От нейроархеологии до нейромагии: как культура и технологии влияют на эволюцию мозга

— Каким образом культура меняет наш мозг?

— За ответом на этот вопрос можно обратиться к нейроархеологии. Как считают нейроархеологи, не только возможности мозга позволяют человеку создавать те или иные культурные практики, но и та культура, которую создает человек, накладывает отпечаток на его дальнейшую эволюцию.

Культурная среда, которую человек создал сотни тысяч лет назад, отдала предпочтение обладателям определенного мозга, то есть, по сути, мозгу с определенными мутациями. Люди с таким мозгом выжили в той культурной среде и двигали ее вперед, новая культурная среда опять отдала предпочтение обладателям определенного мозга, они снова изменили культуру, в которой жили.

То есть с определенного момента мозг действительно эволюционирует в контексте культуры: культурных орудий, практик и т. д. Но точной границы — в какой момент времени появляется культурный человек — мы провести не можем.

Например, орудия изготавливают и используют человекообразные обезьяны и некоторые виды птиц. Более того, животные могут учить детенышей использовать орудия: например, шимпанзе учат детенышей использовать палочки для добывания муравьиной кислоты прямо из термитника. И это реально процесс обучения, передача опыта, но есть одно но — шимпанзе орудия труда не хранят. А это как раз характеристика культуры — мы храним и передаем культурные практики и орудия труда.

При этом есть так называемый критерий Хрустова: животные не могут использовать орудия для изготовления орудий. То есть их предел для решения сложных задач, которые не решаются одним действием (увидел приманку — взял приманку) — подготовительная и исполнительная фазы. Допустим, обезьяна находит палку, которой сможет придвинуть приманку — это подготовительная фаза, и затем придвигает приманку — это исполнительная фаза.

Считается, что человеческое мышление развивается из этой подготовительной фазы, когда она становится автономной. И у человека эта фаза может быть разложена на сколько угодно ступеней: мы можем использовать орудия для изготовления орудий, можем купить орудие, с помощью которого какой-нибудь человек приготовит нам еду, и т. д.

У обезьян эта фаза подготовки всегда встроена в текущую ситуацию, как я уже сказала, они орудия не хранят. Им не нужна культура как таковая, но это не отменяет поведенческих традиций, которые могут передаваться из поколения в поколение.

Некоторые обезьяны, например, передают традицию макать батат, сладкий картофель, в соленую воду. Одна группа обезьян это делает на протяжении многих поколений, а другая этого не делает, потому что у них такой поведенческой традиции нет.

Так что, возвращаясь к вопросу, человеческая культура эволюционирует вместе с человеческим организмом. Первую работу на эту тему еще в 1980-х годах издали очень авторитетные исследователи — Ричерсон и Бойд. Они заявили, что культурные практики, например использование орудий, создание одежды, предпочтение тех или иных продуктов питания, фактически выступают как формы приспособления к среде, подлежащие отбору. И какие-то бесполезные культурные практики теряются, а какие-то полезные закрепляются.

— Это именно в социуме происходит? Или мозг любого из нас при рождении — это не чистый лист? Допустим, мои родители — алтайские шаманы, но меня младенцем увезли в Мексику, и, когда подрастаю, я всё равно тяготею к культуре шаманизма, даже не зная о своих корнях?

— Очень сомнительно. Я не склонна считать, что какие-то культурные практики можно рассматривать как врожденные. В Мексике и из ребенка британского лорда воспитают духопоклонника. Эта история схожа с языком. До сих пор тянется дискуссия: существует ли врожденная предрасположенность к языку. Но очевидно, что, когда доречевой ребенок оказывается в той или иной языковой среде, неважно какой, он вырастает в носителя соответствующего языка.

— В фильме «Джанго освобожденный» герой Леонардо ДиКаприо показывает ямочки на черепе одного из своих рабов и говорит, что это ямочки покорности. Вопрос первый: насколько он ошибался?

