем наш мозг стремится и к порядку. Это стремление, говорит Рамачандран, возможно, отражает «глубокую потребность вашей зрительной системы в экономности процесса обработки зрительного сигнала». Криво висящая картина или неровная стопка книг может вызывать раздражение именно по этой причине — в нашем мозге может существовать встроенная необходимость в предсказуемости.

Может быть, этим объясняется наша любовь к зрительным повторам и ритмам, например повторяющимся растительным узорам на персидских коврах, рассуждает ученый. Впрочем, если предсказуемость превращается в монотонность, в дело вступают другие эстетические принципы, например контраст: тогда художник разбивает однообразный цветочный узор несколькими цветами побольше.

Симметрия

Одна из теорий объясняет нашу любовь к симметрии тем, что в природе человек окружен несимметричными объектами: деревьями, упавшими стволами, горами, облаками. Но по-настоящему важные для человека объекты — добыча, хищник, напарник, самка или самец — всегда симметричны.

Вторая теория более неожиданна. Когда испытуемым студентам в одном из экспериментов, который упоминает Рамачандран, показывали лица с разной степенью симметрии, наиболее симметричные из них студенты называли самыми привлекательными. Своим отвращением к асимметрии мы, вероятно, обязаны паразитам. Если заражение ими происходит еще в утробе, результатом может стать едва заметная асимметрия лица, говорит Рамачандран. А поскольку паразиты снижают плодовитость и это большая угроза выживанию, мы очень хорошо распознаем даже небольшую асимметрию. А вот симметричные черты для нас — показатель здоровья.

Рамачандран не дает ссылку на упомянутый эксперимент, но вот научная работа, в которой тягу людей к симметрии также связывают с устойчивостью к паразитам.

Метафора

Наконец, нередко творцы прибегают к метафорам. Для примера Рамачандран предлагает рассмотреть бронзовую статуэтку танцующего на одной ноге Шивы. Ученый называет эту статуэтку XII века «метафорой танца самой Вселенной». Волны завитков над головой Шивы, пишет Рамачандран, символизируют беспокойство и неистовство космоса, а слегка изогнутая левая нога, придающая ему равновесие, равно как и его загадочная улыбка, олицетворяют спокойствие и баланс.

Однако о биологической причине, по которой метафоры приносят нам удовольствие, можно лишь догадываться, признается ученый. Он тем не менее обращает внимание на любопытный факт: зрительная метафора воспринимается более творческим правым полушарием задолго до того, как в дело включится более логическое левое. Ученый заключает:

«Хочется предположить, что существует барьер между логикой левого полушария, основанной на языке и оперирующей суждениями, и более онейроидным (похожим на сны) интуитивным “мышлением” (если это слово здесь подходит) правого полушария, и великое искусство иногда успешно разрушает этот барьер».

Рамачандран признается, что его теория не завершена — но «надо же с чего-то начинать». Позже в тексте он добавляет: «Некоторые из законов кажутся даже противоречащими друг другу, но это может оказаться очень благоприятным фактором. Научный прогресс часто движим явными противоречиями».

Музыка, математика и танцы: чем еще интересуется нейроэстетика

Хотя Рамачандран называет перечисленные принципы «универсальными законами эстетики», рассматривает он в основном визуальное искусство. Тем не менее нейроэстетика изучает и то, как наш мозг воспринимает музыку.

Британский исследователь Эдмунд Роллз, например, выдвинул эволюционистскую гипотезу о том, почему одни звуки кажутся нам приятными, а другие — нет. Привычная для нас музыка, рассуждает Роллз, судя по всему, зародилась из обычной коммуникации — например, из напевов, которыми матери успокаивали детей, и, напротив, воинственных кличей, призывающих стаю к действию.

Может быть интересно

Африка дает второй шанс: как музыка дважды рождалась на Черном континенте и почему мы узнаем об этом только сейчас

Приятные музыкальные звуки — то, что в музыковедении теперь называется консонансами, — вероятно, ассоциируются у нас с такими естественными звуками, как успокаивающий голос матери. Диссонансы же бессознательно напоминают нам гневные, сердитые возгласы: когда мы злимся, наши голосовые связки перенапрягаются и голос походит на звук перетянутой струны. Другой источник диссонансов в природе — случайное сочетание звуков разной высоты из множества разрозненных источников, как происходит, например, во время природных катастроф вроде землетрясения.

Помимо музыки, интересует ученых и красота математики. Эдмунд Роллз считает, что часто красивыми нам видятся простые решения задач, потому что наш мозг, который любит простоту, ценит принцип бритвы Оккама и полагает, что вероятность их правильности выше.

