Оккультная экономика и поклонение «Понтиаку». Секта «жрецов-фетишистов» аканов переосмысливает американскую мечту для бедных

Магия вместо HeadHunter

Эндрю — молодой ганский мигрант, живущий в Детройте, некогда золотой жиле автомобильного строения США, а ныне — загибающемся городе-призраке с «бесполезными для рынка» людьми на отшибе.

Эндрю работал здесь разнорабочим, автомехаником, кассиром, получая 400 долларов в месяц (при средней зарплате по стране 3500) и растягивая мешок картофельных чипсов на несколько дней и семью из двух человек.

Здесь он лишен медицинской страховки, безопасности и перспектив. Но Эндрю любит Детройт, несмотря на социальный апартеид, нищету, безработицу, распад и гниение. Он не может покинуть свой персональный ад: «Вкус металла у меня во рту… его запах в моих ноздрях… Я неудачник, воняю, как неудачник… пахну, как разлагающийся труп… Мы все — ходячие мертвецы… Все мы здесь смертельно больны… Мы живем на правительственные подачки… Вокруг моего квартала — сверкающие автомобили… Мы — мусор… Мы — выхлопной газ».

Все, чего он хочет: превратить свой Детройт в рай, а себя — в успешного человека. За этим он отправляется в Нью-Йорк, к знаменитому жрецу аканов — 28-летнему колдуну по имени AJ.

«Радикальный священник», чье имя передается из уст в уста, «африканский Усама бен Ладен» и видный член крупной уличной банды во Флэтбуше обустроил свое святилище в однокомнатной квартире, забитой картонными коробками, старыми кроссовками и прочим хламом.

В этом святилище — съемной квартире дилера-старьевщика — AJ обращается к своему грозному богу, напоминающему гигантского ящера Годзиллу. Он устраивает магические сеансы за 50 долларов в день (с проживанием и двухразовым питанием).

Для Эндрю он проведет ритуал магической коррекции — соединит мир духов и проклятую материальную бытовуху через образ автомобиля марки «Понтиак».

Падение автомобильной империи Детройта, его смерть и посмертное существование, развернувшиеся на глазах Эндрю, крепко связались в его сознании с крушением его жизни. Куда бы он ни шел, его везде преследует запах распада, зловонные пары гниющего на улицах мусора, металлический привкус крушения американской мечты и ее главного идола — сверкающего автомобиля, означающего роскошную жизнь, индивидуализм и сладкую свободу, главного фетишистского объекта желания, который давно перешел в чисто символическую сферу и перестал быть простым источником эмоций, воспоминаний или показателем активного потребления.

AJ обращается к давним воспоминаниям Эндрю, когда тот, будучи мальчиком, уплетал конфеты на заднем сиденье старенького громоздкого «Понтиака» — олицетворения старого-доброго мира, где пионеры-изобретатели протаптывали первые тропы в автомобильной промышленности, а человек не был по-марксовски отчужден от труда и самого себя.

Большой и неуклюжий «Понтиак», не выдержавший конкуренции с инновационными обтекаемыми моделями, так и остался загнивать в прошлом, как и сам Эндрю, как и тысячи мигрантов и безработных в Детройте и Нью-Йорке. «Понтиак» — полная противоположность условному «кадиллаку», американской мечте, богатству, восхищающему и презираемому.

Автомобиль как объект желания превращается в волшебный артефакт, когда Эндрю вспоминает бархатные кресла старенького «Понтиака» и его затхлый табачный запах, а AJ реконструирует для него атмосферу давнего светлого воспоминания в своей захламленной квартире, помещает его ассоциацию в новое пространство и скрещивает эфирное видение памяти и материальный мир, вручая Эндрю кусок металлического крыла от дряхлого авто, чтобы тот носил его как талисман.

Для пущего эффекта Эндрю прописывается ритуал: каждое утро касаться крыльев трех черных автомобилей, вдыхать дым сигарет перед сном, жевать резинку не чаще двух раз в день и расставлять вокруг кровати автомобильные фары взамен свечей.

