Не давайте колдунам соль и вино: тайные отблески в советском кино
Тайное становится явным, но не всегда — иногда оно становится еще более тайным. Лабиринт двоящихся образов и неясных созвучий советского кинематографа безграничен, и сегодня Георгий Осипов приглашает вас в очередное опасное путешествие по нему.
Вместо предисловия — сюжетик «сумеречной зоны»:
Одному человеку (не мне) друзья-прихожане подарили лечебное одеяло. С виду оно обычное — стеганое, цвета какао и не очень толстое. Только весит полпуда. Наощупь внутри него что-то вроде дроби.
Всякий раз, когда он с ним возился, в голову лезли мысли о космических перегрузках, о гравитационном поле других, более крупных планет Солнечной системы. Словом, всё, над чем приходилось задумываться в детстве.
И вот однажды, выпустив из руки закругленный край одеяла, он увидел, что оно съежилось, как простынка. На миг.
Решив проверить, так ли это, он повторил процедуру, но теперь оно оказалось таким же тяжелым, как всегда.
И он потом долго думал, было ли это на самом деле.
Мораль этой неиспользованной темы лучше всего суммировать в виде тоста (мне нравится, как его произносит Гурген Тонунц в фильме «Крах») — так пусть же и этот перегруженный деталями текст покажется читателю таким же легким, как и то полезное, но тяжелое одеяло.
Фиксируя на бумаге притчу об одном мгновении невесомости, я забыл про эпиграф, не использованный мною в предыдущей статье об актерах, изображающих на экране слепых.
Вот он:
«Послушайте, — не вытерпeл я, — неужели вы ничего не замeчаете?»
Перевернулся, сeл. «В чем дeло?» — спросил он, и на его лицe появилось выражение хмурой подозрительности.
Я сказал: «Ты, значит, слeп».
Две картины, разные по качеству исполнения, но абсолютно одинаковые по сюжету, такое вполне реально. Причем, упрощенный и «вторичный» вариант иногда предпочтительнее классической версии.
Ближайший пример — «Тень сомнения» Хичкока и «В шаге от ужаса», снятый десятью годами позже поденщиком Гарри Келлером. В роли родственника-убийцы Чарльз Дрейк временами очень похож на Александра Январева. Много лет спустя этот артист проникнет в «Кричащую женщину», капитальный телетриллер по сценарию Рэя Бредбери.
Хичкок озадачивает музыкальным эпиграфом. На титрах (в извращенно-зашифрованном виде) звучит «Вальс веселой вдовы» Франца Легара, под старость лет обласканного в Третьем Рейхе.
«В шаге от ужаса» понятен ребенку.
Love Me Tender — на самом деле фольклорная Laura Lee, скромный наполнитель винилового пространства. И только услышав версию Элвиса, все начинают ей кивать и подпевать.
Строгий черно-белый «Крах» и его артхаусный римейк в цвете, отягощенный актерством, словно картину про Савинкова в режиме «Людвига» снимал Висконти.
За десять лет эту спорную личность успели сыграть три совершенно разных актера — Самойлов, Лебедев и Пороховщиков (чьею звездной минутой в «Крахе» является немое камео Муссолини), и нам остается гадать, как бы с этой задачей справился Лайонел Этвилл, практически ровесник знаменитого террориста, кинозлодей, чья жизнь вне экрана была не менее противоречивой.
Таким же разным в трех киноверсиях одной спецоперации ГПУ изображен «король шпионов» Сидней Рейли.
Плюс зловещий «Господин Константин» в «Заговоре послов» по сценарию Михаила Маклярского, где играет Вадим Медведев — будущий генерал КГБ Грибов в «Тайнике у Красных камней».
Господин Константин — читается как имя демона в средневековом гримуаре. И появления Медведева-Рейли в «Заговоре послов», со свитой мелких бесов или без нее, именно так и выглядят. Пожалуй, это главное достоинство в целом вполне стандартной картины.
В «Крахе» Савинков-Самойлов приветствует Ширвиндта-Рейли знаком «виктори», с которым в конце прошлого века носились здешние конспирологи. Якобы этот жест показал Черчиллю (блажен, кто верует) сам Алистер Кроули. Но тандем двух прекрасных советских актеров великолепен и без оккультных подсказок.
В спортивной драме «Удар, еще удар!» Виктор Коршунов, очень похожий на Дёрка Богарда в «Отчаянии», помогает жарить яичницу слепому массажисту футбольной команды (Сергей Граве), который зашел к нему в гости.
