«Я приду, но только с Дугиным»: как Сергей Курехин стал ведущим лучшей радиопередачи 1990-х

«В начале надо сказать пару слов о том, что происходило в Питере в то время. В конце осени 1993 года я устроился работать на российско-американскую радиостанцию „Радио-1 Петроград“. Там мы с коллегой вели передачу „Русский рок“, куда приходили как начинающие, так и уже известные на всю Россию музыканты. Программа выходила по средам, вечером. Обычно это были просто разговоры с музыкантами, перемежающиеся песнями. Иногда были и живые выступления. К 1995 году программа стала уже довольно популярной, мы стали заниматься и организацией концертов вместе со знакомыми артистами. Плотно общались с Шевчуком, Бутусовым, Кинчевым… Ну и с молодыми, тогда практически неизвестными музыкантами — „Сплин“, „Король и шут“, „Чиж“.

Музыку для радиостанции мы добывали разными способами. Надо было собирать более-менее актуальную рок-музыку. Иногда что-то привозили американцы, но обычно мы брали записи в различных рок-н-ролльных магазинах, с которыми сотрудничали. Одним из таких магазинов был „Манчестер“, выросший теперь до широко известной в узких кругах компании „Бомба-Питер“. Отцом-основателем „Манчестера“ был Олег Грабко.

Мы познакомились с Олегом, и он стал нас приглашать к себе на „базу“ (так это тогда называлось), где хранились все диски из их каталога, и вот там я впервые встретил Сергея Анатольевича Курехина. Он заходил по какому-то пустяковому делу, пару компакт-дисков ему надо было приобрести.

Я подошел к нему и спросил, не хочет ли он поучаствовать в нашей программе. Он сначала отказался, мотивировав это тем, что не играет рок-музыку. Но я ему сказал, что мы готовы ставить самую разную музыку, это не проблема.

Тогда Курехин согласился прийти, но поставил условие: вместе с ним придет Александр Дугин.

Я тогда не очень хорошо понимал, кто это такой, вообще был не в курсе историй, связанных с политическими интересами Курехина, это всё как-то проходило мимо меня. Ну я и согласился. Мол, если это хороший ваш товарищ и если вы его хотите представить широкой публике, то приходите с ним, конечно.

И они пришли. Я тогда вел передачу с Валерием Жуком, в эфире мы были вчетвером. Курехин с Дугиным осторожно рассказывали про свою предвыборную деятельность, прогоняли какие-то истории: про сакральное значение топора для русской культуры и т. д. В общем, всё как положено. Иногда мы отвлекались на музыку. Тщетно пытались протащить „Донну Анну“ — самую известную широким кругам вещь Курехина, саундтрек к „Господину оформителю“. Но Курехин говорил, что он ее ненавидит, и просил поставить что-нибудь другое.

После передачи мы договорились, что будем оставаться на связи. Я пару-тройку раз звонил ему по каким-то делам, он отвечал, и под Новый год я ему предложил рассказать о его личных музыкальных итогах года.

Он пригласил меня в их предвыборный штаб. Помещение было подвальное, народу там не было. Мы сели, он на диктофон наговорил монолог об итогах года и после этого стал мне рассказывать, что хочет сделать какой-нибудь интересный проект.

Мне кажется, что политические демарши Курехина сделали его менее востребованным в медийной плоскости, и он хотел этот недостаток восполнить.

И я ему предложил сделать на нашем радио его собственную программу, даже не предполагая участвовать в ней.

Он согласился. Я высказал идею руководству. Они тоже согласились, но сказали, что делать это надо уже после новогодних праздников. В итоге всё затянулось, как оно обычно и бывает, и к этой теме мы вернулись только в конце января. Радиостанция у нас, повторюсь, была рок-н-ролльная, руководство прекрасно знало, кто такой Курехин. В то время он был одной из самых интересных и неординарных личностей Питера, хорошо узнаваемым городским брендом: „Поп-механика“, „Ленин-гриб“, „Два капитана-2“. Затащить такого человека к себе в эфир, конечно, дорогого стоило. Так что мы встретились с руководством, обсудили детали (в частности, мою роль соведущего), и уже в начале февраля в эфир вышла первая программа.

Мы даже спонсора нашли — какую-то строительную компанию, которую, по сути, даже не рекламировали. Курехину просто надо было несколько раз за передачу повторить их рекламный лозунг: „Красота бесконечна“.

И спонсор был этим очень доволен. В сущности, Курехин мог бы просто сидеть и ржать — уже этого было бы достаточно для руководства и спонсора программы.

Передача выходила каждый четверг в 20:00. Сначала она называлась „Ваша любимая собака». Потом Курехин решил, что еженедельно делать передачу с одним и тем же названием — это скучно, и название стало иногда меняться — „Наша маленькая рыбка“, „Русский людоед“.

Что касается музыки — у Сергея, конечно, был карт-бланш. Ему можно было ставить всё, что он принесет, а приносил он музыку достаточно дикую, вплоть до японского шумового андеграунда. Но тогда и весь радиоэфир был гораздо более свободным. У нас тогда в Питере было радио „Модерн“ с Нагиевым и Ростом, например. Так что хоть наша передача и отличалась от других, но всё же шоком для основной аудитории радиостанции она вряд ли была. Главным в ней была всё же не музыка, а личность Курехина.

Всего мы успели записать где-то двенадцать-четырнадцать выпусков. Последний выпуск вышел в начале мая, через несколько дней после него Курехина госпитализировали. В интернете есть записи восьми передач, остальные, похоже, безвозвратно утеряны, к сожалению.

