«Всякая всячина» против «Трутня», или Официоз Екатерины II против политической сатиры Николая Новикова

Императрица-редакторка и ее «Всякая всячина»

К 1769 году, о событиях которого дальше и пойдет речь, в очередной раз неудачей закончилась деятельность Уложенной комиссии. Ее своим манифестом созвала Екатерина II тремя годами ранее. Комиссия представляла разные слои населения (кроме крепостных) и должна была выработать новый свод законов взамен действовавшего уже более ста лет Соборного уложения.

Уже тогда Екатерина стала с осторожностью относиться к либеральным и просветительским идеям. Однако императрица, пришедшая к власти в ходе дворцового переворота, еще побаивалась действовать решительно и жестко. Было очевидно, что даже среди опоры власти и высшего слоя российского общества — дворянства — многие недовольны как Екатериной, так и порядками при ее правлении.

Царица попыталась упрочить свое положение и выстроить благоприятное для себя общественное мнение. А если точнее — «отрезвить» его с помощью печати: допустить обсуждение общественных процессов в прессе, но в урезанном виде.

Екатерина принялась за это лично: в начале 1769 года выходит сатирический (императрица любила шутки) еженедельный журнал «Всякая всячина». Он был анонимным, и его редактором считался Григорий Козицкий — писатель и приближенный к Екатерине чиновник. Но все понимали, что Козицкий — подставное лицо и реально руководит журналом сама царица.

Екатерина не только сама запустила журнал, но и призвала литераторов последовать ее примеру. В первом же номере она от лица «Всякой всячины» поведала об этом, называя свой еженедельник «прабабушкой» будущих «внучат». Так императрица, с одной стороны, показывала, что поощряет общественный диалог в прессе, с другой, претендовала на то, чтобы быть ее лидером и примером для подражания. Она была уверена, что сможет донести свою позицию и ее слову никто не посмеет противиться.

В форме легкой сатиры и нравоучений «Всякой всячины» Екатерина как бы раскрывала суть своей политики, объясняла причины провала Уложенной комиссии и призывала (правда, без какой-либо конкретики) соотечественников вместе исправлять общие недостатки. Ее журнал учил «науке жить между людьми»: учтивости, благопристойности, отвращению к «продерзостям». Недаром настоящие и вымышленные корреспонденты журнала обращались к его редактору «господин наставник».

Еженедельник создавался как сатирический, но сатиру Екатерина и ее окружение понимали по-своему: императрица порицала те нравы дворянства, которые ей не нравились, и показывала пример «благонамеренной» журналистики. Так, значительная часть материалов «Всякой всячины» была посвящена беззубым шуткам о жизни высшего общества. Они высмеивали чрезмерное количество мебели в комнатах, слишком громко разговаривающих женщин, привычку пить слишком много чая, кофе или лимонада на маскарадах и т. д.

Например, журнал писал о том, что «многие молодые девушки чулков не вытягивают, а когда сядут, тогда ногу на ногу кладут; через это подымают юбку так высоко, что я сие приметить мог, а иногда и более сего».

Также издание любило вести туманные моральные рассуждения.

В этом плане «Всякая всячина» следовала за иностранной морально-сатирической журналистикой. Особенно за английским журналом The Spectator («Зритель») 1711–1714 годов, который стал образцом для всей Европы. Многие материалы еженедельника Екатерины были переводами и переделками из него.

В целом журнал не скрывал своего официального характера: в текстах «Всякой всячины» на этот счет были вполне непрозрачные намеки. Издание придерживалось умеренно-моралистской позиции, избегало политических и социальных вопросов, за исключением нападок на тех, кто был неугоден власти. Например, на свободомыслящих женщин, занимавшихся литературой и наукой. В первую очередь хозяек салонов, которые стали центрами оппозиции. И дело было не в том, что «женщины лезли в неженские дела» (ведь сама Екатерина была очень эмансипированной для своего времени женщиной), а в их политической позиции.

Доставалось от императрицы как вольнодумцам, аллегорически названным «мальчиками», так и «старикам» — консерваторам. Оппозиционеров выставляли неудачниками, промотавшими состояние и составляющими абсурдные прожекты.

