Коллаж из снов: интервью с Максом Мачавариани, лидером группы PLAKQSA и ветераном грузинского постпанк-подполья

— Как появилась группа «Плякса»?

— 1990-е годы были тяжелым временем — в том смысле, что война, СССР разваливался уже, что-то такое. Два выбора было: выйти с автоматом или сидеть в подвале, играть музыку, панковать. Мы выбрали сидеть в подвале. Надо думать о будущем в другом, каком-то благородном виде. Плякса — это характер мой, как бы клякса и плакса…

— А остальные участники группы — твои друзья детства?

— Да, такое время было тогда — очень много хиппарей, у каждого была своя тусовка.

— Я так понимаю, юность ты провел в Грузии, в Тбилиси? Там помимо этих подвалов, где вы репетировали, играли, были какие-то места силы? Я побывал у вас на барахолках в Тбилиси, например, — там замечательная атмосфера в сравнении с барахолками в Москве и Петербурге, у нас такого уже нет. У нас коммерция завелась, что-то изменилось очень сильно, нет такого доброго самовара с чаем, который я испытывал, находясь в Грузии.

— Я уехал из Грузии в конце 1990-х, а когда вернулся потом в 2011 году, там всё для меня было чужое. Это уже был абсолютно другой мир. Барахолки, наверное, выжили, потому что людям всё еще туго приходится.

— Для меня это было место, где собирались живые в эмоциональном плане люди, которые еще чего-то ждали от жизни, которые могли веселиться, радоваться, общаться, им это было интересно. Были во времена твоей юности какие-то места, где вы собирались, где присутствовало что-то такое магическое, сакральное, интересное?

— Да, это как раз и был у нас подвал, который мы раздолбали, и стены раздолбали, сделали такое место, чтобы всем собираться, сидеть, музыку слушать, наркотики были — всё было. Я назвал это место «Театральный подвал». Наш стиль — это театральный подвал.

— Я правильно понимаю, что это же место называлось Theatre Basement? У вас концерт в 1998 году там проходил?

— Да, это как раз он. Первый состав «Пляксы» был тогда — Дика Павлов, мой барабанщик, Бека Калдани, басист, мой друг детства, я его вытащил из гопников.

— Я заметил, рассматривая фотографии разных грузинских подвальных проектов давних, что на них очень часто появляются два персонажа. Первый — Ладо, а второй — Дада Дадиани.

— Дада был старше нас, у него был свой проект, он назывался «Такси».

— Если судить по информации в интернете, подвальная музыкальная сцена в Грузии помимо вас включала в себя группы Teleskopi, Recepti, Children’s Medicine, Cerili (Amorali)…

— Children’s Medicine — это тот же Дада.

Группу «Телескоп» организовал мой басист Бека, с песнями на грузинском языке. Ты знаешь, тут очень плохо относятся к песням на русском из-за российско-грузинского конфликта… Так что нам тут не очень-то приходится играть, мы ведь на русском поем.

— Мы с Бекой списывались где-то год назад в фейсбуке, я пытался сделать материал про грузинскую постпанк-сцену, но в итоге пришел к выводу, что интереснее будет сосредоточиться на тебе и на «Пляксе».

— Они вообще хотят, чтобы мы в архиве были в грузинском андеграунде, потому что мы на русском поем. Они всегда пытаются отодвинуть нас в тень, чтобы будто нас и не существовало. Но мне пофиг, конечно. Не об этом речь, но всё же обидно: мы что-то играли, а они с идеологией своей дурацкой… Понимаешь, это было для того, чтобы показать людям: нельзя сидеть в комнате и в своей голове — есть не только другие комнаты, но и другие страны, целая планета. Людям надо было открыть свои мозги и посмотреть на вещи более открыто.

— Сложно ли вообще в последнее время устраивать концерты в Грузии? Я был пару лет назад на одном панк-концерте, и меня поразило, что там одновременно около сцены происходил и некий слэм, и какие-то дошкольники, очень приятные мальчики и девочки, танцевали под такую тяжелую музыку. Атмосфера была очень дружественная и приятная.