Часто у нас в передаче были гости. Профессор Волков, Андрей Баширов, Сергей „Африка“ Бугаев, Дмитрий Александрович Пригов. Если Баширова, Бугаева и Пригова все знают, то о Волкове надо упомянуть отдельно.

В передаче у нас Волков был в роли шумового советского музыканта, который ушел из ансамбля Клавдии Шульженко и начал пилить нойз еще в 1960-х годах.

Но это был очередной прогон Курехина. Волков никаким музыкантом не был, он был врачом и хорошим другом Курехина. К сожалению, он тоже уже умер.

Вообще прогоны у Курехина были постоянно. Причем мы это заранее никак не обсуждали. Мы, по сути, к передаче почти не готовились, Сергей просто звонил мне утром в день эфира, говорил, какую музыку собирается принести и в паре слов — о том, что будет рассказывать. Вся эта его шиза была экспромтом.

Причем выступал он с таким невозмутимым видом и с такой логически выверенной аргументацией, что многие слушатели велись на его прогоны.

Многое из этого есть на записанных и выложенных в интернет передачах. Я же вспомню один момент, которого нет на доступных записях. В одной из передач мы объявили конкурс: кто с первого аккорда угадает песню, которую мы поставим в конце передачи, тому мы в следующий раз подарим приз. И Сергей поставил песню Hard Day’s Night, но дал немного больше одного аккорда, в результате чего она легко узнавалась. Сначала он расстроился, но потом понял, что надо делать. К началу следующей программы он взял, отрезал и приклеил начало Hard Day’s Night к песне Any Time At All. И вот нам звонит человек, отбитый битломан, и говорит что-то типа: „Ну мы, старые битломаны, даже с одного аккорда отгадали бы Hard Day’s Night“. И тут Сергей включает склеенную песню. Человек на проводе просто не может поверить своим ушам, начинает возражать. В этом, наверное, и была стратегия Курехина. Человека надо было сдвинуть, сбить с той точки зрения, в которой он уверен, выбить почву из-под ног.

Дальше Курехин загнал телегу о Ленноне, которого достало, что песня начинается с этого аккорда, и он решил вставлять его в каждую песню, которая начинается с вокала, но Пол Маккартни не давал ему этого сделать.

В качестве аргументов Курехин ссылался на какую-то недавно изданную биографию, придумывал всё на ходу. Вот так и рождалась вся его мифология, Курехину нравилось в режиме онлайн генерировать все эти вещи. Быть свидетелем этого, конечно, отдельное удовольствие.

Из тех гостей, записей передач с которыми нет в интернете, я вспоминаю только Андрея И, режиссера. Курехин его называл „живым богом Маньчжурии“ и писал музыку к его „Научной секции пилотов“.

В мае, утром, в день очередной передачи, мне вместо Курехина позвонил тот самый профессор Волков и сказал, что Сергея госпитализировали. Серьезное заболевание, проблемы с сердцем. На этом, увы, вся наша история и закончилась.

Хоть мы с Сергеем Анатольевичем и общались всего несколько месяцев, да и то, по сути, только в рамках нашей передачи, он на меня сильно повлиял. Мы не сумели в силу занятости получше узнать друг друга, но я до сих пор его вспоминаю и крайне ценю наше знакомство. Самое главное, чему меня научил Курехин, — если ты хочешь что-то делать, то надо делать прямо сейчас. Если ты чувствуешь, что ты можешь сделать это прямо сейчас, то надо делать сразу, а не откладывать на потом, когда появится больше опыта. Дерзость необходима, а также умение смотреть на привычные вещи шире и с неожиданного ракурса. В этом был весь Курехин, всегда оригинальный, всегда интересный».

«У меня была статья, которая называлась „Имя мое — топор“. Я ее написал как раз в тот период, находясь в Питере и размышляя о Достоевском. Курехин меня познакомил с Владиславом Кушевым, автором пьесы „730 шагов“.

Это странный человек, который сделал путь Раскольникова своей собственной судьбой.

Он просчитал, что именно 730 шагов нужно было пройти Раскольникову до дома старухи-процентщицы. Кушев был абсолютно помешан на этом числе, видел его на каждом углу и положил его в основу своей метафизики: Раскольников убил невинную жертву топором, чтобы почувствовать вкус числа 730.

Моя статья была о символическом понимании действия Раскольникова как акта мифа. Раскольников „раскрыл“ голову старухи-процентщицы подобно тому, как в мифологических сюжетах топор обрубает пуповину — отделяет старый год от нового. Из раскроенного черепа старухи-процентщицы выползало новое начало, предвосхищение революционного периода, мифологическая заря новой жестокой эпохи.

В эфире передачи мы с Сергеем как раз обсуждали всё это, обсуждали свойства топора. Курехин говорил, что топор — это универсальное средство и символ русской культуры и что его можно использовать различными способами. Для лечения, например.

Он рассказывал, как молекулы топора перемешиваются с молекулами воды, и какая в результате получается замечательная смесь, которая может спасти человека от психических заболеваний.

Его взгляд на любую идею всегда был очень тонким и глубоким. Отталкиваясь от любой точки — будь то какая-нибудь философская тема или непримечательные бытовые обстоятельства — можно было построить в разговоре с ним тонкую систему разного рода соответствий и пересечений, что и было исследованием максимальных границ территорий внутренней свободы. Это практика свободы — свободы от штампов, свободы от банальностей, практика открытой философии в каком-то смысле, и в этом отношении она могла строиться, как в нашем случае, и вокруг темы топора. Через образ топора мы выходим на Кушева, на Раскольникова, на Питер, на необходимость восстания против разных форм герменевтики и эпистемологии отчуждения».