20 заповедей Джеймса Балларда

Сейчас не во что верить. Потребительское общество, к которому так стремились люди, кануло в прошлое, как все мечты, которые сбываются и устаревают, сменяясь чувством пустоты. Поэтому люди верят в любую крайность — даже самая невероятная бессмыслица лучше, чем ничего.

Людей нужно постоянно тормошить, иначе все летит к черту. Только преступность способна их расшевелить. Они понимают, что нужны друг другу, что вместе они больше, чем сумма частей. Но чтобы они осознали это, их безопасности всегда должно что-то угрожать.

Пересечение границ — моя профессия. Эти полосы ничейной земли между контрольно-пропускными пунктами каждый раз обещают так много: новую жизнь, новые ароматы и новые впечатления. Но в то же время они вызывают у меня смутное чувство тревоги, побороть которое я не в силах. Когда таможенники досматривают чемоданы, мне кажется, будто они пытаются распаковать мое сознание, найти в моих мечтах и памяти что-то запрещенное к провозу.

Безвольный и сонный мир уязвим для любого пронырливого хищника. Политика — приятное времяпрепровождение для касты профессионалов, но едва ли в состоянии увлечь остальных. Религиозная вера требует огромных усилий воображения и чувств, которые трудно разбудить, если вы плохо соображаете после изрядной дозы снотворного. Единственное, что еще может взбодрить людей, — это угроза, прямая и недвусмысленная: она-то и вынуждает сплотиться и действовать сообща.

Фашизм фактически был психопатологией, которая служила глубинным подсознательным нуждам. Годы формирования буржуазного сознания привели к тому, что Европа стала задыхаться в тисках работы, коммерции и конформизма. Европейцам нужно было вырваться из этих тисков, изобрести объекты ненависти, которые могли бы освободить их, и тут они обнаружили, что какой-то австрийский недотепа будет счастлив сделать эту работу.

Homo Sapiens в массе своей представляет собой более отвратительное зрелище, чем чуть ли не все остальные виды животных. Загон с лошадьми или молодыми быками производит впечатление могучей, нервной грации, тогда как это скопище коленчатой, бесцветной, как у альбиносов, распростертой на песке плоти напоминает больную фантазию художника-сюрреалиста на анатомические темы.

Человеческое тело — это послушный работяга, его нужно кормить и чистить, а ещё — давать ему в меру сексуальной свободы, для разрядки. Но секс больше не связан с анатомией. Он теперь там, где ему самое место — в голове.

Наша проблема не в том, что среди нас слишком много сумасшедших, а в том, что их слишком мало. Мы — существа, пригвожденные к конвейеру однообразного труда, монотонность и обыденность правят бал. В абсолютно здравомыслящем обществе единственная свобода — это безумие.

Давным-давно люди считали, что в будущем будет больше времени для досуга. И это справедливо — для неумех и бесталанных личностей, которые мало что могут внести в общую копилку. Если люди довольны своей работой, досуг — в старомодном понимании этого слова — им ни к чему. Никто никогда не спрашивает, как отдыхали Ньютон или Дарвин или как проводил выходные Бах.

Я верю таинственной красоте Маргарет Тэтчер, своду её ноздрей и сиянию нижней губы; тоске раненых призывников Аргентины; беспокойным улыбкам сотрудников бензоколонок; своей грёзе о Маргарет Тэтчер, о том, как её ласкал юный аргентинский солдат в забытом мотеле под присмотром сотрудника бензоколонки, больного туберкулёзом.