От борьбы с харассментом к сражению за карантин. Как новая этика учит нас бояться других и бежать от свободы

Бесконечная борьба с сексуальными домогательствами, солидарное осуждение и постоянные запреты, окружающие кинопроект «Дау», и, наконец, невиданный по масштабам массовый отказ от индивидуальных свобод в период пандемии SARS-CoV-2 до боли похожи между собой. В основе всех трех явлений — переустройство общества на основе управления личными границами, якобы обеспечивающее безопасность кажд_ой, но на деле лишающее е_е свободы во всех базовых сферах человеческой жизни. Научная редакторка «Ножа» Серое Фиолетовое рассуждает о том, как это происходит и можно ли преодолеть новый антропологический поворот, не возвращаясь к старому недоброму патриархату.

улиточкой маленькой хочется стать умереть
затем что всё будет сначала и синенький дождик прольется
и так хорошо когда ветер сырой и сырой
ласкает дышаться и нитков игрушков пластинков
Ирина Шостаковская

Жизнь — это рискованное предприятие, конечное во времени и пространстве. Таким оно является и являлось всегда для представителей всех биологических видов нашей планеты. Более того, эти риски — быть съеденным, умереть от болезни, найти или не найти сексуального партнера, исчезнуть в изменениях условий существования и освободить свою экологическую нишу для других видов — являются не случайным отклонением от «счастливой нормы», но чем-то, определяющим саму возможность жизни как таковую. Возможность нашего существования в конкретный момент времени полностью определена смертями и болезнями иных живых существ.

Этими рисками определялась и человеческая культура на протяжении всей ее истории: эпические герои убивают и умирают в сражениях, любовь оказывается неразрывно связана со смертью, жизнь — с опасностью умереть, а свобода — с возможностью защитить ее собственным прямым и активным действием.

Отказ от соприкосновения с внешним, бегство от самой возможности столкновения с опасностью и есть бегство от свободы и, более того, от самого факта жизни как таковой.

#MeToo против любви

Первой жертвой этого бегства стала романтика, любовь и связанное с ними желание. Пройдя через краткий период эмансипации в 1960–1970-е на Западе и в 1920-е, а затем 1990-е в России, они оказались первыми жертвами нового консервативного поворота, в котором восставшие угнетенные, едва освободившись, потребовали нового угнетения, теперь уже для кажд_ой. Именем этого угнетения стала сепарация — и нет, речь не столько о маргинальных и малозначительных в масштабах всего общества идеях сепаратного феминизма, сколько о восстановлении и переустройстве «личных границ», заново определяющих способы допустимого взаимодействия между людьми.

Читайте также

Харассмент на публике. Дело Харви Вайнштейна как война за историю

Дело здесь не только в новой регуляции сексуальных практик, но в стремлении сделать их управляемыми и отделенными от всех прочих типов человеческих отношений (таких как отношения сотрудников, соавторов, учеников и учителей). Дело в осознанном стремлении к разрушению интенсивных межличностных связей, самыми интенсивными из которых являются связи, в чьей основе лежит (быть может, не всегда до конца ясный и самим их участникам) романтический контекст.

Именно полнота межчеловеческих связей, возникающая в рамках любого настоящего взаимодействия, несводимого к триаде формализованной работы, нетворкинга и совместного отдыха, и является настоящим врагом «новой этики».

Сама возможность романтики и любви (и, добавлю, дружбы) отталкивается от преодоления или разрушения личных границ — от возможности пренебречь собственными интересами ради интересов друг_ого, от возможности требовать желаемого внимания, возможности бытия-вместе, преобладающего над любой функциональной необходимостью, от стремления к пониманию, не требующего артикуляций и диалогов. Эта модель отношений оказывается с точки зрения «новой этики» неизбежно насильственной — и она действительно такова! Настоящая близость недалеко ушла от войны, в которой желание и интерес, телесность и сотворчество подчиняются сложной динамике неравновесных соотношений сил. Дружба преодолевает этику, любовь преодолевает закон — и именно поэтому они оказываются непрерывным полем боя между людьми.

Борьба с харассментом, обращенная в глубокое прошлое, становится войной за историю, в которой любые иррегулярные элементы поведения и прорывы аффектов, когда бы они ни происходили, оказываются вне закона, а любая ситуация диалога — словесного ли, физического — становится элементом вновь переопределяемого правового поля, в котором уже нет места живому конфликту и неотчужденным эмоциям — но есть место лишь новой, полицейской норме.

Может быть интересно

Гендерные войны: продолжение. Мужчины наносят ответный удар

На протяжении всей истории человечества отношения товарищей в общем деле, равно как и отношения ученика и учителя, зачастую представляли собой примеры глубочайшей интимности, построенной на диалоге и взаимопонимании, борьбе и противостоянии, насилии и сопротивлении ему.

Коллективы порой скреплялись любовью и распадались вследствие ненависти, ученики наследовали учителям или объявляли им войну — подтверждая самим фактом этой войны единство собственной истории.