Также журнал защищал действовавший строй. Например, выступал против нападок на чиновников и сваливал всю вину за промахи в управленческом и судебном аппарате на самих подданных. Например, обвинял их в искушении представителей власти взятками. В то же время именно во «Всякой всячине» появилось первое упоминание о насилии над крепостными. Правда, говорила она об этом вскользь и без конкретики, а резюмировала проблему призывом к Богу вселить человеколюбие в сердца людей.

Журнал был полон хвастовства. Царицу он превозносил открыто, а ее фаворитов и придворных — иносказательно (но всё равно вполне прозрачно). Например, в сказочке — отповеди для недовольных фаворитизмом о путешествии Екатерины на Волгу Григорий Орлов представал восточным «визирем». Кроме того, «Всякая всячина» периодически публиковала письма, авторы которых расхваливали издание на все лады, притом льстиво и подобострастно до крайности.

Дворянин-оппозиционер и его «Трутень»

Одним призывом к созданию журналов Екатерина не ограничилась. Так, издательство Академии наук по указу сверху стало принимать к печати журналы, не спрашивая имен ни редакторов, ни авторов. Им также предоставили ряд других льгот и цензурных послаблений.

Это привело к небывалому оживлению в российской журналистике. За «Всякой всячиной» последовали другие сатирические журналы:

• «И то и се» Михаила Чулкова;
• «Смесь» — его редактор точно неизвестен, это могли быть Лука Сичкарев, Николай Новиков или Федор Эмин;
• «Адская почта» Федора Эмина;
• «Ни то ни се» Василия Рубана;
• ежедневная «Поденщина» Василия Тузова;
• «Полезное с приятным» Игнатия Тейльса и Ивана Румянцева.

По современным меркам это были странные журналы — несколько листков размером примерно с половину тетрадного листа.

Был среди них и еженедельник «Трутень», который начал печататься с мая 1769 года. Его создатель — Николай Новико́в — был небогатым дворянином. Ранее он служил одним из секретарей Комиссии нового уложения, где много общался с дворянами-либералами.

Новиков был решительно недоволен положением крепостных. В своем «Трутне» он говорил о дикости личного рабства и жестокости помещиков, о несправедливости общественного устройства, когда барин бездельничает и пожинает труд крестьян. На это указывал как эпиграф к первому году журнала: «Они работают, а вы их труд ядите», так и само его название. Причем официально последнее объяснялось леностью издателя, который якобы способен только на то, чтобы писать предисловия к публикуемым письмам, сочинениям и переводам. Все материалы публиковались в «Трутне» анонимно. Поэтому мы не знаем, насколько много в нем было текстов самого Новикова. Но его роль точно состояла не в одном написании предисловий.

Новиков не был революционером и не отрицал крепостничества в принципе. Он лишь считал, что к крепостным крестьянам и дворовым слугам надо относиться гуманно, не обращаться с ними как со скотом, что они тоже люди, о чем и говорил «Трутень».

Тем не менее издание гневно отзывалось об ужасных условиях жизни крестьян, их нищете и бесправии, жадности и варварской жестокости помещиков. Например, напечатало знаменитые письма старосты и крестьянина к помещику и ответный приказ барина. В первых рассказывается, что крестьяне бедны и не могут дать положенного оброка, а самому бедному из них, Филарету, и вовсе нечем пахать землю, так как у него забрали даже лошадь. В ответном письме помещик велит старосту «при собрании всех крестьян высечь нещадно», снять с должности со штрафом в 100 рублей за то, что он якобы распустил хозяйство. Еще он приказывает не делать крестьянам поблажек, а все расходы на помощь бедствующему Филатке велит возложить на них самих, чтобы «ленивцам потачки не делали».

Тексты «Трутня» очень точно копировали стиль подлинных документов эпохи (например, тех же помещичьих указов), что делало сатиру и более едкой, и очень злободневной.

Не менее остро «Трутень» критиковал кружок дельцов, фаворитов и льстецов, захвативших власть, бюрократически-деспотическое правительство. После ряда нападок журнал в «Письме к издателю» и вовсе назвал «знатных бояр» своими главными врагами.