— Вы, наверное, слышали про недавний большой скандал, когда нобелевского лауреата Джеймса Уотсона, одного из тех, кто описал двойную спираль ДНК, лишили всех почетных званий. Научный мир гудит, потому что 90-летний Уотсон вновь позволил себе, не первый раз уже, высказывание о генетических различиях, связанных с интеллектом, между представителями негроидной и европеоидной рас.

И, несмотря на заслуги, несмотря на почтенный возраст, несмотря на то, что вокруг него выстроен целый исследовательский институт, научное сообщество Уотсона забанило. Современная наука таких идей не принимает.

А сама история про ямочки и шишки на черепе, как вы понимаете, не новая. В конце XVIII века Франц Галль считал, что у человека те или иные особенности поведения, или «способности», локализованы в определенных частях мозга. И если у нас, допустим, щедрость локализована в мозге вот в этом месте и человек щедр, то эта зона разрастается, подпирает череп изнутри — и на черепе возникает шишка.

В свое время Франца Галля всерьез не очень принимали, хотя его идея, что некоторые функции мозга связаны с определенными его зонами, продолжает существовать в современной науке. Другое дело, что его трактовка была наивна.

— Вопрос второй: вы как-то сказали, что если смотреть на культуры разных времен, то мы можем понять, как работал мозг людей тех эпох. Как именно работал? И значит ли это, что мозг рабовладельца — это уже, скорее, исключение, эволюционно это вышло из моды?

— Это сказали представители всё той же нейроархеологии, в частности Ламброс Малафурис, один из наиболее интересных, на мой взгляд, современных исследователей. Это его идея, что на основе культурных практик мы можем реконструировать мозг давно живших людей. Например, мы можем предположить, как работал мозг человека, который изготавливал более древние олдувайские рубила, и человека, который изготавливал более новые — ашельские.

Исследователи приглашают современных взрослых здоровых людей и просят их изготавливать рубила разного типа, относящихся к разным этапам человеческой культуры, и регистрируют активность их мозга.

Оказывается, при изготовлении более древних рубил задействована прежде всего теменная кора головного мозга, которая отвечает за организацию движений в пространстве. Что это означает? Это означает, что в олдувайском рубиле каждый предыдущий скол определяет, каким будет следующий: если так рубанул, то следующий ты можешь сделать только так, ты не исходишь из какого-то образа орудия, ты его изготавливаешь, отталкиваясь от того, каким оно получается.

А с ашельскими всё не так. Там уже задействована прежде всего лобная кора, которая связана с планированием. То есть человек заранее знает, какой будет последовательность движений, чтобы получилось орудие нужной ему формы.

А что касается мозга рабовладельца, то не надейтесь, эволюция — это не настолько быстрая штука.

По сути дела, у нас тот мозг, который сформировался полторы-две сотни тысяч лет назад.

И те же дискуссии про язык — может ли он быть врожденной системой или нет — во многом упираются в аргумент, что язык человеческого типа появился позже, чем могла бы сложиться биологическая система организма.

— И можно не надеяться, что, несмотря на то, что мы прошли через огромное количество войн, у нас когда-то атрофируется стремление к насилию?

— Это вопрос потребностно-мотивационно-ценностный. И это тоже великий спор — стремление к разрушению, агрессия, они же тоже эволюционировали, они же тоже сложились в эволюции для чего-то.

Лоренц в своей книге «Так называемое зло. К естественной теории агрессии» показывает, зачем она нужна: для защиты, для захвата территории, для размножения — у агрессии много полезных биологических функций.

А Фрейд постулирует, что стремление к разрушению — это один из двух врожденных биологических инстинктов наряду со стремлением получать удовольствие.

— С волком смогли справиться, собачек теперь носим под мышкой. Может, получится и с нами? Общество всё равно так или иначе отгораживалось от агрессивных и буйных людей — посредством тюрьм, казней и психбольниц.

— Волк стал объектом искусственного отбора. Люди специально тысячелетиями в каждом помете выбирали самого неагрессивного щеночка, скрещивали его с другим самым неагрессивным щеночком, соответственно, выводя условно чистые линии неагрессивного животного. Хотя в популяции собак мы тоже можем получить какое-то распределение по агрессивности. Но это целенаправленная человеческая активность по выведению биологического вида с искомыми свойствами.

