Судорога восторга для сладенькой конфетки. Как язык влияет на нашу сексуальную жизнь
Сами по себе сексуальные практики человечества не слишком изменились за тысячелетия, а вот восприятие их обществом менялось постоянно. Эти изменения отражались в языке, а язык, в свою очередь, закреплял в умах людей понятия о «нормальности» тех или иных вещей и в каждую историческую эпоху по-разному делил секс на социально одобряемый и неприемлемый. Лингвист Оксана Калмыкова объясняет, как это происходило, на примере исповедей, романов и секс-чатов.
Присутствие эротических сюжетов в древних произведениях искусства очевидно и естественно — именно так человек осмыслял себя и стремился по-своему интерпретировать сексуальные практики, неотъемлемую часть человеческого существования во все времена. Однако разговоры и пересуды о половой жизни чаще всего в истории происходили тайком. В сегодняшнем представлении широкого обсуждения сексуальных практик не существовало до XX века, но это, разумеется, не совсем так. Влиятельный теоретик и исследователь сексуальности Мишель Фуко считал, что общества и институты, которые отвечали за строгое ограничение этой сферы человеческого бытия, как раз и стали отправной точкой в обсуждении половой жизни.
Римские католики на протяжении многих веков вынуждены были каяться в плотских грехах, таким образом облекая запрещенные желания в слова.
Именно церковь и закон определяли норму сексуального поведения. При этом они выработали ряд категорий, определяющих, какие именно практики нужно было считать сексуальными.
По наблюдениям Фуко, в конце XVIII и XIX веке в европейских странах произошел значительный сдвиг — половая жизнь перестала быть исключительно делом церкви и закона, ею заинтересовались медики и ученые. Церковь и суды регулировали сексуальные практики через понятия греховности или незаконности и сосредотачивались на действиях, а не на действующих лицах. Определенные сексуальные действия были запрещены, но люди, которые их совершали, не считались какими-то особенными. Медицина и наука, в свою очередь, сделали акцент на естественности и нормальности отношений. В результате внимание переключилось с действий на человека и уже его поведение расценивалось как девиантное. Так появилась идея того, что эротические желания помещают людей в определенную группу и определяют их в повседневной жизни.
Разница между поведением человека и его идентификацией может быть не очень понятной, но ее легко описать таким примером. Тех, кто пользуется услугами борделей, называют клиентами. Однако слово «клиент» требует контекста, само по себе оно не определяет человека, платящего за секс.
Остается ли человек «клиентом секс-работницы», когда он идет на работу, смотрит новости или читает детям сказку? Есть ли у таких «клиентов» общие черты, которые отличают их от других людей? Есть ли у них особый «ген клиента»? Можно ли заподозрить будущего завсегдатая борделя уже в юном возрасте?
Возможно, вопросы кажутся нелепыми, но это лишь потому, что сейчас сочетание «клиент секс-работницы» не определяет человека. Оно остается ярлыком для особых отношений и появляется только в процессе оплаты секс-услуг. Но попробуйте заменить слово «клиент» на «гомосексуал» в перечисленных вопросах и тут же обнаружите, что происходит четкая смена статуса — он получает постоянство и многомерность. Гомосексуал обретает свой статус не только занимаясь сексом, но и работая в офисе, покупая мороженое или играя с детьми. На заре исследования гомосексуальности исследователи искали «гомосексуальный ген», а многие обеспокоенные родители пытались разглядеть гомосексуальность в своих маленьких детях.
В XIX веке гомосексуальность стала определением не только конкретного человека, но и стиля жизни. Если содомия была временным извращением, которому мог поддаться кто угодно, то гомосексуальность стала постоянной категорией. Причисление людей к категории гомосексуалов (или к другим считавшимся девиантными группам вроде людей с ментальными особенностями) было инструментом контроля: так легче было осуществлять медицинские вмешательства, направленные на «излечение» от отклонений, болезней. Возникали списки «больных» и бесчисленных сексуальных девиаций, которые зацвели пышным цветом. К гомосексуалам присоединились онанисты, нимфоманы, зоофилы и фетишисты. В список попали даже гетеросексуалы — термин появился в 1869-м (в том же году, что и «гомосексуал») и изначально означал перверсию — секс с человеком другого пола для удовольствия, а не для продолжения рода. Первыми гетеросексуалами считались мужчины, которые занимались сексом с беременными женщинами или предпочитали оральный секс проникающему. Женщины тоже страдали гетеросексуальностью, но таких случаев было значительно меньше. Кроме того, если женщины чересчур наслаждались сексом, для них подбирали другие определения.
Только к 1934 году гетеросексуальность стала характеризоваться как нормальное явление. В итоге гетеросексуал превратился в противоположность гомосексуала. Благодаря этим антонимам сформировалось наше понимание сексуальной ориентации, направленной исключительно на людей своего или противоположного пола.
Метафоры желания
Обсуждения сексуальных практик не ограничиваются только научными терминами. Люди склонны описывать секс, используя множество метафор и эвфемизмов. С одной стороны, это позволяет обходить табуированные темы, с другой — добавляет эротическим фантазиям пикантности. Попробуем рассмотреть наиболее частые образы и сравнения.