Политическое вольномыслие и требования ограничить произвол власти подавались в нем в иносказательной форме. Например, в переводной статье «Чензыя китайского философа совет, данный его государю» Екатерине предлагалось установить основной закон, то есть конституцию, не доверять льстецам и создать при монархе совет из компетентных людей. Это был верх политического протеста в ту эпоху.

Еще журнал высмеивал модных щеголей, «светскую» салонную молодежь, придворных бездельников-петимеров, бездумную моду на всё французское: российский двор тогда вовсю тянулся за Версалем. Не обходил «Трутень» стороной и пороки мелких чиновников, старую формально-церковную культуру, внешние требования церкви, боязнь науки.

Полемика 1769 года

Конечно, рано или поздно Екатерина должна была обратить внимание на «Трутень». Правительственная «Всякая всячина», призывавшая к доброжелательной критике других, но жестко осуждающая своих оппонентов, не могла не ответить на боевой, смелый, напористый и задиристый тон «Трутня».

Полемика началась буквально с момента выхода первого «листка» (номера) «Трутня». Предлогом стал вопрос о предмете сатиры. «Всякая всячина» выступала за сатирическое обличение пороков в целом и их умеренную критику без перехода на личности, а «Трутень» — за критику «на лицо», то есть в адрес конкретных людей.

Уже в мае журнал Екатерины помещает два материала подряд с выпадами в сторону критиков и обличителей пороков российского общества. Первая была якобы отказом в публикации некому корреспонденту А.:

«Писатель письма от 26 марта 1769 года, подписанного „ваш покорнейший и усердный слуга А.“, узнал, что его письмо не будет напечатано. Мы советуем ему оное беречь до тех пор, пока не будет сделан лексикон всех слабостей человеческих и всех недостатков разных во свете государств. Тогда сие письмо может служить реестром ко вспоминанию памяти сочинителю; а до тех пор просим господина А. сколько возможно упражняться во чтении книг таких, посредством которых мог бы он человеколюбие и кротость присовокупить ко прочим своим знаниям; ибо нам кажется, что любовь его ко ближнему более распростирается на исправление, нежели на снисхождение и на человеколюбие; а кто только видит пороки, не имев любви, тот не способен подавать наставления другому. Мы и о том умолчать не можем, что большая часть материй, в его длинном письме включенных, не есть нашего департамента. Итак, просим господина А. впредь подобными присылками не трудиться; наш полет по земле, а не на воздухе, еще же менее до небеси; сверх того мы не любим меланхоличных писем».

«Всякая всячина», 1 мая

Второй материал от лица некоего Афиногена Перочинова (самой Екатерины) непосредственно обвинял критиков в пустозвонстве:

«Был я в беседе, где нашел человека, который для того, что он более думал о своих качествах, нежели прочие люди, возмечтал, что свет не так стоит; люди всё не так делают; его не чтут, как ему хочется; он бы всё делать мог, но его не так определяют, как бы он желал: сего он хотя и не выговаривает, но из его речей то понять можно. Везде он видел тут пороки, где другие, не имев таких, как он, побудительных причин, на силу приглядеть могли слабости, и слабости весьма обыкновенные человечеству».

«Всякая всячина», 1 мая

Эти тексты призывали к кротости и снисхождению, но одновременно велели «впредь о том никому не рассуждать, чего кто не смыслит; и никому не думать, что он один весь свет может исправить». В этом, конечно, чувствовался приказной тон, к которому привыкла редакторка на троне.

«Трутень» поспешил ответить на это публикацией письма в редакцию некого Правдулюбова (это был сам Новиков):

«По моему мнению, больше человеколюбив тот, кто исправляет пороки, нежели тот, который оным снисходит или (сказать по-русски) потакает; а ежели смели написать, что учитель, любви к слабостям не имеющий, оных исправить не может, то и я с лучшим основанием сказать могу, что любовь к порокам имеющий никогда не исправится… Для меня разумнее и гораздо похвальнее быть Трутнем, чужие дурные работы повреждающим, нежели такою пчелою, которая по всем местам летает и ничего разобрать и найти не умеет».