Точно так же мышей в исследовательских целях отбирают по интеллекту: выводят чистые линии умных мышей, которые, например, хорошо ищут выход в лабиринте, и чистые линии глупых мышей. Чем дальше выводят, тем больше эти линии расходятся: тем умнее из поколения в поколение становятся умные мыши, и тем глупее становятся глупые.

А с людьми мы не производим такого направленного отбора. Другое дело, что есть расслоение. Я читала работу про Великобританию, где исследователи приходят к выводу, что определенные слои населения постепенно, не в течение года, как мыши, но в течение столетий, расходятся по ряду показателей. Просто эти слои практически перестали смешиваться.

— Как профессия может изменить наш мозг?

— Начнем с того, что одно из главных свойств мозга — это пластичность. Есть системы организма, которые фактически сформированы. Да, они растут, но если не мешать им расти, они меняться не будут. А мозг будет выстраиваться в соответствии с теми знаниями, теми культурными практиками, которые на него воздействуют.

— То есть настроек по умолчанию очень мало.

— Да, ребенок рождается с некоторым количеством врожденных рефлексов, но на их основе выстраивается великое многообразие форм поведения. И вот тут мы переходим к вашему вопросу: ваш мозг и мозг балерины работают по-разному, более того, у вашего мозга и ее еще и объем специализированных структур тоже будет отличаться.

Ведь что такое профессия? Это набор знаний, умений, навыков, каждый из которых требует вовлечения определенного набора структур мозга.

Это выяснилось, когда методы изучения мозга стали более точными. Исследователи научились регистрировать не только, какие зоны мозга вовлекаются в решение той или иной задачи, но и какой объем белого и серого вещества в той или иной зоне сосредоточен. Это называется морфометрия. И после этого ученые начали измерять с использованием томографа объем структур и областей головного мозга представителей разных профессий.

Я в свое время коллекцию собирала: посмотрели музыкантов, шахматистов, автогонщиков, парфюмеров, в общем, людей самых разных профессий, связанных с какими-то специфическими операциями. И обнаружили, что соответствующие участки коры головного мозга у одних структурно больше, а у других меньше. Например, те зоны, по которым шахматисты отличаются от нешахматистов, меньше.

— То есть мозг решил, что ему лучше чем-то пожертвовать?

— Сложно сказать. У музыкантов обнаружили и то и другое. У балерин больше те зоны, которые связаны с управлением движения, а у дегустаторов увеличиваются обонятельные отделы коры.

Но пока не понятно, за счет чего происходит увеличение. То ли это соединительная ткань, то ли это связи между нейронами, то ли это нейрогенез, то есть рождение новых нейронов.

Хотя последнее едва ли. Потому что был очень знаменитый и социально значимый проект с румынскими детскими домами. Ученые смотрели, как на развитие мозга ребенка влияет то, что он попал в детский дом. Оказалось, катастрофически влияет.

Первые несколько лет в детском доме ведут к тому, что объем серого вещества головного мозга ребенка уменьшается, он меньше, чем у семейного ребенка того же возраста.

Тогда же обнаружили еще одну фантастическую вещь: если ребенка усыновляют в раннем возрасте, то компенсация объема мозга возможна, но не за счет серого вещества, а за счет белого, то есть не за счет количества нервных клеток, а за счет проводящих путей, связей между ними.

Физиологи и анатомы делают свои выводы, социальные работники — свои. Но данные таковы: раннее сиротство в обедненной среде (румынские детские дома — примерно то же самое, что российские провинциальные детские дома) серьезно сказывается на строении мозга; но в раннем возрасте компенсация возможна.

Если сложить всё это, то получается, что всё, что человек осваивает, что он переживает, так или иначе перестраивает его мозг.

— Кроме профессий и обстановки в семье есть еще какие-то существенные вещи, которые могут повлиять на развитие мозга? Например, есть человек восточной культуры и человек западной культуры — особенности их мышления различны? Или меня, как и Уотсона, надо забанить?