Такое расчленение автомобиля — физическое и метафизическое — устраняет его (а значит, и Эндрю) громоздкость, старость, связанные с ним страх, насилие и неравенство.

Сосредоточив внимание на воображаемом пространстве между людьми и вещами и концептуализируя сборку автомобиля как серию метафор человеческого «я» жрец создает для Эндрю пространство для «технологии воображения»: «Я — браток Рэндольфа Херста… Я — сам себе капитан промышленности, я сброшу со счетов Уолл-стрит… Я буду использовать то, что мне дано, мое тело… я построю свою машину… Я беру „дворники“, подвеску и движок… Делаю, как прежде делал мой отец… автомобиль без вины… тысячи баксов, вкаченные в суперсистему… в кровь братка, лошадиные силы и металл… Я сделаю себя супермастером, чтобы уничтожить этих богатых ублюдков… которые катаются на спине дьявола».

Реабилитируя права автомобилестроения, жрецы привносят в стандартизированный обезличенный процесс сборки новую логику — мистериальную взамен причинно-следственной тупости конвейерной ленты.

Автомобиль становится сверхбыстрым проводником, связывающим мир духов и мир материи, обладающим властью как божественного эфира, так и толстокожего детройтовского ада.

«Понтиак» перестает быть загнивающим хламом и превращается в магический амулет — магнит богатства, источник силы и волнения, а мир Эндрю открывается для процветания и новой погони за счастьем.

Оккультный бунт

Аканские секты, преимущественно сосредоточенные в Нью-Йорке, в своей практике часто телепортируют материальные товары в духовную сферу — в этом их главная фишка. Духи, прежде жившие в камнях и веточках, теперь обитают в часах, трубках от велосипедов, паре джинсов из гипермаркета и конфетных обертках. Жрецы помогают устранить злое влияние ведьм на экономическое благополучие; снять блоки, связанные с родственниками; с помощью магии укрепить отношения с голливудскими звездами, которых в условиях современности мы уже давно воспринимаем как давних знакомых.

То, что не укладывается в голове у нас, непричастных ни к магии, ни к оккультизму, вполне уживается в гибридном религиозном сознании, где неисповедимой алхимией соединяются аканские духи и мир корпоративной Америки.

Оккультные приблуды аканов построены на поклонении недостижимому богатству, которое еще со времен какао-плантаций для Западной Африки и мигрантов оттуда стало источником мотивации, жизненной энергии и смысла существования.

К жрецам аканов в Нью-Йорке, как правило, обращаются люди, желающие стать богачами, как «Волки с Уолл-стрит», или персонажи, заказывающие духам профессии вроде «менеджер Бейонсе». Более современные и отчаянные мигранты, приехавшие в Америку в 2000-х и позднее, хотят иного: возможности получить работу и прокормить семью. Для них запредельное материальное благополучие — инопланетная реальность, с их повседневной жизнью ничего общего не имеющая.

И те и другие парадоксальным образом сочетают трансцендентный восторг перед богатством и ненависть к капитализму, уверенность в том, что абстрактная рыночная экономика, где капитал возникает «из ниоткуда», — дело рук Сатаны. Со скидкой на особенности оккультного нарратива, мы имеем то же парадоксальное положение, в котором находятся и остальная часть Америки, и значительная часть мира: в эпоху рецессии и вопиющего неравенства в доходах сохраняется то же поклонение объектам роскоши, Большим Деньгам и культу знаменитых брендов. Историк и антрополог Роджер Санси и вовсе рассматривает капитализм не только как сравнимый с африканским колдовством, но как аналогичный способ фетишизации современности.

В этом смысле оккультная практика современных аканских жрецов, помогающих мигрантам в безвыходном положении, людям вроде Эндрю, — интересная форма протеста против массового производства и яркий пример критики показного потребления. Магический дискурс современных сект аканов — бунт против жадности Пятой авеню и богачей, становящихся только жирнее за счет нищих, бунт против эксплуатации и несправедливости, попытка выбраться из социально-экономической клоаки по методу Бонни и Клайда.