Граве появляется в круглых синих очках (такие же носил Джордж Харрисон), вероятно, купленных где-то на Западе.
А в телевизоре какой-то венгр вживую исполняет популярную песню «После меня — хоть потоп». Потоп, истребивший гигантов, рожденных от соития земных дочерей с падшими ангелами.
— А где у тебя соль? — интересуется массажист Кеша, и мне тотчас вспоминается аналогичный вопрос чернокнижника Рендольфа в «Доме ужасов Хаммера».
Эпизод называется «Хранитель бездны», это одно из имен демона Хоронзона. Рендольф просит у хозяина дома каплю вина и щепотку соли.
И в обеих ролях двое этих разноплановых актеров, Джон Карсон и Сергей Граве, чем-то похожи. Словно один другого нелинейно подменяет с неведомой для зрителя целью.
Смотри, чтобы к тебе в сетку сегодня сомы не заплыли…
Две яичницы — «Удар еще удар» и «Знакомьтесь, Балуев». Фирменное, можно сказать, блюдо, шутливо рекламирует свою стряпню старому знакомому Иван Переверзев.
— И вот когда я увидел в руках у этого букиниста свой измятый комсомольский билет, я вдруг почувствовал адскую силу. Эх, жалко, что он удрал! Я бы убил его голыми руками…
— Соль!
— Какую соль?
— На столе соль.
— Я к вам пришел за советом.
— А я потащил вас на кухню. Но я знаю, что вы голодны, да и у меня сосет под ложечкой.
— Ну, наверно, не по той причине, что у меня.
— Перец!
— Что?!
— На полке перец.
— Александр Яковлевич, я к вам с открытой душой, а вы мне…
— Я знаю о вас больше, чем вы можете мне рассказать.
Это уже третья яичница. Ею угощает голодного студента (Вячеслав Тихонов) Сергей Бондарчук в политическом триллере «Об этом забывать нельзя» (1954). Как и о том, что соль и вино колдунам подавать не положено.
Две гостиницы в одной соловьиной роще у Северного и два варианта гостиницы, в которой находится поющий.
Свою версию «Соловьиной рощи» Аркадий предваряет рассказом о братьях Гатниковых. Выяснить личности этих людей для нынешнего биографа не проблема, но тогдашнему слушателю почему-то мерещились близнецы, ходячие экспонаты кунсткамеры. Сказочные, как любая деталь действительности в устах Северного.
В конце концов всех близнецов XX века заслонили башни торгового центра в Нью-Йорке.
И где-то под тенью их развалин копошатся тени других близнецов, это было в августe двадцать шестого года или в сентябрe, нeт, кажется, в августe. Так там дeйствительно — их нельзя было отличить друг от друга. Предлагали сто марок тому, кто найдет примeту. Хорошо, говорит рыжий Фриц, и бац одному из близнецов в ухо. Смотрите, говорит, у этого ухо красное, а у того нeт, давайте сюда ваши сто марок.
«Знакомьтесь, Балуев»… Есть в этой реакционной по понятиям оттепели картине одно место, на которое одинаково реагируют как скептики, так и апологеты.
Интересен в ней Аркадий Вовси — кузен великого Соломона Михоэлса, простой и загадочный «агасфер», забредший на хрущевские стройки коммунизма под маской трассовика.
Искатели эзотерики в банальном говорили, что в этой сценке Балуев отчитывает подчиненного на «языке Эноха» (1 ч 17 мин. 40 сек.). Жаль, что звучит эта примордиальная речь всего несколько секунд, но дольше такие чудеса не тянутся. Вспомним на миг полегчавшее одеяло.
Так же, как это делает (6 мин. 05 сек.) таинственная Марджори Камерон в «Ночном приливе» Кёртиса Хвррингтона. Или Балбес и Бывалый, посвящая Шурика в детали древнего обычая.
Только слова Камерон и Переверзева никто не переводит и, боюсь, уже никогда не переведет. Тем не менее мы не могли о них не напомнить.
Магические формулы срабатывают в режиме заявки, связанной с удобствами быта.
Постоялец отеля вызывает в номер сантехника-американца, но является Бен-Ари — советский гражданин с лица не общим выражением.
Райкин Бен-Ари (так его звали на самом деле, хотя таких «на самом деле» больше, чем «не может быть»), «водопроводчик» с незабываемым лицом:
There’s a lot of screwy people in the world, see?
