Князья тишины: топ-5 самых тихих альбомов шумовой сцены

Arum Lilies — Dismal Fantasies CD (Death Continues, 2017)

20 января 2017 года в Мельбурне торчок Димитриос «Джимми» Гаргасулос сыграл в Мистера Мерседеса, атаковав на угнанной машине толпу пешеходов (преимущественно детей и молодежь). По признаниям убийцы — осознанно, ибо так велели Бог, иллюминаты и правительство. Трагедия потрясла Австралию и была прописана в криминальной истории страны под названием Мельбурнской автобойни.

На своем CD-дебюте шумовик Марк Гроувз ака Arum Lilies не раз обращается к случившемуся (как-никак все произошло в его родном городе). Снепшоты по сабжу красуются на обложке, а путаная речь Джимми из зала суда — в треке Venal Dogs. О стиле проекта догадаться несложно: это power electronics в маниакальной традиции Slogun, Deathpile, etc. Однако миссионеров тру-крайма Гроувз чтит чисто тематически, по звуку же все намного хитрей.

Марк рос «в поле такого напряга, где любое устройство сгорает на раз» — то бишь в павервайоленсе, которым славен локальный андер.

Понятно, что при таком старте PE in the face уже не работал. Выход был очевиден: «стать таким, как стекло в воде», обернуться вкрадчивым шепотом, как это провернули Sutcliffe Jügend на революционном своем диске Blue Rabbit, где шум «обесточен» в угоду органике. С оглядкой на «Сатклифф» и сочинились «Мрачные фантазии» — микс тревожных дронов с «шуршиками» в электроакустическом поле.

«Альбом я писал летом, используя наработки другого своего проекта, Von Einem, — вспоминал Марк. — Стояла жара, и каждый вечер я возился с четырехдорожечным кассетником Tascam 424 MKII, лакая дешевое белое с пивом». Эксперимент удался: электроника Arum Lilies не давит, но словно электризует воздух. Причем, как заведено в шуме с головой, любые случайности — не случайны; пригодился даже гул вентилятора, что сопровождал эти липкие сессии. Впрочем, до гротеска Absurd Cosmos Late Nite (с его хрустом чипсов на диктофон) Гроувз не доходит: белые лилии — цветы смерти, в которой нет места для анекдотов. То ли дело тревожная, маниакальная тишина. Она, по сути, на первых ролях в сценарии «Мрачных фантазий» — незримой тенью с «опаской» наготове за спиной слушателя. Дальше были Nuori Veri, The Day of the Antler и The New Boyfriends, что буквально увели индастриал в лес по Юнгеру. Но про них как-нибудь потом. А пока послушаем тьму души человеческой в большом городе.

Alchemy Of The 21st Century — Beauty Of Aesthetic Imperfection CD (Freak Animal Records, 2011)

Перезагрузку всякий шумовик из разумных мыслит по своему. К примеру, Миколас из Body Cargo любит «одураченным» глазеть на голых дам, лупящих друг дружку страпонами в порнофильмах Ultimate Surrender; харшер Дэниэл Менч бегает босым по пересеченной местности Орегона с верным песиком подмышкой; великий «хейтер» Юпитер-Ларссен выдумывает собственные шрифты для типографий, etc. А вот для Микко Аспы, похоже, свободного времени не существует. Каждую секунду здесь и сейчас он фиксирует в комиксах, фото, коллажах, зинах, порно и, конечно же, музыках. Иначе нельзя, ведь цивилизация распадается беспрестанно. Оттого, провозгласив себя провидцем распада (см. альбом Seer of Decay от Grunt, культовой ПЕ-формации мэтра), Аспа всеобъемно его исследует.

Каждая вылазка на окраины родного Лахти превращается в акт тихой охоты за «шуршиками» в местах столь отдаленных, что черт ногу сломит.

Так и родился Alchemy Of The 21st Century — один из самых удивительных проектов финского культуртрегера.