Оккультный дискурс аканов напрямую связан с механизмами свободного рынка, производящего все новые и новые тематические объекты вроде знаменитостей, икон моды, сакральных объектов, таких как автомобиль или брендированные шмотки.

Меняется (у молодого поколения священников) только точка обзора.

Старые боги богатства в интерпретации современных аканов — рогатый скот, который жрет больше, чем может переварить, блюет и снова продолжает впихивать в себя одну и ту же пищу. Старые боги — это хедж-фонды, раздувающиеся за счет чужих сбережений. Это жадные монстры, едящие собственное дерьмо. Они патрулируют не Олимп и небеса обетованные, а Ленгсингтон, Бродвей и Пятую авеню, отлавливая тех, кто попадает в свет фар BMW, Lexus, Mercedes и Lamborghini.

Современные аканские жрецы не поклоняются старым богам, не помогают обрести предметы роскоши и не увешивают свои святилища портретами знаменитостей — они обращаются к романтизации труда и тяжелой промышленной работы, к эмоциям и чувствам простых рабочих людей (в том числе уверяя, что общаются с духами людей, работавших на сборочных линиях детройтовских автомобильных заводов).

Классический американский индивидуализм и рыночная система со ставкой на Победителя здесь все чаще осуждаются как этика жадности и эгоизма. Капитал, добытый потом и кровью, напротив, возвеличивается и связывается с духовной сферой.

Детройт для нью-йоркской диаспоры аканских магов становится идеальной иллюстрацией несправедливости и загнивания современной культуры, стиля классовой войны «1 % против 99 %». Город превращается в символ глубокого разочарования в венчурном капитализме Америки и монструозном потреблении.

Достаток, обретенный в Детройте, таким образом, связан с продуктивной экономикой, трудом и достойной жизнью — это не богатство Манхэттена, где эгоизм и безнравственность сияют в каждой полированной паре туфель, золотой цепочке и капоте белоснежного лимузина. Фактически аканские жрецы в своей мистической реальности переизобретают американскую мечту, возрождая ее в новом качестве — с верой в тяжелую работу и успех, добытый потом и кровью, в возможности ретроградного типа американской промышленности (которая, что иронично, и привела к современному социальному неравенству). Большой человек в такой системе координат — это не магнат из Ист-Сайда, а родоначальник автомобильной промышленности «Шевроле».

Автомобиль Детройта — главный символ магических борцов сопротивления, сочетающий в себе этику трудолюбия, славу пионеров-основателей «Мотор-сити», веру в самоочевидные возможности человека.

В особенности это касается старенького «Понтиака», который аканские жрецы одним каббалистическим махом связывают с военачальником Понтиаком, коренным американцем Оттавы, возглавившим восстание против англичан в 1763 году и убитым коренным американцем Пеории. Убийство одного американца другим, близким ему по крови, — для аканов главная иллюстрация недоверия к американскому корпоративному ландшафту, где правят силы глобализма и анонимности. Проповедь аканских священников заключается в том, что современная американская мечта построена на убийстве таких людей, как Понтиак, и угнетении рабочего класса. Двигатель автомобиля «Понтиак» для них становится символом мятежа, с которым клиенты аканской секты должны себя идентифицировать.

Аканские секты — отчасти перверсивный и крайне показательный пример того, как в условиях экономического апокалипсиса и крушения планов на светлое будущее, возрождается американская мечта и новая надежда. Взамен абстрактного рынка и избытка потребления, порожденного производственной инфраструктурой Америки, жрецы создают альтернативную реальность, где отчуждение сменяется вселенной связанных друг с другом объектов, а духовное пересекается с материальным и чисто экономическим. Правда, расположена эта вселенная недалеко от приемной Сатаны, но, когда дело доходит до мечты, денег и смысла жизни, а обстоятельства — до безысходности, куда, как не к дьяволу, посылать этот проклятый мир?