— Ричард Нисбетт в 1990-е годы заявил, что люди, принадлежащие к западным и восточным культурам, различаются по особенностям восприятия и мышления.

По его мнению, восточные люди воспринимают мир целостно, западные — аналитически, выделяя в нем главное и отбрасывая ненужное. И эти особенности были связаны с характеристиками самих культур.

Что такое восточная культура? Это культура коллективистская, культура, в которой важна община, социальная группа, важно иметь в виду, как какой-нибудь твой поступок (выбор карьеры или семейной пары) скажется на благополучии троюродной бабушки двоюродной тетушки. И поскольку культура такова, то и мышление начинает обретать свои особенности. Восточный человек, глядя на картину, запоминает и фигуру, и фоновые детали в равной степени эффективно.

Что такое западная культура, прежде всего американская? Это культура индивидуалистская. Культура достижения индивидуальных целей, выстраивания индивидуальной карьерной траектории вне зависимости от того, как это аукнется во Вселенной. И западный человек, глядя на картинку, скорее запомнит главного героя и не обратит внимание, что там стояло в горшке на подоконнике.

Есть типичный тест для сравнения особенности мышления людей западной и восточной культур — «Третий лишний», когда человеку дают набор корова — курица — сено и просят выбросить лишнее.

Западный человек выбрасывает сено, потому что существенные признаки коровы и курицы — домашние животные, сено этим признаком не обладает. Восточный человек выберет корову и сено и выкинет курицу, потому что корова и сено принадлежат к одному целостному контексту, к одной ситуации, а курица туда не вписывается.

— А смешанного типа нет? Курица может копаться в сене.

— На самом деле, если мы будем работать с конкретными людьми, скорее всего, найдем что угодно в любой культуре, но по большим выборкам оказывается, что западные люди больше ориентируются на существенные признаки, восточные — на ситуацию, контекст.

И когда мы учим ребенка, мы определенным образом формируем функциональные системы в его мозге, реорганизуем, где та или иная функция будет локализована.

Европейская система обучения ведет к тому, что функции счета у человека сдвинуты в левое полушарие, к речевым зонам, а у японцев они же сдвинуты в правое.

Когда вы и японец считаете в уме, решаете один и тот же пример с одной и той же скоростью, у вас больше вовлечено левое полушарие, а у японца — правое.

— Получается, параллельно японец может и литературу обсуждать?

— Говорят, что на переговорах японцы всегда в выигрышной позиции, потому что они могут вести переговоры и одновременно просчитывать условия сделки.

— Если мозг пластичен, какие-то его участки увеличиваются или уменьшаются, а многие люди любят получать всё и сразу, возможно ли, чтобы усилить работу нейронов, условно обмотать голову фольгой, условно засунуть ее в микроволновку, на определенные зоны воздействовать и всё — я готов к сессии, я помню весь список кораблей в «Илиаде»?

— Хотите жареный мозг — можно. Некоторое время назад возлагались большие надежды на методы стимуляции мозга, в частности слабым постоянным током. Предполагали, что так можно и когнитивные способности улучшить, и депрессию вылечить. Этим и занимались, но никаких доказательных исследований до сих пор не опубликовано.

Чаще стимуляция ведет к временному, быстро проходящему нарушению той или иной когнитивной функции.

Если на речевые зоны воздействовать магнитными полями или током в то время, когда человек говорит, он говорить нормально не сможет.

Есть другой способ — заняться чем-то новым. Все новые занятия полезны. Главное — именно позаниматься.

— То есть лучше просто, если я филолог, походить на математические курсы?

— Будет очень полезно. Либо можно придумать себе более приятное занятие, например поучиться каллиграфии. Мозг нагружать надо. Но не перегружать. Ничего, кроме невротизации, человек от перегрузки не получает. «Ах, я ничего не успеваю», — помните этого несчастного белого кролика из «Алисы в Стране чудес»? Сложно сказать, навредит ли перегрузка мозгу, но перегрузка плоха для человека как для целостной личности, потому что у него возникает ощущение постоянной беспомощности перед потоком задач и информации.