Желание как внешняя сила
О желании часто говорят так, будто оно отделено от человека и неподвластно контролю. Желание сравнивают со злобной и опасной силой, с которой необходимо бороться. Оно также оказывается сродни захватчику — вселяется в тело переживающего, и сопротивление становится немыслимым. Другой образ желания — природная тяга, обычно связанная с водой или огнем (волны удовольствия, поток/огонь страсти, бушующее желание).
«<…> желание охватило меня, и я совершенно потерял голову».
Журнал «Истории из жизни»
«Они лежали на спине несколько минут с закрытыми глазами, ощущая внутри себя волны удовольствия».
А. Ростовский, «Русский синдикат»
«<…> тело его всё теснее и теснее прижималось к ней, словно поток страсти прикрыл их до горла, и уже было не стыдно за то, что делается внутри этого потока, как бы мчащегося мимо сознания».
Ф. Искандер, «Сандро из Чегема»
«Желание, густое и горячее, разливается по животу».
Э. Л. Джеймс, «50 оттенков серого»
Во многих случаях возникает образ пожара: он начинается с искры, разгорается, а затем тлеет или чуть теплится.
«Искра желания вспыхнула огнем похоти, испепелила совесть Гертруды».
Г. Козинцев, «Наш современник Вильям Шекспир»
«В жизнь Катриэля, как ураган, как тайфун, как поломка стиральной машины, ворвется Любовь, еще более страстная и пламенная, чем всё, что было у него до того».
Ю. Кузьменко, «Правда семьи Оласаблей»
Желание как болезнь
Другая тематика описания страсти связана с болью, болезнью и безумием. В сознании многих резкая боль схожа с резким приступом сексуального желания (укол страсти, сладкая боль, удовольствие пронзило ее). Любопытно, что метафора боли, проходящей сквозь тело, чаще возникает в описании женского желания.
«<…> мои мышцы сжимаются от сладостного томления».
«<…> каждый нерв моего тела поет и трепещет в агонии упоения».
«<…> мое тело пронзает судорога восторга».
Э. Л. Джеймс, «50 оттенков серого»
Болезнь — довольно частое сравнение, которое встречается в риторике осуждения социальных недугов: азартных игр, преступности, насилия, безработицы и т. д. И страсть тоже делает человека «больным» (лихорадит от страсти, любовная болезнь). Возможно, подобный выбор сравнений связан с потерей контроля над телом и разумом, отсутствием рационального мышления. Этот же опыт утраты контроля лежит в основе метафоры безумия и даже животного состояния. Исторически сексуальные желания и поступки, нарушающие общепринятые нормы морали, связывали с помутнением сознания. Однако сейчас подобное состояние описывают скорее шутливо (он — настоящий сексуальный маньяк, безумное блаженство, в голове помутилось от страсти). Крайней степенью потери контроля над собой оказывается животное состояние, которое охватывает человека, поглощенного желанием. В цивилизованном обществе человек должен сдерживать свою животную составляющую, только в постели он может обратиться к первобытному состоянию.
«Страстная лихорадка».
16-й эпизод 3-го сезона сериала «Звездный Путь: Вояджер»
«А дальше любовная горячка охватила всех».
А. Пантелеев, Г. Белых, «Республика ШКИД»
«<…> и его охватило безумное блаженство».
В. Брюсов, «Моцарт»
Желание как голод
Неудивительно, что метафора аппетита используется для разговоров о сексуальном желании, учитывая, что голод и страсть — сильнейшие физиологически катализаторы, а удовлетворение каждого из них — источник удовольствия. Голод — достаточно распространенная сексуальная метафора (тело жаждало ласки, страсть пожирала его, им овладел сексуальный голод). Пара «голод — желание» превращает партнера в деликатес, который стоит предвкушать, смаковать или пожирать глазами. В интимной обстановке любовники используют огромное разнообразие метафор, большинство из которых относится к частям тела желаемого человека (персики, пирожок, банан), а не ко всему человеку в целом. Хотя в неформальных мужских разговорах время от времени возникают обращения «крошка», «булочка», «конфетка».
«Тело жаждало ласк — грубых, безумных, ради которых можно отдать всё» .
Ю. Шилова, «Раба любви, или Мне к лицу даже смерть»
«Она буквально пожирала глазами высокого смуглого бармена с ямочкой на подбородке».
Е. Гордина, «Секс в небольшом городке»
«Успокойся, моя конфетка. Тише, моя сладенькая».
И. Ермаков, «Карнавал гнилых душ»
«Женщине на вид тридцать пять, а лет десять назад эти ланиты, очевидно, были половинками упругого персика, который сводил с ума не одного почитателя садовых чудес».
Л. Нетребо, «Фартовый Чарли»
Особняком стоят две группы метафор, оценивающих «норму» поведения и часто противопоставляющих гомосексуальное и гетеросексуальное желание.