«Трутень», 26 мая

Фактически Новиков обвинил императрицу в двуличности, в том, что она, создавая сатирические журналы, ставила задачу бороться со злом, но сама же в итоге покрывала его. После этого полемика уже перестала быть заочной. «Всякая всячина» писала:

«На ругательства, напечатанные в „Трутне“ под пятым отделением, мы ответствовать не хотим, уничтожая (Екатерина подразумевала под этим словом „пренебрегая“, то есть призывала закончить спор. — Прим. авт.) оные; а только наскоро дадим приметить, что господин Правдулюбов нас называет криводушниками и потатчиками пороков для того, что мы сказали, что имеем человеколюбие и снисхождение ко человеческим слабостям и что есть разница между пороками и слабостьми. Господин Правдулюбов не догадался, что, исключая снисхождение, он истребляет милосердие. Но милосердие его не понимает, что бы где ни на есть быть могло снисхождение; а может статься, что и ум его не достигает до подобного нравоучения. Думать надобно, что ему бы хотелось за всё да про всё кнутом сечь. Как бы то ни было, отдавая его публике на суд, мы советуем ему лечиться, дабы черные пары и желчь не оказывалися даже и на бумаге, до коей он дотрогивается. Нам его меланхолия не досадна, но ему несносно и то, что мы лучше любим смеяться, нежели плакать».

«Всякая всячина», 29 мая

Правдулюбов в ответ тоже призвал публику решить, кто прав, и сделал несколько очень острых выпадов в сторону редакторки «Всякой всячины»:

«Госпожа Всякая Всячина на нас прогневалась и наши нравоучительные рассуждения называет ругательствами. Но теперь вижу, что она меньше виновата, нежели я думал. Вся ее вина состоит в том, что на русском языке изъясняться не умеет, и русских писаний обстоятельно разуметь не может; а сия вина многим вашим писателям свойственна… Видно, что госпожа Всякая Всячина так похвалами избалована, что теперь и то почитает за преступление, если кто ее не похвалит… Не знаю, почему она мое письмо называет ругательством. Ругательство есть брань, гнусными словами выраженная; но в моем прежнем письме, которое заскребло по сердцу сей пожилой дамы, нет ни кнутов, ни виселиц, ни прочих слуху противных речей, которые в издании ее находятся. Госпожа Всякая Всячина написала, что пятый лист „Трутня“ уничтожает. И это как-то сказано не по-русски; уничтожить, то есть в ничто превратить, есть слово, самовластию свойственное, а таким безделицам, как ее листки, никакая власть неприлична; уничтожает верхняя власть какое-нибудь право другим. Но с госпожи Всякой Всячины довольно бы было написать, что презирает, а не уничтожает мою критику. Сих же листков множество носятся по рукам, и так их всех ей уничтожить не можно».

«Трутень», 16 июня

Здесь можно видеть подколки автора в сторону и немецкого происхождения царицы, и ее возраста, и властности, и привычки к восторженным похвалам, и даже намек на то, что его свободомысленные сочинения не так просто будет запретить, ведь они разошлись по читателям. Это уже был не только спор о морали, но и спор подданного и монархии.

Пример «Трутня» вдохновил и некоторых других. Особенно активно его поддержали «Адская почта» и «Смесь» (едкие комментарии по поводу журнала Екатерины она впервые дала даже раньше «Трутня»). Они выступали против распущенности и жадности духовенства, нападали на бюрократию и петимеров, защищали третье сословие. Выпад в сторону «Всякой всячины» позволил себе даже робкий и избегавший острых тем журнал «И то и се».

Короче говоря, новые журналы достаточно быстро показали императрице, что она переоценила себя или недооценила подданных и что затея с управляемой прессой провалилась.

Редакторы не только не «образумились», но и стали говорить со страниц своих изданий именно на те темы, которые Екатерина хотела «потушить». Они не боялись вступать в пусть и не прямую, но полемику с монаршей особой и даже дерзко отвечать ей.

Полемика о добродетели и пороках с меньшей остротой продолжалась весь 1769 год. «Всякая всячина» настаивала, что нужно хвалить хорошее и лишь изредка говорить о плохом, и даже приводила примеры лжи во спасение. «Трутень» возражал, что журнал должен нести практическую пользу, а для того — иметь право обличать.