— Ну да, есть такое. Например, там был клуб «Рифер», «Дивани», еще есть Backstage 52 — это французы тут живут, у них клуб. Мы играли в «Дивани», не хотели вообще, но люди всё время — давай, давай, играй! Для них мы выступили. В Backstage 52 и в «Рифере» тоже играли.

— А в 2011 году у вас было выступление в «Магти клубе».

— Да, акустическое, там на виолончели играл Вольфганг Зиппел.

— Прекрасный концерт в большом составе, я постоянно к нему возвращаюсь и переслушиваю его.

— Да. Понимаешь, не о чем больше петь пока, не идут песни… У меня есть новый альбом, но я пока не могу, у меня же два проекта.

— Второй — это где ты занимаешься сольным творчеством, проект «Ок. Круто»?

— Да, «Ок. Круто» — это я с женой делал. Но я говорю про другой проект, он называется «Гестапо Мюллер». Я там один — драм-машинка, гитара и я.

— В интернете с начала 2010-х годов шепчутся, что вы больше не выступаете, но при этом выступления всё же иногда происходят. Если я не ошибаюсь, последнее было в 2018 году?

— В 2017–2018-м, да. Но тогда уже Ладо не было с нами. Мы с ним и сделали группу, с Ладо Ониани.

— Возможен ли ваш концерт в обозримом будущем?

— Да, вполне. Если пандемия пройдет быстро. Я над альбомом сейчас работаю, будет 6–7 песен. Сделаем концерт «Пляксы» этой весной, если ничего не случится. Обязательно будем делать в Тбилиси. Я точно пока не знаю, в каком клубе, но мы об этом думаем уже. Тут очень много питерских ребят, которые очень хотят, чтобы мы сыграли — из уважения к ним хотим сделать весной концерт. Обязательно в середине весны будет последний концерт. Мы всё время говорим, что он последний, но не знаю, как выйдет. Музыка — это такая вещь…

— Если вернуться к былым временам — замечательная фотокарточка на многих роликах с вашими композициями в ютубе. Если я правильно понимаю, на ней есть Соня, про которую вы поете в одной из песен. Там пять человек, полулежащих на диване. Очень живая фотокарточка, прямо отбрасывает в те времена и заставляет меня псевдоностальгировать.

Как проходила юность в Грузии? Помимо подвала, репетиций и всяких проб что было еще? Были ли какие-то интересные мероприятия?

— Знаешь как было? Очень трудно было ходить на улице с сережками или татуировками. Я ходил весь намазанный помадой, в платье ходил. Ну, сразу нас гоняли как субкультурных. Сейчас намного лучше, конечно, тогда могли просто убить за такое. Очень трудное время, приходилось прятаться, был андеграунд настоящий. Всё это было на кухнях, и песни писались на кухне, потом в подвале. Записи доставать было сложно, но мы знали «Кино» с «Аукцыоном».

Понимаешь, «Плякса» — это было большое время формирования нас самих. Тогда мы просто не понимали, кто мы, не знали, что делаем, что играем, зачем. Поэтому сон для нас был своего рода эскейпом, понимаешь? Только в снах мы становились свободными, всегда так было и всегда будет.

— То есть вы как-то узнали про «Кино» и «Аукцыон» и раздобыли кассеты?

— Да. Очень странно. В Грузии с информацией было очень сложно. Там были разные андеграундные места, например под базаром, где продавали кассеты The Cure, «Кино» и прочее. В принципе всё можно было найти. Знаешь, какие кассеты были? Приносишь свою, и тебе на нее пишут. Мы там всегда пытались найти разные группы — Bauhaus, Dead Kennedys. Столько групп! Мы просто сидели на этом. Сидели в подвале, слушали и думали, что мы сами могли бы сделать, что добавить.

— Музыкальное оборудование — были ли проблемы с ним? Сложно ли было найти какие-нибудь гитарные педали в те времена?

— У нас был старый дисторшн, советский.

— «Лель», наверное.

— Да, очень хороший дисторшн. Помню, я даже колонку сделал из бабушкиного шкафа.

— В смысле в коробку из шкафа сунул динамик?

— Да. Динамик туда приделали и усилитель простой.

— То есть были простейшие возможности какие-то примочки собрать, колонки. А, скажем, кассета The Cure была радостью или повседневностью?