Задумал его мистер Аспа еще в 1996 году. Тогда, правда, алхимия привязывалась к 20 веку и звук был соответствующий — индустриальный. Но чем больше музыкант углублялся в эту область, тем причудливее мутировало его детище. По итогу к нулевым Микко дорос до неоклассики, обильно сдобренной field recordings. С одной стороны, альбом дышит органикой: в нем много воды, огня, хрустящего льда. С другой — царствуют струнные и цимбалы, записанные музыкантом живьем, без наложений. Впрочем, звучат они так, будто были подобраны на свалке по пути в студию. Больней всего от виолончели: кажется, твои перепонки полосуют бретоновским лезвием (см. «Андалузского пса»). Что, неуютный образ? Ну так все настоящее таково, если цитировать Летова. Егора, к слову, мэтр Аспа тоже уважает, чего никогда не скажешь по саунду релиза: Beauty Of Aesthetic Imperfection прописан аккуратно, чисто, по всем канонам академической музыки. И конечно, как заведено в лучших академиях, тишина здесь — отдельный инструмент с персональным тембром. Микко и ранее с ней работал, но никогда — с такой чуткостью и тактом. Ледяным ветром тишина возводит бесприютность финской зимы в куб, выстуживая в нем каждый угол, где можно было бы укрыться слушателю.

Удивительно, что при всех подобных характеристиках альбом лишен наносного пафоса, который сквозит даже в лучших работах саунд-арта.

Beauty Of Aesthetic Imperfection — продукт распада постиндустриального мира, где не осталось ни человека, ни бога. И любые попытки приспособить сюда чью-либо историю заведомо провальны. В конце концов, красота просто есть. А слышите вы ее или нет — это, уж пардон, ваше половое горе.

Joseph Clayton Mills — The Patient CD (Entr’acte, 2013)

Комплексы, комплексы… Как заметил писатель П. Тетерский, именно они дали миру Франца Кафку. Однако даже хирургическая точность этих слов не передает весь ужас, каковым, по сути, являлась жизнь великого ипохондрика. Каждодневный ад Кафки бил больнее непрерывного суицида по Неумоеву. Он боялся всего на свете (от мышей до собственного отца), не закончил ни одной из своих главных книг, а редкие приливы уверенности в себе воспринимал как издевку бытия, за которой непременно последует что похуже. Так и вышло: смерть Кафки стала апофеозом боли. Из-за туберкулеза гортани он не мог даже пить, поэтому врачи санатория в Кирлинге, где больной доживал последние дни, кормили его с помощью винных и пивных вливаний через горло. Таким образом финал Кафка, считавший слова «единственным оправданием своей жизни», встретил фактически немым; с близкими приходилось общаться посредством заметок на клочках бумаги. В них умирающий от голода мог оценить выбор пива, извиниться перед всеми за причиненные неудобства, а то и вовсе погрустить о вечной весне.

«В основном это были намеки, о смысле которых мы догадывались сами», — вспоминал Макс Брод, верный друг и душеприказчик Франца.

Эти death notes и составили нарратив «Пациента» — монументальной работы Джозефа Клейтона Миллза, саунд-артиста из Чикаго. Хотя авторским текстом Миллз не ограничился: с его подачи обрела звучание даже медкарта Кафки, фрагментарно представленная в специальной книге-буклете к CD. Жанрово тут все непросто. Миллз и его коллеги мешают music concrete, импрув, «полевки», дэс-эмбиент. Из инструментов — фортепиано, рацию, кассетные плееры, аккордеон, плюс страницы, вырванные из псалтыря (sic!). С их помощью создается атмосфера столь асфиксивная, что внутри нее сам начинаешь задыхаться. Но страшней всего не похоронная поступь Хесса (ударника метал-дронеров Locrian), и даже не спазмы бас-кларнета, символизирующие «паничку» — но тишина между ними. Стерильная, клиническая тишина, что лишь подчеркивает боль, не умаляя ее. Потому одних партитур недостаточно, чтобы переиграть этот страшный альбом, скажем, на условной кафедре саунд-дизайна. Немой звук дóлжно пережить — так, как переживал его пациент К в клинике на задворках Вены. Ну что, примерим галстучек?

