«Русский Фауст» как символ кризиса культуры. Что «Скучная история» Чехова может рассказать нам о любви, повседневности и искусстве

Русским Фаустом обычно называют героя повести А.П. Чехова «Скучная история», профессора медицины Николая Степановича. Почему его так называют? Потому что он, как Фауст, ждет смерти и разочарован жизнью. «Фауст» Гете основан на Книге Иова. «Скучная история» Чехова отсылает к Экклезиасту. Историю Фауста определяет спор Бога с чертом, с Мефистофелем. Фауст в конце концов тоже становится чертом, но Бог необъяснимым образом спасает его душу. Русский Фауст приходит к выводу, что жизнь — это суета сует и томление духа. «Всё гадко, — говорит он, — не для чего жить». Герою Чехова не нравится, что умного ждет та же участь, что и глупого.

«Что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем», — говорит Экклезиаст. Для всего есть свое время. Есть время любить, есть время ненавидеть. Николай Степанович пропустил свое время любить. История русского Фауста стала скучной историей несостоявшейся любви.

Кризис культуры

На мой взгляд, образ русского Фауста является симптомом кризиса русской культуры. В чем этот кризис проявляется? Прежде всего, он проявляется в чрезмерном расширении знакового слоя культуры и в истончании его символического слоя. В современном мире очень много знаков и совсем мало символов. Мы все стали слишком позитивными по отношению к миру и к самим себе.

Что такое знак? Это то, что всегда уже определено, и тебе в этом определении нет никакого места. Знак требует от тебя не ума, а действия. А что такое символ? Это то, что требует твоей мысли, твоего личного участия в его определении. Сколько людей, столько и доопределений символа.

Либо наш мир уже определен и в нем нет места человеку — это одна философия, либо он доопределяется каждым из нас всякий раз заново — это другая философия. Такова, на мой взгляд, развилка современной культуры.

Для того чтобы исследовать знаковую структуру художественного произведения, нужно следовать по цепочке знаков того, что написано или сказано каким-то автором. Так еще недавно делал, например, Ю.М. Лотман. Для того чтобы выделить символическую структуру текста, нужно не только читать сказанное (написанное), но и договаривать недосказанное и улавливать сверхсказанное. В сопряжении этих стратегий возникает то, что называется символической структурой, которая открывает возможности для понимающего сознания. Чтобы понимать, нужно уже понимать. Так называемая аналитическая философия закрывает возможности понимающего сознания, и в этом смысле она уже одним фактом своего существования образует горизонт того, что Хайдеггер называл «концом философии».

Исходя из вышесказанного, обратимся к изучению символического содержания «Скучной истории» Чехова.

Старый человек

Повесть Чехова имеет подзаголовок «Из записок старого человека». Вообще-то ее можно было бы назвать и так: «Я и мое имя». Но Чехов остановился на слове «старый». Старый, то есть тот, кто пропустил время и смолоду не был молодым. Что же мы находим в этих записках?

Жизнь профессора Николая Степановича мы можем рассматривать в трех отношениях — дома, на работе, внутри своей души. Каков он был на работе? Трудолюбив, талантлив. Но время идет. Он состарился. Все ждут, когда он прочтет свою последнюю лекцию и освободит место. А он всё не уходит. Ему не хватает мужества уйти.

Его духовная жизнь сводится к тому, что Чехов называет поисками общей идеи. Что это за идея, никто не знает. И Чехов, видимо, не знает, ибо говорит о каком-то боге живого человека. Николай Степанович — человек конкретный, в философию, литературу и политику нос не сует.

Что пишет о себе Николай Степанович? «Тускл и безобразен я сам». Он это говорит, а мы ему верим. Он действительно тускл и безобразен. Почему безобразен? Он старик, ему 62 года. Руки у него трясутся, грудь впалая, спина узкая, рот кривится, лицо в морщинах, голос как у ханжи. Зададим вопрос: может ли в этого ханжу влюбиться молодая, гибкая, стройная девушка? Чехов говорит, что может, и рассказывает про тоненькую, ясную Варю, которая стала женой молодого Николая Степановича. Но с трудом верится, что этой женитьбе предшествовала страсть. Видимо, ей предшествовал расчет.

Если у Николая Степановича был страстный роман в молодости со своей будущей женой, то почему мы не видим следов этого романа в их старости? Что могло их стереть? Или же все герои радикально изменились?