Конец сатиры

Екатерина проиграла в полемике с Новиковым: продажи монаршего журнала падали, а «Трутня» — росли. Сначала «Всячина» перестала отвечать Новикову, а потом и вовсе закрылась. В 1770 году журнал выпустил накопившиеся за предыдущий год ненапечатанные статьи в сборниках под названием «Барышек [остаток] всякия всячины» и больше не выходил. «Трутень» не обошел издевкой и этого.

Однако победу праздновать было рано. Екатерина наигралась в общественное мнение и стала сворачивать свободную журналистику. Вот что она писала о своем поражении в письме для «Всякой всячины», которое так и не опубликовала:

«Госпожа бумагомарательница Всякая всячина! По милости вашей нынешний год отменно изобилует недельными изданиями. Лучше бы изобилие плодов земных, нежели жатву слов, которую вы причинили. Ели бы вы кашу да оставили людей в покое: ведь и профессора Рихмана бы гром не убил, если бы он сидел за щами и не вздумал шутить с громом. Хрен бы вас всех съел».

Созданные в 1769 году журналы жили недолго. «Ни то ни се», следовавший проправительственному курсу, выходил менее пяти месяцев. «Поденщина» продержалась полтора месяца. К 1770 году закрылись и остальные. Впрочем, потом они зачастую не раз переиздавались в форме книг, а на их месте возникали новые периодические издания. Но им уже приходилось сталкиваться с давлением властей.

Только «Трутень» еще держался на плаву. Ценой этому была самоцензура. Всё время своего существования журнал сталкивался с угрозами и нажимом властей и выходил только за счет упорства Новикова. Уже после второго письма Правдулюбова журнал сильно смягчил тон. Видимо, Новикову пригрозили, что он рискует перейти грань дозволенного.

Ему приходилось снабжать статьи оговорками, иногда и вовсе отписывать комплименты в адрес Екатерины. С осени 1769 года в журнале становится всё больше несатирического материала: стихи, тексты песен. Но всё же журнал не переставал говорить на излюбленную тему. Например, заявлял, что у помещиков, которые относились к крепостным как к скоту, у самих больше сходства со скотом.

Эпиграф к первому выпуску 1770 года был полон тревоги:

«Опасно наставленье строго,
Где зверства и безумства много».

Этот год издание прожило на качелях: то высказывалось «на чистоту» в прежнем духе, то возвращалось к уступкам. Но всё же боевитости поубавилось. Еженедельник стал публиковать несатирические статьи, больше критиковал высший свет, чем власть, и даже прямо написал, что очередное письмо Правдулюбова не издаст. Продажи, по словам самого «Трутня», упали: «не покупают и в десятую долю против прежнего». До 1771 года журнал не дожил. Прощальная статья последнего номера начиналась с фразы: «Против желания моего, читатели, я с вами разлучаюсь». Это был явный намек на то, что издание закрылось не по своей воле — ему не продлили лицензию.

Однако Новиков молчать не хотел. Уже через месяц после последнего номера «Трутня» он, спрятавшись за вымышленной личностью маклера Андрея Фока, создал журнал «Пустомеля». Первый номер был довольно осторожным, но всё равно не обошелся без фирменной сатиры с перчинкой. В самом конце были помещены портреты в виде загадок: «ласкатель» — придворный прилипала, судья Взяткохват, светские волокиты Вертопрах и Дурак-Разиня. Во втором номере Новиков пусть не напрямую, но коснулся сразу двух опасных вопросов: престолонаследия (приближалось совершеннолетие сына Екатерины Павла) и ограничения единовластия. Там же вышло вольнодумное и сатирическое «Послание к слугам моим Шумилову Ваньке и Петрушке» Фонвизина. Этого оказалось достаточно, чтобы третий номер «Пустомели» света не увидел.

После этого Новиков замолк на полтора года, но в апреле 1772 года начинает издавать журнал «Живописец». Тот стал самым радикальным новиковским изданием: печатал статьи о крепостном праве, жестокости помещиков, палкомании в армии и в обществе в целом, несправедливости и аморальности вельмож, слепой моде на иностранное.