Чистое и грязное желание
Метафора «грех — грязь, добродетель — чистота» широко распространена, если не универсальна для многих культур. Она основана на повседневном физическом опыте — грязные предметы, как правило, неприятны и могут представлять опасность. Сравнение чистого и грязного используется для описания «правильных» и «неправильных/греховных» практик. Сексуальные желания зачастую считаются «грязными», «гадкими», «сальными» и «гнусными». Чистота же дает положительную оценку действиям, которые призваны сдерживать страсть и воздерживаться от плотских утех: «девственный», «незапятнанный», «благочестивый» и «нетронутый». Синонимы чистоты и грязи могут использоваться для кодирования негативных ценностных суждений о сексуальном желании и поведении.
«Никогда я не стеснялся сальных мыслей и в определенной ситуации мог бы и озвучить их».
Р. Денисов, «Партия»
«И откроет перед тобой широко вход в свои сокровенные недра, обнажит перед взорами твоими сокровища, заключенные в глубинах ее непорочной девственной груди».
Е. Блаватская, «Голос Безмолвия»
«<…> шла лесом, а этот выпрыгнул из кустов, перегнул через упавшую березу, задрал платье, спустил штаны и давай свое гнусное дело делать».
Ю. Туровников, «Легенды о героях и злодеях»
Здоровое и нездоровое желание
Другая важная метафора в оценке желания — здоровье. Суждения о хорошем и плохом желании в большинстве случаев субъективны, в то время как суждения о здоровье физическом можно обосновать с точки зрения науки. Перенос физиологического здоровья в область обсуждения желания якобы позволяет адекватно оценивать «норму» того или иного проявления страсти. Довольно часто под «нормальным» желанием подразумеваются гетеросексуальные отношения, в которых отсутствуют нестандартные сексуальные практики и «отклонения»: инцест, групповой секс, вуайеризм, БДСМ и т. д.
В итоге подобные сравнения формируют общественное мнение, которое осуждает выход за пределы «нормы» и стигматизирует тех, кто выходит за рамки одобренных сексуальных практик.
При изучении сексуальных метафор возникает сложная картина. Мы опасаемся желания из-за потери контроля над собой и проецируем его на внешние силы. Желание появляется без приглашения и захватывает нас, мы не несем за него ответственности. Однако ни одна из метафор не является полностью позитивной или негативной, каждое сравнение существует на нескольких уровнях и описывает разные грани желания. Так, если метафора захвата власти над телом и разумом иногда представляет собой пугающее и нежелательное переживание, то порой оно же переходит в описание поглощающего и неожиданного удовольствия. Безумие, болезнь и боль традиционно воспринимаются в отрицательном ключе, но они же используются, чтобы подчеркнуть радость и глубину желания.
Онлайн-переписки
Описание желаний из художественной литературы и кулуарных разговоров перешло в другую плоскость. В наше время любой может воплотить самые дикие сексуальные фантазии — даже если это произойдет только в интернете. Эпоха доступной связи позволила пользователям широко обсуждать секс-практики, оставаясь при этом анонимными. По мнению многих исследователей, половая жизнь онлайн демаргинализовала активности, которые за пределами экранов считались бы весьма специфичными и даже отвратительными. Однако у некоторых пользователей легкий доступ к секс-чатам и порнографии выливается в тяжелую зависимость. По их собственным словам, такая зависимость становится нездоровой, опасной и патологической и сродни привязанности к кокаину. Метафора кокаиновой зависимости приводит к следующей ассоциации — незаконность и постыдность подобных практик.
В итоге в сознании киберсексуальных партнеров шалости в сети перестают быть такими уж невинными и переходят в разряд запретного плода, что только добавляет азарта.
Несмотря на возможную зависимость, положительные моменты киберсексуального общения всё же перевешивают отрицательные. Виртуальная секс-переписка освобождает от моральных условностей и позволяет проявлять сексуальную идентичность тем, чьи интересы до этого были расположены на периферии. Технологии уменьшают риск узнавания, предоставляют возможность изучить свои желания и помогают избавиться от чувства изолированности. Независимо от своей сексуальной идентичности пользователи перестают стыдиться собственных желаний и знакомятся с людьми со схожими интересами. Для тех, кто подвергает сомнению свою сексуальность или хочет обойтись без навешивания негативных ярлыков на некоторые практики, возможность общения в сети оказывается бесценной.
Наше восприятие «нездоровости» определенных практик серьезно зависит от культурного контекста и временного периода. Предполагаемые «истины» о сексуальной ориентации часто формируются при активном участии государства, которое признает их (не)законность и стигматизирует граждан с помощью понятий «приемлемый» и «неприемлемый». Однако подобную словесную изоляцию можно остановить, если расширить свой лексикон и перестать бездумно определять всё незнакомое в категорию «нездорового». Часто мы оказываемся заложниками собственной языковой картины мира, а новые термины и горячие обсуждения границ дозволенного позволяют расширить рамки своего социокультурного восприятия и в конечном итоге признать новые варианты нормы.