Послушаем, что говорит профессор о своей жене. Мой день, сообщает профессор, начинается с жены. Она входит ко мне в комнату и каждый день начинает говорить всегда одно и то же. О чем постоянно идет речь? О деньгах для сына, который служит офицером, о том, что хлеб подорожал, а сахар стал дешевле. Николай Степанович смотрит на нее и думает: «…неужели эта старая, очень полная, неуклюжая женщина с тупым выражением мелочной заботы и страха перед куском хлеба… моя жена?» Да, это его жена. Но как ей стала тоненькая Варя, никто не знает.

Профессор не говорит жене, что он ее уже не любит. Он говорит ей: «…милая, жаркое очень вкусно». Он делает вид, что в их отношениях ничего не изменилось. Почему? Потому что правда груба, истина оскорбительна. Что может скрыть правду? Вежливость. Ничего не значащие слова. Что стоит за этими словами? Ничего не стоит.

Это коммуникативная пленка, которая легко протыкается любыми случайными событиями в жизни человека. Одно из них Чехов назовет «воробьиной ночью», другое составит финальную часть повести. О ком говорит Николай Степанович проникновенные слова: «Я слышу знакомые шаги, шорох платья, милый голос…»? О жене? Нет. О дочери? Нет. О чужом ребенке, опекуном которого он волею случая стал. Любит ли свою дочь Лизу старый человек?

Нет, не любит. Любить можно дальних, а не ближних. Старик даже не понимает, как она стала его ребенком. Как к ней Николай Степанович относится? «Я холоден, как мороженое», — говорит нам русский Фауст. Дочь его не целует, когда целует, а «жалит в висок». Что вызывает раздражение у профессора? То, что у него нет денег заплатить лакею за пять месяцев его работы и все это знают, но никто не скажет ему: «Как тебе помочь?» И дочь не скажет: «…возьми одно из моих колец, заложи его и заплати деньги лакею». И сын такой же. Он не подаст в отставку, не оставит офицерскую службу и не пойдет работником в какую-нибудь компанию. Мысли о детях отравляют жизнь профессора. А кто не отравляет? Чужой человек, который живет рядом, Катя. Она в воробьиную ночь придет к нему и предложит ему деньги. Она предложит ему больше, чем деньги. Она предложит ему свою любовь. Он отклонит ее предложение. Почему? Потому что она хочет жить, а он хочет умереть, сохранив лицо. Что скажут соседи, знакомые? Ведь ему даже не пятьдесят лет, как его другу профессору филологии, который пытался, но так и не смог соблазнить Катю. Ему, приличному человеку, «русскому Фаусту», 62 года, а ей 25. Это же скандал. Николай Степанович любил ее как свою дочь, хотя свою дочь он как раз и не любил.

Падшая женщина

Катя влюбилась в Николая Степановича, как Гретхен влюбилась в Фауста. Она влюбилась не сразу, постепенно, так, что даже Чехов не заметил, когда это случилось. Она его полюбила, но причина любви была, конечно, не в нем, а в ней. Она страстная натура. Она придумала его образ и полюбила. Но как она, падшая женщина, могла сказать о любви тому, кто никогда не сходил с ума? «Я отрицательное явление», — говорит о себе Катерина. Почему она падшая? Потому что она артистка, у нее была внебрачная беременность, незаконнорожденный ребенок и его похороны. Ее избранник сдулся, оказался одним из табуна животных. Сама она осознала себя как бездарную актрису. Она хотела, чтобы слова любви сказал ее единственный друг. На последней встрече в Харькове Катя умоляла своего героя произнести всего одно слово. Какое? Самое заветное. Николай Степанович не произнес его. И они расстались. Что их объединяло? Чехов, обычно избегавший пошлости, скажет: и он, и она любили духи и красивую одежду.

Воробьиная ночь

Воробьиная ночь — ночь разгула нечистой силы. В эту ночь гремит гром, сверкают молнии, со страшной силой дует ветер. Воробьи бросают свои гнезда. Собираются в стаи и тревожно кричат. Воробьиная ночь в «Скучной истории» Чехова символически перемигивается с Вальпургиевой ночью «Фауста».