Кроме того, нейроэстетика интересуется восприятием поэзии, прозы и, например, танца. Заодно ученые делают открытия и о пользе искусства для здоровья. В 2019 году, например, ученые провели метаанализ 1071 исследования и выяснили, что танцы повышают пластичность мозга.

Цветы от стресса и создание масок от ПТСР: чем может быть полезна нейроэстетика в медицине

Факты, указывающие на пользу для здоровья искусства и созерцания красоты в целом, навели ученых на мысль о прикладном использовании нейроэстетики. Одна из исследовательниц, работающих в этой области, — доцент-клиницист факультета психиатрии Гарвардской медицинской школы Нэнси Эткофф.

В колледже Эткофф изучала сравнительное литературоведение и мечтала писать романы. Однако, увлекшись поиском ответов на вопросы о природе наших эмоций и мотивов, Эткофф в конце концов оказалась в Гарварде, где теперь преподает нейроэстетику. Кроме того, она руководит программой эстетики и личного благополучия (англ. Program in Aesthetics and Well-Being) в одной из крупнейших клиник США — Массачусетской больнице общего профиля. Здесь она трудится над разработкой более красивых больничных пространств, которые ускоряли бы выздоровление пациентов.

Эткофф интересует, например, какое влияние на уровень стресса и внимание человека оказывают цветы. «Мы знаем, что, хотя практической пользы от них мало, цветы сильнейшим образом влияют на поведение и чувства людей, — рассказывает Эткофф. — Люди дарят цветы, чтобы их простили, на похороны, на праздники. Цветы утешают нас, радуют, заставляют прощать и сострадать».

Нашу любовь к цветам Эткофф рассматривает с эволюционных позиций:

«С точки зрения эволюции цветы могли быть сигналом о том, что территория благоприятна для проживания людей. В таком случае логично, что они снижают уровень стресса». 

Деревья тоже оказывают на нас благотворное влияние. В лекции для TED Нэнси Эткофф упоминает исследование о людях, которые восстанавливались после операции. Одни выздоравливали в палатах, в окнах которых виднелись деревья. Другие видели кирпичную стену. Выяснилось, что те, кто смотрел на деревья, выздоравливали быстрее, им требовались меньшие дозы обезболивающих вроде аспирина и реже нужны были более серьезные анальгетики.

Что касается искусства, то, как отмечает исследовательница нейроэстетики Сьюзан Магсамен, наши предки — от григорианских монахов с их песнопениями до индейцев с их ритуальными танцами — издавна использовали его в лечебных целях. Однако лишь в последние несколько десятилетий потенциал искусства в медицине стало осознавать современное западное общество.

Сьюзан Магсамен — исполнительный директор лаборатории International Arts + Mind Lab при медицинской школе Университета Джона Хопкинса. Здесь, опираясь на экспериментальные данные о работе мозга, изучают пользу искусства для здоровья. Научные исследования в области искусства, пишет Магсамен, долго считали несерьезными, и эта стигма затрудняла их финансирование. Но ситуация понемногу меняется. В 2018 году, например, Национальные институты здравоохранения США выделили 5 млн долларов на изучение того, как музыка влияет на болезни мозга и здоровье в целом.

Канадские врачи же пару лет назад стали рекомендовать для улучшения самочувствия посещение музеев. «Мы знаем, что искусство стимулирует нейронную активность», — заявила поддержавшая инициативу директор Монреальского музея изящных искусств Натали Бондиль. А кроме того, посещение музеев повышает уровень серотонина — нейротрансмиттера, который в народе называют одним из «гормонов счастья», добавила Элен Буайе, вице-президент организации «Франкоговорящие врачи Канады».

Еще один пример арт-терапии, опирающейся на открытия нейробиологии, — проект Dance for PD. Эта организация проводит бесплатные занятия танцами для людей с болезнью Паркинсона. Программа занятий основана на выводах множества нейробиологических исследований. Проект начался как курс ежемесячных занятий для всего шести человек из Бруклина. Сегодня же Dance for PD — это 250 сообществ в 25 странах мира. Общее число участников программы — около десяти миллионов человек.

Наконец, применяют открытия нейробиологии и в лечении с помощью искусства ПТСР. Специалист по арт-терапии Мелисса Уокер поделилась в лекции для TED историей о том, как ветеранам боевых действий психическую травму помогло преодолеть декорирование масок из папье-маше и пластика. Нейровизуализация показала, что у больных ПТСР, перенесших черепно-мозговую травму, часто нарушена работа зоны Брока, рассказывает Уокер. Зона Брока — это двигательный центр речи. То, что больным ПТСР тяжело говорить о своем опыте, по словам Уокер, обусловлено в том числе его поражением.