В этом мире полно ненормальных, сечешь?
Лицо в самом деле незабываемое. Такими на фасадах соборов (чао, Ардженто!) изображали демонов, которым внутри святыни не место.
Актера как будто пригласили погримасничать, щегольнуть уникальной мимикой. Хотя по сюжету жиденького сценария, водопроводчик должен освободить сбежавшего из-под стражи преступника от наручников.
Уолтер Маттау прячет руку как некий зловещий изъян — предвестник полного перевоплощения в монстра.
И плафон от люстры парит над головой сантехника словно гигантская, выложенная изумрудами ермолка.
Полторы минуты волшебства в шаблонной оболочке детектива.
Зажилив у слесаря с лицом горгульи молоток, с помощью него Маттау избавляется от стигмата наручников.
А ведь можно прожить целую жизнь, так и не встретив человека с физиономией Бен-Ари, пережившей канализацию всемирного потопа. Мне лично знакомы люди, обделенные этим чудом, известна их тоскливая судьба глотателей сетевой пустоты.
Какие факты собирал Чарльз Хой Форт — очевидное невероятное, бесполезно-курьезное, курьезно-бесполезное, как всякое искусство по мнению Уайльда.
Да, гангстер Маттау в сценке с Бен-Ари ведет себя в точности, как Дориан Грей, заметивший первые симптомы мутации. Только не на портрете, а на себе.
Иван Переверзев — отчитывает Вовси. Слепой фронтовик пьет «чай с дымком» в «Серой болезни» Якова Сегеля…
Поймайте мне Саламандру!
Эффект «чая с дымком» — метафора чая с дымком.
Отражаясь в белой пластмассе сосуда, прозрачная малиновая рукоять массажной щетки создает иллюзию раскаленной спирали внутри сосуда. Но пластик почему-то не плавится.
Эффект саламандры — страховая компания «Саламандра» — ее называет Сиднею Рейли в числе своих спонсоров Борис Савинков.
В нормальном сне музыка беззвучна («Морфий»), как дымок над чашкой с отравленным кофе…
На словах о «чае с дымком» вспоминается и «тибетский чаек», которым по слухам притравливал гостей москвич Отрощенко, связанный с кругами столичных оккультистов, где у каждого была своя жутковатая тайна, еще один синоним фамильной черты, знак сближения аномальных близняшек.
Кто-то из специалистов прослеживал происхождение фамилии «отрощенко» от латинского atrox — бесчеловечный, что было чрезвычайно лестно ее обладателю. По крайней мере так мне рассказывали знающие люди, которых уже нет.
Эпизод «Отравитель» в сериале «Триллеры Бориса Карлоффа». Эстетствующий эгоцентрик Томас Эдвард Гриффитс, его играет Murray Matheson — среди прочего, это Клоун из «Пяти персонажей в поисках выхода». Гриффитс — личность такая же реальная, как Мишка Япончик или маршал Жиль Де Ре.
Оскар Уайльд посвятил ему одно из своих блистательных эссе.
В какую из двух гостиниц, описанных Северным, заведут сэра Гриффитса его опыты, и кому он будет читать «Прозерпину» Суинберна…
Спасен от перегибов
От страхов и надежд
Успей сказать спасибо
Богам какие есть
Что жизнь не бесконечна…
Суинберном зачитывался и Мартин Иден.
В интересах истины стоит отметить, что Суинберну на момент смерти того, кто декламирует его «Прозерпину» в телефильме, было всего десять лет. По возрасту Гриффитсу должны быть ближе Китс и Уордсворт, чьи стихи поразили меня в «Кольце царя Соломона» у Конрада Лоренца. Мне тогда тоже едва исполнилось десять, дело было в пыльной и душной Алупке.
Среди осоки дикой утки всплеск,
И щучьей чешуи мгновенный блеск,
И цапля улетает в небосвод,
Как дротик, шею вытянув вперед.
А вообще Суинберна вспоминают и цитируют реже, чем он того заслуживает. Может, оно и к лучшему.
«Шекспир вообще нудный», как заметил Петя Музыка, многодетный гей, помрежиссера, стоя за моей спиной в аппаратной на прогоне «Тита Андроника», которого тоже ставили редко не только в СССР, но и на Западе, тем более на украинском, зато с музыкой Жан-Мишеля Жарра, чертовски популярной при Андропове, когда всё это происходило.