— Радость была, конечно, когда удавалось найти эти кассеты, альбомы разные их. Disintegration, Kiss Me, Kiss Me, Kiss Me, Pornography. Самый мой любимый альбом был Faith, он такой старый, готический, темный. Это чувство было очень близко в то время для нас. Сейчас это называют дарквейв, но мы никогда не смотрели на стиль, мы просто были маленькие панки, хулиганы.

— Вы это всё чувствовали, но у вас, на мой взгляд, самобытное творчество. В интернете, конечно, пишут, что, мол, «Плякса» — это калька с «Аукцыона»…

— Да, критика — хорошая вещь. У нас, конечно, был большой инфлюэнц с «Аукцыоном». Мы очень любим этих ребят, Федоров классный, Гаркуша. Я с ними познакомился, по-моему, в Лос-Анджелесе. Да, это было, конечно, в вокале было, во многом. Правда, пишут в интернете, что мол «Плякса» — это плохое копирование «Аукцыона». Хорошо, когда есть критика.

— К слову о кассетах и дисках: буквально несколько дней назад закрыли в Москве, в Царицыно, место, где разные мои старшие друзья в детстве приобретали разные аудиозаписи. Был такой ларек, и вот его не стало, ушла история, которую я не застал по причине юного возраста.

— У нас тоже было такое место, как раз под базаром, где продавали овощи и фрукты. Под ним в подвале был такой ларек, где продавался джаз и разная музыка на пластинках и кассетах. CD тогда не было, конечно.

— Я нашел на ютубе видеозапись неизвестной мне программы «Миксер», 2013 год, где представлено некое интервью с тобой, а в конце ты исполняешь композицию. Что это было? Атмосфера там очень странная.

— Я помню это. Мы там специально расстроили гитары, но никто этого даже не заметил. Ты говоришь про GBS, это телекомпания одного олигарха…

— Грузинское телевидение какое-то?

— Да. В передаче там говорят о том, что никто не играет «харисфиани» — качественную музыку, а вот «Плякса», мол, играет. Когда об этом зашла речь, мы взяли гитары и расстроили их.

— Да, это хороший метод. Ты сказал, что какое-то время жил в Америке. Что там делал?

— Да, в Лос-Анджелесе. Я там был со второй женой, жил с ней, потом разошелся. Разошлись мы на том, что мои интересы были с музыкой, а ее интересы были в литературе и еще разном. Мы разошлись, и я начал играть там с разными популярными группами. Просто играл как гитарист.

— В целом там проще дышалось, чем в Грузии?

— Конечно, намного. Там ты никому нафиг не сдался. Это было по кайфу.

— Вернемся к музыке — какие у тебя дальнейшие планы? Может быть, есть желание сделать что-то еще помимо музыки — поработать с театром, кино, клип снять? Почему у «Пляксы» нет клипов? Насколько я знаю, у вас вышел только один альбом.

— Потому что мы никогда не думали о коммерции. Мы никогда не думали ничего продавать, зато души у меня был целый котел, большой суп варился тогда. Это всё был какой-то коллаж из снов. Звучит по-дурацки, но так и есть. «Плякса» — это коллаж из снов. Как Дэвид Линч делает кино, нарушая любые стандарты — там ничего не соблюдено, это скорее душевная вещь.

То, что происходило в душе тогда, сейчас я повторить не могу. Что я могу создать сейчас? Я написал 6–7 новых песен, но они совсем другие в душевном плане. Это так и есть, это честность. Честность дает свободу человеку, а заключается она в том, чтобы передавать свое душевное состояние. У меня, например, было состояние клоуна, какого-то мертвого клоуна, у которого даже цветов нет на его клоунском наряде. Какой-то серовато-фиолетовый клоун. У меня всегда странный, мистический взгляд был на мой образ. Всегда там призрак какой-то был, какой-то высокий гигант стоял и карлик с ним. «Плякса» такова. Это коллаж из жизни, отрывки моей жизни, отрывки жизней людей, которые играли со мной… Вышло нечто театральное, театральное по жизни. Такой человек, всегда смеющийся над самим собой. Есть и шизофренический момент…