Atrax Morgue — Paranoia CD (Old Europa Cafe, 2000)

«Для меня нет иных богов, кроме моего собственного трупа». Откуда, на ваш взгляд, эта фраза? Юный хип укажет на мамлеевских «Шатунов» и, естественно, прогадает — в отличие от шумовика со стажем, что ухмыльнется плотоядно, узнав интонации мистера Atrax Morgue. В школе злословия, каковой является вся мировая сцена PE, такие заявления — не редкость, ибо noblesse как бы oblige. Однако гений Марко был иным взаправду. И не оттого, что подкрепил слова делом, повесившись весной 2007 года (хотя многим и того хватает).

Величие Корбелли зовется честностью: музыкант во всем шел до конца, зная, что «лишь через крайность можно превзойти самого себя».

А ведь это большой подвиг — хладнокровно отринуть все звуковые ткани и жилы, оставив пульсацию одного-единственного нерва, эдакий росчерк бритвы по линии вен. Старый Буйвол чувствовал этот нерв на «Черном всаднике» («Разве негоже снять с себя кожу и в голых костях танцевать?») — но он все еще пел. А Марко не поет, он воет, стонет и оргазмирует в петле изнуренной некрофилии.

Paranoia — первый и единственный CD-релиз музыканта на постиндустриальном значке Old Europa Cafe. Под его эгидой Марко явно решил поглумиться: дизайн буклета отдает выхлопом психоделики, как в 1960-х. Треклист — чистое убийство: тут тебе и «Obsessed by images», и «Disgusted», и знаковая «I Execrate My Eyes», которую по праву можно считать психопатической «вышкой» Atrax Morgue периода зрелости. И ладно, что в плане структур здесь ничего нового (да и сами они просты как мычание). Зато все главные инструменты в деле: голос, фидбек и тишина параноидального тона. Первые два даруют ценителю невыразимую усладу аудиоболью в стерео. А тишина — это смерть. Та, которой так вожделел автор проекта, сношая пластиковый череп.

Haptic — Abeyance CD (Entr’acte, 2013)

Чаще всего музыкальные рецензии пишутся не про музыку. Тексты — про эго рецензента, барином жирующего на чужой перинке. Но сколь ровно не стели ты слов простыни под условный дрон Арктики, а зима застелит ровнее. Сколь крепко не хватайся за корни — древо стоит крепче. И уж совсем глупо рвать глотку, когда в уши поет тишина — кромешная, всех оттенков серого сразу. Оттого и сейчас можно смело удалить вышенаписанное: на Abeyance — наверное, главном диске супер-группы Haptic из Чикаго — господа Миллз, Хесс и Адам Сондерберг спокойно обходятся без слов.

Правда, стороннему слушателю может показаться, что здесь и музыки нет (пусть и в «конкретном» плане).

Сорок с лишним минут «Отсутствия» — это записи пустых комнат, помноженные одна на одну и утопленные в электронике. Вся эта «энвайроментальная» история размазана в кашу столь густой консистенции, что ухватить в ней комки сюжета почти нереально. Местами лишь доносятся откуда-то из глубины призрачные нотки фортепиано, словно посторонний некто наигрывает Фельдмана — не нарушая общей целостности полотна, но чуть приукрашивая ее робким своим мерцанием. Достигаемый при этом эффект «обезличивания» странно резонирует с эмбиентным по сути феноменом harsh noise wall. Точнее, с многочасовыми сетами нигилиста Вомира, которым внимают лежа, натянув на голову пакет для мусора. Аналогичная немая статика, асфиксивная красота пустоши… Так действуют стимуляторы на третьи сутки марафона: снаружи упоротый замедлен до полутрупа, зато внутри продолжает роиться нервная жизнь насекомого. Пожалуй, такую вот музыку ничего стоило взять в дорогу S. Карме из «Стены», герою самой загадочной книжки Кобо Абэ, прежде, чем трипануть на край света. Хотя и нам, самоуниженным и обнуленным, стоит к ней прислушаться. Ведь и ныне край света для каждого — его собственная комната, где шершавые стены — ограничивающий горизонт.