«Новая этика» предписывает этим отношениям исчезнуть: рабочее взаимодействие подчиняется жестким нормам, превращающим сообщества людей (пусть даже и иерархически выстроенные) в ассамбляжи из автоматов, творческие работники занимают места конвейерных рабочих и солдат массовых армий, а взаимодействие между интеллектуалами ограничивается «кодами поведения» и стенами институций — даже обычная встреча вне определенной правилами обстановки, разговор на формально не связанную со служебными обязанностями тему становятся предметом непрерывного подозрения, в котором сама возможность дискомфорта одной из сторон оценивается как катастрофа.

Идея и дело, аффекты и взаимопонимание, образность и интуиция оказываются исключены из мира, которым отныне правит управляемость, высказанность, прозрачность, структурированный комфорт и в конечном счете автоматизированность слова и действия, равно исключающие обе центральные творческие силы мира: живое течение иррационального и холодную жестокость логики.

Жертвой нового мира становится и сексуальность: формально освобожденная, она оказывается в рамках, отделяющих ее от чего бы то ни было, исключающего обмен удовольствием, — единственной безопасной практикой взаимодействия становится контакт людей, ничем не связанных в жизни, но заранее и точно знающих фетиши, предпочтения и пожелания друг друга.

Находящаяся под постоянным воздействием социальной стигмы, сексуальность исключенных, например геев и БДСМ-практиков, превращается в новую норму, принося с собой не эмансипацию, но распространенный на всё общество новый полицейский режим взаимной проституции.

«Феминистское движение регулярно пользуется патриархальным инструментарием угнетения, расставляя полицейские границы со стороны грубой силы. В этом есть концептуальный конфликт, ведь метод характеризует систему в целом, а тоталитаризм никогда еще не приводил к счастливому будущему. В ряде отдельных случаев метод „клин клином“ используется намеренно, но чаще всего это не рефлексируется. В погоне за безопасным миром и равными правами женщины сами „отрезают себе клитор“, лишая себя собственной же силы и играя по давно заведенным мужским правилам. Возможно, это признак отчаяния и чувства бессилия перед патриархальной машиной. Тем не менее остается удивляться ограниченной логике феминистского дискурса, от волны к волне не меняющей подходов к методам ведения борьбы».

Виктория Мирошниченко

Анти-«Дау» против опыта

Эх, Тесак мой, Тесачок,
Люблю тебя, как дурочка!
И своим топориком
Сделай мне ребеночка!
missis Garrison

Впрочем, даже институционализированной добровольности и согласия «новым этикам» мало: под вопрос ставится сама категория опыта как личной истории жизни, формирующей и переписывающей нашу личность.

Яркие переживания, столкновения с непривычным и неизвестным, с вызывающим эмоции и переживания, с чем-либо способным отразиться на нашем способе мысли и функционировании психики теперь однозначно трактуются как «травма». Отныне мы не только настойчиво побуждаемся к выбору безопасности, но и находимся под властью, вынуждающей ее выбирать.

Опыт боли и насилия, свободы и сопротивления, неуправляемой любви и открытой войны, радикальной интеллектуальной трансгрессии и альтернативного образа жизни теперь оказываются исключены из жизни и восприятия человека.

Читайте также

Советские сезоны Хржановского, или Почему DAU оказался самым масштабным проектом московского концептуализма

Судьба проекта «Дау» стала символом войны, развязанной этичками. Подобно неонацистам Тесака, ставшим героями фильма «Дау.Вырождение», группы глупых и злых тролльчих, одержимых нравственным переустройством общества, играют роль добровольных помощников спецслужб в борьбе против разнузданной и аморальной интеллигенции: частичный запрет иммерсивного проекта в Париже и полный — в Берлине, отказ в прокате фильмов в России и возбуждение уголовного дела в Украине стали зоной трогательного единства традиционных борцов за нравственность национал-консервативного толка и новых феминисток, леволибералов и антисемитов, а также немалой шоблы прикрывающихся антиимперскими и антитоталитарными позициями ненавистников русской культуры.

Сторонницы «новой этики» оказались зеркалом борцов за этику патриархата. Ведь опыт проживания несвободы и каждодневной борьбы против нее, даже и в рамках иммерсивного lifestyle-аттракциона, оказался для противниц «Дау» столь же немыслим, как и опыт открытой сексуальности для консерваторов.

«Травмирующее» левых феминисток и «непристойное» ультраправых консерваторов оказались идентичны друг другу: свобода, обретаемая лишь в столкновении с превосходящей силой, оказалась в равной степени немыслима и невыносима для полицаев мужского и женского толка.

Женщины, дети и даже люди с аутизмом оказались в глазах «новых этиков» так же лишены права на опыт, как в глазах консерваторов они были лишены права на голос.

Разница, иронично, лишь в одном: за «подчиненных» в патриархате решения принимает глава семьи, который в теории руководствуется интересами процветания рода; тогда как за «освобожденных» нового общества решения принимают самозваные активистки, утверждающие свое право на власть над неизвестными им людьми лишь на основании совпадения формы своих гениталий с таковой у некоторых из их «подзащитных».