— Но поток информации сейчас огромный, мы на многое непроизвольно обращаем внимание, а вы как раз внимание и изучаете. На ваш взгляд, люди — внимательные существа?

— Смотря к чему. Когда наше внимание эволюционировало как механизм биологический, среда не была настолько обогащена: лес, костер, траву найти и в суп нарвать или без супа пожевать. Мы не эволюционировали для жизни в той информационной среде, в которой мы живем сейчас. Важно было удерживать объект в фокусе внимания, если мы говорим об охоте или собирательстве. Мы и сейчас можем эффективно удерживать объект в фокусе внимания, но при этом теряем огромное количество информации, и плохо — когда важной.

Самая страшная история — это история про автовождение. Слишком большое количество жертв связано именно с ошибками по невниманию.

Водитель не заметил, что к дороге подходит пешеход, хотя, возможно, водитель был сконцентрирован на вождении. А если появляются дополнительные помехи, связанные с переключением внимания, если водителю кто-то звонит по телефону, то вероятность того, что он отвлечется, растет.

Для внимания, несомненно, характерно множество ограничений. Если посмотреть на обычного человека в жизни, иногда становится страшно, как мало он замечает. Но всё равно он вполне эффективен. Мы как-то справляемся со своими рабочими обязанностями, читаем, поддерживаем беседу.

— Если наше внимание — достаточно дикий зверь, и многое нас может отвлекать, почему люди так любят включать фоновую музыку, когда работают? Разве она не должна мешать?

— Фоновая музыка — это не та музыка, в которой нам важна мелодия, композиторское решение, переход из тональности в тональность, это музыка, которая, скорее, задает ритм и поддерживает общий уровень активации организма.

Фоновая музыка — это такой аналог кофе.

Чем выше уровень активации, уровень бодрствования, тем человек внимательнее. Та же история про радио за рулем: да не слушает его водитель, но ему оно нужно, чтобы просто поддерживать определенный уровень бодрствования и не заснуть.

— В своих работах вы так или иначе говорите про автоматическую обработку информации. И приходите к парадоксу, что если эта автоматическая обработка есть, то нет свободы воли, а вроде как свобода воли всё равно есть, и нейроэкономисты говорят, что они уже приручили свободу воли. Как вы для себя этот парадокс решаете?

— Когда мы говорим об автоматических процессах, то здесь вопрос о свободе воли в принципе не встает. Автоматические процессы — это либо врожденный автоматизм, то есть рефлексы: коленный рефлекс, мигательный, либо какие-то процессы, которые очень хорошо оттренированы. Если вы давно вяжете, вы можете вязать какой-то рутинный шарфик и размышлять о судьбах мира или вести философские беседы, то есть вы не здесь, вы не обращаете внимание на шарфик, вы в том, о чем вы разговариваете, о чем думаете.

Очень много таких автоматизмов и в познавательной деятельности, в чтении. Вы не задумываетесь о том, чтобы опознать каждую букву, когда читаете. А когда-то это было именно так.

Когда-то вы по определенным правилам распознавали букву, громко ее называли, потом другую, потом у вас получалось слово, это было очень здорово. Сейчас вы узнаете содержание текста, не думая о том, как вы его распознаете. И здесь вопрос о свободе воли не встает.

Вопрос о свободе воли — это всегда вопрос о выборе и принятии решений, потребительского, финансового — любого: заводить семью или не заводить, тратить больше времени на работу или нет, сходить в театр или нет.

Тут вопрос в том, где вы располагаете так называемый локус контроля — или управление своей собственной жизнью, — готовы ли вы списать свое решение на что-то (за меня решила среда или за меня решил мой мозг, а я у мозга дурачок). Или вы можете приписать принятие решение самому себе.

И когда вы приписываете решение самому себе, говорите «это мой выбор», вы тем самым наделяете себя свободой воли. Но это не отменяет того, что вы приняли решение благодаря тем или иным мозговым процессам.