«Целые поколения ветеранов предпочли не рассказывать о своем опыте и страдать в одиночестве», — говорит психотерапевт.

Однако, когда ветераны занялись творчеством, это привело к поразительным результатам. Теперь они могли проговаривать свою травму через произведения искусства. Особенно полезным оказалось декорирование масок. По словам Уокер, дело было в том, что творчество задействовало те же зоны, в которых «скрывается травма». Один из военнослужащих, рассуждая о своем прошлом и пользе лечения, признался: «Впервые за 23 года я могу открыто говорить об этих вещах [своем травматическом опыте] с кем угодно».

Читайте также

Выбираем психолога: все краски арт-терапии

Нейрозависть и критика нейроэстетики

Благородное применение нейроэстетики на практике, однако, не оправдывает новую научную область в глазах ее критиков. Биологические объяснения красоты, которые предлагает нейроэстетика, кажутся им натуралистическими и упрощенными. Один из наиболее ярких критиков новой науки — профессор Калифорнийского университета в Беркли, философ Алва Ноэ.

Идея, что человек — это набор клеток и молекул, вовсе не открытие нейробиологии, пишет Ноэ в статье «Искусство и границы нейронауки» для The New York Times. Предположение, что мы — это наш мозг, еще в XX веке выдвинул нейробиолог Френсис Крик, назвав эту гипотезу поразительной. «Но что действительно поразительно в этой якобы поразительной гипотезе — это то, насколько мало в ней поразительного!» — заявляет Ноэ. Идея, что внутри нас есть нечто, что чувствует и думает за нас, стара как мир. Раньше это нечто называли душой, теперь — мозгом.

Может быть интересно

Что такое сознание? 

И действительно, здоровый мозг нужен для нормальной жизни. Но помимо мозга нам также нужны более-менее нормальные тела, нормальная окружающая среда и присутствие других людей. Поэтому было бы точнее сказать, что чувствуют, думают и принимают решения вовсе не мозги — а люди, заключает философ и добавляет:

«Вы не ваш мозг, вы — живой человек».

Да, наше восприятие искусства ограничено возможностями мозга. Но мозг определяет восприятие нами чего угодно вообще — например, спортивного матча или незнакомца в метро.

Вильянур Рамачандран, однако, считает, что решительный настрой критиков нейроэстетики обусловлен неоправданными опасениями. «Искусствоведы и ученые-гуманитарии боятся, что естественные науки однажды объяснят всё, чем они занимаются, и лишат их работы, синдром, который я окрестил “нейронная зависть”, — пишет Рамачандран. — Думать так — серьезное заблуждение. Наше восхищение Шекспиром не уменьшается оттого, что существует грамматика или теория глубинной структуры языка Хомского, лежащей в основе всех языков».

Ноэ отвечает на этот аргумент: нам не кажется, что нейроэстетика целится в наши мишени (и промахивается) — она попросту не может даже наметить свою цель. Проблема нейроэстетики, считает Ноэ, в том, что она задает неправильные вопросы. Вместо вопроса о том, как мы воспринимаем искусство, правильно было бы спросить: «Почему мы оцениваем некоторые работы как искусство? Почему они трогают нас? Почему искусство важно?» Обращаться к концепции красоты здесь нет никакого смысла, считает Ноэ: не все произведения искусства красивы, и не всё, что красиво, — это искусство.

Читайте также

«Чарующее обаяние нейронаучных объяснений». С чем психология справляется лучше нейробиологии?

Искусство подобно общению с другим человеком или хорошей шутке, считает Ноэ. Как для того, чтобы понять шутку, нужно учитывать ее контекст и подтекст, так и для понимания искусства нужно иметь в виду множество дополнительных смыслов. Восприятие искусства — это философская работа, заключает Ноэ. Искусство — это всегда вопрос, проблема. Задаваться вопросом, что такое искусство, нужно, но окончательного ответа не будет никогда.

---

Что еще почитать и посмотреть на эту тему: 

• Вячеслав Дубынин. Лекция «Мозг: общие принципы нейроэстетики»
• Вячеслав Дубынин. Лекция «Нейродетерминанты эстетики: мозг человека и восприятие искусства»
• Книга Вильянура Рамачандрана «Мозг рассказывает»
• Книга Семира Зеки Inner Vision: An Exploration of Art and the Brain
• Сборник научных статей Art, Aesthetics, and the Brain 
• Книга Эрика Кандела Reductionism in Art and Brain Science