Может быть интересно

Все против Грибабаса и Клюкера, или Как современное общество отрицает право быть другим

Путешествие в «Дау» людей с аутизмом — подопечных фонда «Антон тут рядом» — было тут же расценено «новыми феминистками» как насилие — до боли похоже на катящуюся по миру волну процессов против сексуальных партнеров людей, признанных недееспособными. В итоге нейроотличный человек не имеет никакого права на сексуальность, кроме определенного его опекунами (не имеющими никакого отношения к свободному выбору персоны, лишенной всех базовых прав во имя защиты ее биологического существования). Позиция «новых этиков» оказывается de facto идентичной репрессивной психиатрической практике, согласно которой многие тысячи людей оказываются заперты в психоневрологических интернатах и лишены абсолютно любых гражданских и индивидуальных прав.

Евгенические практики насильственной стерилизации душевнобольных, женщин коренных народов, а также трансгендерных людей, желающих добиться права на смену документов, стоят где-то рядом…

Карантин — против активной жизни и бытия-вместе

Через месяц Беликов умер. Хоронили мы его все, то есть обе гимназии и семинария. Теперь, когда он лежал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет. Да, он достиг своего идеала!
А. П. Чехов. «Человек в футляре»

Новая безопасность торжествует — опыт и аффект вне закона: пора двигаться дальше. Надо учиться бояться других, да и повод имеется. Пандемия SARS-CoV-2 — самый удобный метод для тестирования новых принципов.

Отныне человек человеку не друг и не враг, человек человеку теперь — биологическое оружие, направленное прямо в легкие. Впрочем, почему же только человек — дерево в лесу и пакет еды в магазине, бокал пива и даже свободные, не стесненные маской вдох и выдох становятся источниками потенциальной опасности. Навязчивый страх перед болезнью и смертью — нашими естественными спутниками — погружает миллиарды в коллективный бэд-трип. Мы словно забываем о привычных, подстерегающих нас каждый день болезнях и опасностях, запираемся в тревоге по своим квартирам и ненавидим тех, кто смеет нарушать режим самоизоляции и позволяет себе практиковать активное действие, бытие-вместе, бытие-с-городом и единство с природой в новом, самоочистившемся от людей в футлярах, физическом пространстве планеты.

Запрет на любовь универсализирован: маска и очки запрещают нам понимать невербальные жесты друго_й, самоизоляция и социальная дистанция исключают тактильность, а страх и тревога до предела сужают пространство свободной мысли.

Читайте также

«Все на борьбу с коронавирусом». Почему война с эпидемией приводит к тотальному контролю над людьми

На месте остается разве что экономическая эксплуатация: множество бизнесов благополучно переживают переход на удаленку, сам факт удаленности воспринимается зачастую как повод усилить менеджерский контроль продуктивности сотрудников, эффективно разобщить коллег и использовать все возможности отслеживания рабочих коммуникаций.

Отказ от встреч становится естественным шагом по пути конвейеризации интеллектуального труда, а также всё большего отчуждения труда физического — чего стоит одна лишь замена продавцов-консультантов и официантов на курьеров бесконтактной доставки!

Вытесняя смерть из нашей жизни, мы закономерным образом оказываемся заперты в собственных гробах из кирпича, стекла, бетона, страха и повторяющейся роботизированной активности — капитализм не устает гальванизировать даже наши живые трупы.

Таков новый и абсолютно закономерный этап секуритарной антропологической революции, стремительно разворачивающейся на наших глазах. Есть ли альтернатива?

Набросок к иному повороту

Мы пришли в мир, в котором сила и власть патриархата как иерархического общества немногих господ сменилась универсальным полицейским режимом, исключающим категорию свободы как таковую. Это — естественный итог революции рабов, людей, не умеющих принимать решения и оценивать риски, стремящихся свергнуть господ, но не умеющих принимать мир за пределами собственной зоны комфорта. В мир, где жизнь, ранее тяжелая и болезненная, отныне оказывается попросту невозможной — сведенной к голому функционированию биологических организмов, подключенных к внешним системам обеспечения базовых потребностей.

Чтобы снова начать жить, нам, бывшим властителям и угнетенным, придется сделать немало усилий — заново сломать собственные границы и обрести новый опыт открытости. Мы должны будем смириться с уязвимостью, болью и страданием не только как c неизменными спутниками воли и силы, но и как со способом взаимодействия с миром и другими, открывающим нам их полноту; смириться с возможностью предельного поражения — как с зеркалом нашего стремления к экспансии и трансгрессии. Смириться со своей и близких внезапной смертностью — как с неизменным спутником интенсивности жизни. Воля и горе, память о боли и готовность к примирению и переоценке, практика переопределения себя и постоянное преодоление границ должны стать частью нас. Жить так — очень тяжело, кажется, почти невозможно, но это единственный способ не умереть еще вчера.

Коронавирус