А логика нейроэкономики такая: если мы считаем, что эта структура мозга нужна для решения той или иной задачи, например для принятия решения, для осуществления или неосуществления альтруистического поведения, давайте мы прямо в эксперименте воздействуем на нее направленным магнитным полем, и если мы видим сдвиг критерия при принятии решения, значит, мы попали, значит, вот эта зона мозга за нас решения и принимает.

Но у меня всегда остается один вопрос: а остальной мозг? Мозг — это сложная функциональная система. Тот же вопрос возникает у меня в истории про «нейрон любимой бабушки», про нервные клетки, которые избирательно активируются в ответ на определенный тип воздействия.

Как нашли «нейрон любимой бабушки»? Есть больные эпилепсией, которым не помогают традиционные методы лечения. Тогда им в височную кору вживляют три сотни электродов, которые позволяют гасить приступ. В остальное время нейробиологи могут с этих электродов записывать любую информацию.

И обнаруживается, что можно найти нейрон, который избирательно активируется, когда человек смотрит «Симпсонов» и когда он ничего не смотрит, но вспоминает «Симпсонов». Или можно найти нейрон, который активируется в ответ на любое изображение актрисы Холли Берри — в любом фильме, имени в титрах, голоса. То есть такой нейрон Холли Берри.

Но вопрос: можем ли мы сказать, что информация о Холли Берри живет в этой одной нервной клетке, может быть, таких клеток много, но во все остальные электроды не воткнули, а в этот воткнули, повезло — и с него пишем?

И можно ли сказать, что принятие решений живет только в этом мозговом центре? На мой взгляд, вопрос спорный.

— Как можно тренировать внимание?

— Во-первых, как показывают исследования, на внимание очень хорошо влияют компьютерные игры-бродилки. Но в небольшом объеме, час в день — этого вполне достаточно.

Во-вторых, очень хорошо помогают задачки из детских журналов: найти 10 отличий или распутать запутанные дороги. Коэффициент интеллекта вы себе не увеличите, но будете более внимательны к деталям и сможете дольше удерживать внимание.

И самое главное, что я всем советую, хотя это, скорее, не о тренировке, а об оптимальном функционировании наших систем внимания: не дергаться на каждое оповещение в социальных сетях. Выделяйте себе больше времени при работе над той или иной задачей, потому что переключение внимания — это всегда время на то, чтобы въехать, и некоторое время, чтобы выехать. Когда начинаете метаться между информационными каналами, вы на выехать и въехать тратите существенно больше времени, чем на то, чтобы информацию анализировать.

— На ваш взгляд, техника сможет помогать нам следить за нашим вниманием?

— Над этим давно работают в автомобильной индустрии: разрабатывают системы, которые следят за направлением взгляда водителя, и системы регистрации неожиданных объектов на дороге. Потому что понятно, что люди подвержены великой иллюзии сознания, когда кажется, что мы видим всё, на самом деле — очень мало. Для компьютера все части изображения равнозначны. И если водитель отводит взгляд от дороги, включаются автоматические системы реагирования.

Но несмотря на то, что работают над этим давно, эти системы всё еще очень дорогие. Хороший прибор для регистрации движений глаз стоит дороже автомобиля. Поэтому всюду приделать их пока не получается. Хотя можно. Но тут встает вопрос, захотим ли мы с этим жить.

Меня в свое время очень привлек взгляд одного из гуру когнитивного дизайна Дональда Нормана, который в 60-е годы был одним из ведущих когнитивных психологов, потом успел поработать вице-президентом корпорации Apple, а сейчас — один из ведущих научных авторитетов в области эргономики, несмотря на пожилой возраст.

В книге «Дизайн вещей будущего» он ставит такой вопрос: мы более-менее научились создавать вещи, которые делают нашу жизнь комфортнее, и сейчас мы движемся к тому, чтобы эти вещи сами принимали решения за нас: куда повернуть, на сколько градусов подогреть пол, и т. д. И Норман предполагает, что в какой-то момент человек просто начнет отказываться от этих опций.