В эту мистическую ночь русский Фауст ждал своей смерти. Он ждал ее, но она не пришла. К нему пришла жена и попросила его успокоить свою дочь Лизу, которая плачет, посреди ночи стонет и говорит, как ей тяжело. Николай Степанович не понимает, что происходит. Чехов также ничего нам не объясняет. Напротив, он заставляет в эту сумасшедшую ночь прийти к Николаю Степановичу еще и Катю. Собираются в одном месте, как на Лысой горе, «Фауст», его жена Варя, дочь Лиза и «милая сиротка» Катя. Николай Степанович не любит никого. Варя и Лиза ненавидят Катю. Катя презирает и ту, и другую и просит Николая Степановича бросить свою семью. Зачем Чехов собирает своих героев? Об этом мы узнаем в финальной сцене в Харькове.

Как тайное становится явным

Лиза хочет выйти замуж. Ее избранник всех уверяет, что он богат и у него есть дом в Харькове. Семья посылает Николая Степановича в Харьков узнать, так ли это. Исследуя этот вопрос, Николай Степанович понимает, что они обмануты. Здесь же ему приносят телеграмму, в которой сообщают, чтобы он возвращался домой, ибо избранник тайно обвенчался с Лизой.

Чехов не объясняет причины столь поспешного брака. Это объясняют вопли Лизы и суета ее матери в воробьиную ночь. Лиза поняла, что она беременна, не будучи в браке. Но это значит, что она, генеральская дочь, пошла по пути Катерины, нелюбимой ею актрисы. Поэтому она тайно обвенчалась со своим поклонником.

Русский Фауст вернулся домой и стал ждать своей смерти.

Две философии: Книга Иова и Экклезиаст

К сожалению, образ Кати стал слепым пятном в повести Чехова «Скучная история». Чехов не понял образ, который сам создал. Он не мог справиться с ним. Символическое содержание повести «Скучная история» сосредоточено во фразе, которую говорит Катя Николаю Степановичу. Она говорит: «Мы с вами поем из разных опер».

Что это за оперы? Николай Степанович держится философии Экклезиаста. Катя близка к философии Иова. Чем они отличаются? Эти отличия проявляются в их отношении к искусству. Как понимает искусство Николай Степанович? Так же, как Чехов. Оба они исходят из той мысли Экклезиаста, что человек сам по себе есть просто животное. Что из этого следует? Если у человека нет никаких преимуществ перед скотом, то ему не нужно искусство. В лучшем случае оно может пригодиться для развлечений. Существование скота не требует никаких условий. Оно безусловно.

Возьмем Книгу Иова. С чего там начинается история? Со спора Бога с дьяволом, с пролога на небесах. Что такое пролог, спор Бога с дьяволом? Это трансцендентность, где создается условие существования человека. В этом споре создается возможность того, что кто-то на небе даст существование кому-то на земле. То есть субъективность — это не то, что принадлежит человеку. Это то, чему принадлежит человек и что позволяет ему искать в вере объективность объекта. Но это одновременно и определение искусства. Без веры в образ искусство невозможно.

У Экклезиаста человек — животное. Человек у Иова — существо божественное. В первом случае искусство связано с развлечением. Во втором — с искушением.

Теперь посмотрим, что говорит об искусстве Николай Степанович. «В молодости я часто посещал театр и теперь раза два в год семья берет ложу и возит меня „проветрить“…». И что там, в театре, увидел Николай Степанович? Во-первых, что в нем по-прежнему нет стакана чистой воды. Во-вторых, театр всё также состоит из антрактов, когда играет без надобности музыка, а мужчины идут в буфет и пьют вино. В-третьих, в театре артисты с неестественной напряженностью читают монологи с шипением в голосе и судорогами во всём теле.

«Когда актер с головы до ног опутанный театральными традициями и предрассудками старается читать простой, обыкновенный монолог „Быть или не быть“ не просто, а почему-то с шипением и с судорогами во всем теле, или когда он старается убедить меня во что бы то ни стало, что Чацкий, разговаривающий много с дураками и любящий дуру, очень умный человек и что „Горе от ума“ не скучная пьеса, то на меня со сцены… веет рутиной…».

Николай Степанович похоронил искусство в повседневности быта. А что делать артистам? Русский Фауст делает вывод: господа артисты, бросьте вы театр, станьте хлебопашцами, врачами, учителями, и тогда жизнь наладится.

Катя прямо говорит Николаю Степановичу, а значит, и Чехову, что они ничего не понимают в искусстве, а значит, и в человеке. «К искусству у вас нет ни чутья, ни слуха», — говорит она. Субъективность — не сумма переживаний субъекта, а подчинение человеком себя тому, во что он верит. Катя — это как Гретхен Фауста, но Николай Степанович не Фауст, а земский доктор.