Главной публикацией «Живописца» стал «Отрывок из путешествия в *** И*** Т***». Он описывал удручающую нищету и отчаяние крепостной деревни, забитость и страх простых людей перед помещиками, говорил о тяжелом крестьянском труде без отдыха. Авторство «Отрывка», во многом напоминавшего «Путешествие из Петербурга в Москву», приписывают Радищеву. Таким образом, Новиков в «Живописце» стал сотрудничать с писателями, которые были даже радикальнее его и считали, что с крепостным правом надо покончить.

В то же время он старался сгладить отношения с императрицей. Например, опубликовал хвалебный отзыв на комедию «О, время!», написанную ею анонимно, и ответное (то же анонимное) письмо Екатерины. Однако к 1773 году запал журнала снова потух, и летом его выход прекратился.

Последним сатирическим журналом Новикова стал «Кошелек». Он выходил в 1774 году, когда бушевало восстание Пугачева. В этой обстановке говорить о пороках крепостничества было уже невозможно. Поэтому главной задачей журнала стала борьба с французским влиянием. Отсюда и название — «кошельком» тогда именовали особый бант, который по французской моде размещали на косе мужского парика. Сам издатель писал, что издание обыграет превращение русского кошелька во французский. «Кошелек» продолжал умеренно говорить о крепостничестве, продвигая идеал хорошего барина.

Но всё это не спасло журнал от закрытия: по указу сверху он внезапно перестал издаваться. Вероятно, причиной тому было то, что после пугачевского бунта Екатерина решила полностью отказаться от идеи свободной мысли.

Но на этом издательская деятельность Новикова не прекратилась. Он стал публиковать исторические и литературные работы, учредил издательское общество, которое десятками тысяч выпускало дешевые книги для массового просвещения и приносило большой доход. Стараниями Новикова книготорговля и чтение в России вышли на новый уровень. Он также продолжал печатать разные газеты и журналы, открыл два училища, организовал первую публичную библиотеку в Москве.

Успехи Новикова, с 1775 года ставшего активным масоном, всё сильнее настораживали власти. С 1785 года его издания стали запрещать.

Показательно, например, что нападки усилились после того, как Новиков истратил свыше 50 тысяч рублей на спасение мужиков от голодной смерти из-за неурожая. В 1790 году он покинул Москву, а на следующий год его издательское общество самоликвидировалось.

Несмотря на это, в 1792 году больного Новикова всё же арестовали за раскол, обман и членство в масонских организациях (что не было запрещено) и заточили в Шлиссельбургской крепости. Обвинения и повод для преследования были настолько неубедительными, что над ним даже не стали чинить суд: Екатерина II личным указом назначила ему срок заключения — 15 лет вместо смертной казни. Издательское дело Новикова было конфисковано, свыше 18 тысяч книг сожжено, а имущество пущено с молотка. В тюрьме он пробыл четыре с лишним года и сильно подорвал здоровье.

Когда он вышел после воцарения Павла, от былой свободы печати не осталось и следа. Екатерина II запретила частные типографии и сделала цензуру печати системной, повелев изымать сочинения «против закона, доброго нрава, нас самих и российской нации». А ее потомки продолжили эти начинания.

Читайте также

Говоря об удобрениях, ссылаться на Писание, а на уроке логики уверять, что законов разума не существует. Как работала цензура в российском образовании XIX века

Последние годы Новиков провел в своем имении в селе Тихвинском (Авдотьине), которое кое-как удалось вытребовать назад. Лишившись всего, он постоянно жил в долгах и умер в 1817 году. Имение его в итоге всё же продали с аукциона.

Но наследие Новикова продолжило жить. Он разработал особый эзопов язык, позволявший печататься в условиях цензуры, и формы статей, которые были в ходу весь оставшийся XVIII век. А его сатирические образы стали прототипами героев классиков российской литературы, таких как Грибоедов и Пушкин. Наконец, он вместе с другими российскими журналистами добавил заимствованной из Европы моралистической журналистике политической остроты.