Вот навигатор ему советует свернуть туда, но человек же знает, что если не сворачивать, то будет короче. Или система вам говорит «вернись к своей работе, не смотри на оповещения», а может, вы ждете очень-очень важное сообщение, система не знает, насколько оно для вас важно, и вы всё равно посмотрите.

— Если мы точно поймем, как работает внимание, какие плюсы и минусы это повлечет?

— Сейчас бурно развиваются интерфейсы мозг — компьютер, нейроинтерфейсы, которые регистрируют активность мозга через электроэнцефалограф. С их помощью люди могут взглядом управлять объектами на экране компьютера или телефона. В первую очередь это важно для людей с ограниченными возможностями, но технологию можно использовать и в нашей с вами жизни.

Мы сможем не пальчиками набирать ответ или отвечать на телефонный звонок, а взглядом. И можно будет передать информацию на устройство, которое находится в другом месте.

Работает это благодаря механизмам того же самого внимания. Если это будет развиваться, а это будет развиваться, то это очень здорово перестроит наш механизм внимания. То, что мы делали руками, будем делать вниманием, или образно — силой мысли, потому что снаружи это выглядит как телепатия.

— А среди минусов?

— Непонятно, что будет с представлениями о нашей телесности и где мы сами будем для себя проводить границу между физическими взаимодействиями со средой и взаимодействиями, основанными на декодировании мозговых сигналов.

Точно так же как с компьютерными играми: есть много разных бонусов, но есть и риски, связанные с зависимостями, с потерей границы между реальным миром и виртуальным; если ты убил в виртуальном мире, означает ли это, что ты можешь убить в реальном и ничего не будет; если у тебя три жизни в компьютерной игре, означает ли это, что у тебя их столько же в реальной?

Просто эти риски, на мой взгляд, еще недостаточно прописаны, поскольку и технологии пока еще ограничены лабораториями и в большей степени направлены на помощь людям с ограниченными возможностями, а не на широкий рынок.

— А манипулирование? Люди будут точно знать, как работает человеческое внимание и будут его еще больше перенаправлять.

— Это уже тысячу лет происходит. Карманники так работали всегда. У Босха есть замечательная картина под названием «Фокусник», на ней изображен человек, который показывает какие-то фокусы, а горожане стоят и смотрят, раскрыв рот, и помощник фокусника у одного из зевак тянет что-то из кармана.

Другое дело, что эти закономерности скорее обнаруживаются любым из нас на собственном опыте, а изучать их стали не очень давно. Сначала была большая волна исследований так называемого совместного внимания, сонаправленного взора: очень много информации мы получаем из того, куда смотрит собеседник, куда смотрят другие люди, и фокус своего внимания мы направляем туда же.

Потом стали довольно интенсивно изучать многообразие манипуляций вниманием. В 2008 году два нейробиолога, три фокусника и один бывший карманник-рецидивист очень громко заявили, что создают новое научное направление под названием «нейромагия». У них была настоящая статья-манифест.

По их словам, их цель — изучать мозговые механизмы манипуляции вниманием на основе того, что накопилось в индустрии иллюзионистов. Так что манипулировали всегда. Просто сейчас мы начали это изучать.

— На ваш взгляд, как со всеми новыми технологиями может трансформироваться психика человека?

— Увидим. В последние годы очень активно развивается концепция расширенного познания. Например, британский философ Энди Кларк говорит, что наша психика не замкнута в черепной коробке, она существует во взаимодействии с окружающим миром, окружающий мир — это часть нашей памяти.

Вот я себе сделала записку на бумаге — это уже не просто записка, это часть моей памяти. Точно так же раскрыто в мир наше внимание: загорелась лампочка или зазвенел телефон — наше внимание там.

И чем больше мы вооружаем познание технологиями, чем больше функций мы им делегируем, тем сильнее размыта граница между моей памятью и памятью, вынесенной вовне, во всемирную сеть, между моим вниманием и поиском по выделенным цветом ключевым словам в компьютере.

Мы эту границу постепенно сами для себя стираем. Никто не говорит, что это плохо, просто это так.