Невиданное любострастие. Почему женщин в Средневековье считали ненасытными в сексе

Богословы предупреждали верующих, что в грех похоти можно впасть разными путями. Один такой путь состоял в занятиях сексом в любых позах кроме той, которую мы сейчас называем миссионерской. Что любопытно, средневековые мыслители разрабатывали эту тему с гораздо бóльшим усердием, чем их античные предшественники. В многократных настояниях Иеронима Стридонского, что «нет ничего гнуснее — любить жену как прелюбодейку» историки усматривают предостережение от опасностей, которые таят в себе любые не миссионерские позы в сексе.

Согласно средневековым богословам, миссионерская поза подчеркивала должное взаимоотношение между полами и то, что «естественно». Мужчины как высший пол своей позицией сверху утверждали свою руководящую и главенствующую роль и занимали активную позицию во время секса. От женщин, напротив, требовалась пассивность, и их низшее положение в обществе согласовалось с их местом в миссионерской позе под их мужьями. Эта мысль до отвращения часто повторялась и во всех средневековых трактатах на темы секса, и среди главных ее сторонников ярко отметился Фома Аквинский.

Средневековые богословы с большим удовольствием и в подробностях обсуждали виды половых актов, которыми люди не должны заниматься. Они выступали против retro секса — так они называли сношения сзади, сегодня называемые позой по-собачьи (doggy style) — и этот термин часто встречается у средневековых авторов. Епископ-канонист Бурхард Вормсский (ок. 950–1025), главный специалист в составлении покаянных книг, постановил, что если супружеские пары позволяли себе чрезмерно наслаждаться сексом в этой позе, то их следовало наказать десятью днями на хлебе и воде. В этом случае тревогу богословов вызывала «противоестественность», состоявшая в избыточном сексуальном наслаждении, которое Фома Аквинский определял как «скотство».

На фоне почти полного единодушия богословов относительно правильной позы в сексе раздавались и отдельные голоса несогласных. Английский схоласт XII века Александр Гэльский (ок. 1185–1245), как и моралист XIV века Уильям из Пагулы, держались единого мнения, что неканонические позы, скажем секс в стоячем или в сидячем положении, могут быть приемлемыми, если обусловлены физическими причинами или нездоровьем. Например, чрезмерная тучность одного из супругов могла препятствовать паре заниматься сексом в позе, которую сейчас уже называют «стандартной». Однако оба тоже вводили определенные ограничения. Александр Гэльский подчеркивал, что ни в коем случае не допускается секс в собачьей позе — у него это называлось «животным манером» — и что его следует считать смертным или наказуемым преступлением.

Более того, если супружеские пары прибегали к другим позам по любой причине, кроме абсолютной физической необходимости, считалось, что они повинны в грехе «невиданного любострастия» (extraordinaries voluptatis), как заявлялось в трактате безвестного автора XII века «Кембриджский фрагмент» (Fragmentum Cantabrigiense).

Вдобавок к попыткам регулировать степень наслаждения во время супружеского секса средневековые богословы провозглашали неприемлемым супружеское соитие в особо благочестивые периоды года, например во время Великого или Рождественского поста. Некоторые утверждали, что ни о каком супружеском сексе нельзя помышлять по средам и пятницам, так как эти дни недели традиционно отводятся на покаяние. Точно так же следовало избегать секса по субботам на случай, если вдруг супруги разохотятся и это помешает им собраться с благочестивыми мыслями на воскресной проповеди в церкви. И само собой, секс был под строгим запретом по воскресеньям, ибо воскресенье отводилось для благочестивых размышлений. И еще: поскольку соития предписывались супругам только в случаях, когда женщина могла забеременеть, секс не позволялся, когда у женщины была менструация или если она уже забеременела. В идеале секса следовало избегать и в период грудного вскармливания.

Как будто всех этих ограничений было недостаточно, множество других правил, по всей вероятности, ограничивали зрительные стимулы во время соития. Осуществлять соитие было желательно не снимая одежды. По той же причине происходить все должно было ночью и в темноте. По большому счету, супругам следовало делать все возможное, чтобы как можно меньше видеть друг друга, а заодно позаботиться, чтобы их не застукали случайные зрители, что было далеко не пустой заботой во времена, когда большинство людей не могли позволить себе роскошь отдельной супружеской опочивальни.

Все эти ограничения на удовольствие во время супружеского секса были связаны с обузданием чрезмерной похоти. Слишком пылкое влечение к своей второй половине или повышенный интерес к сексу легко могли завлечь супругов на путь греха, особенно если они впадали в заблуждение, что им можно все, поскольку их союз освящен церковным таинством. Беспримерное любострастие и чувственное наслаждение заводили супругов на кривую дорожку секса ради самого секса.

Богословов также беспокоило, что если супружеские пары будут получать от детородного секса больше удовольствия, чем следует, то им грозит грех еще более страшный и ужасный — содомия.

Сегодня этим термином мы обозначаем почти исключительно анальный секс, а если точнее, то секс между двумя мужчинами. Однако Средневековье относило к содомии любые формы половых сношений, которые не могли увенчаться деторождением. Таким образом, целый ряд сексуальных действий, даже большинство из них, расценивались как смертные грехи. Независимо от того, шла ли речь об обоюдной мастурбации, оральном сексе, интрафеморальном сексе или возбуждающем сексе без проникновения, все это считалось содомией. Конечно, анальный секс идеально подходил под это определение, как подходили и любые однополые сношения.

Между тем ученые мыслители никак не желали удовольствоваться простой констатацией, что «раз содомия не может увенчаться деторождением, значит, это плохо». Вместо этого богословы многоречиво и цветисто расписывали в своих трудах, чем именно плоха содомия. Грациан провозглашал, что акты содомии представляют собой «чрезмерные чувственные наслаждения», и сравнивал их с «объятиями блудниц«152. На взгляд Фомы Аквинского, содомия была попросту «противна логике». Ведь все знали, что секс предназначен для деторождения. Заниматься сексом в любой форме, которая не ведет к зачатию, означало сознательно совершать грех похоти. Существовал же абсолютно допустимый, одобряемый церковью супружеский секс. Так зачем людям вместо этого обрекать на проклятие свои души? В XIII веке Иоанн Тевтонский (ум. 1245) провозгласил, что изъян содомии в ее «противоестественности». А к естественному относилось все, что идет от Бога, и означало это заниматься сексом с как можно меньшим наслаждением, зачинать детей и жить дальше.

Половое влечение

Жесткие богословские ограничения, ставившие границы дозволенного в сексе, наводят на мысль, что большинство средневековых людей практиковали секс, далекий от предписанного. При этом действовавшие нормы и правила в особенно невыгодное положение ставили женщин. И что женщины нарушали эти важные богословские предписания, нет никаких сомнений. Женщины — а их прообразом считалась легко поддавшаяся на соблазн грешная Ева — рассматривались как создания более чувственные и озабоченные сексом. Как постановил богослов и архиепископ Исидор Севильский, любострастность женщин составляет часть их женской натуры, поэтому они и получили свое название. По его словам, «в греческом языке [слово] „женщина“ производно от [выражения] „огненная сила“, ибо женщина страстно желает: женщины более чувственны, чем мужчины».

Приводились многочисленные доказательства, однако многие из них напрямую были связаны с тем, что считалось «противоестественным» и иррациональным интересом женщин к сексу. Особо подчеркивалось желание женщин заниматься сексом во время менструации, когда они никак не могли бы забеременеть. По словам врача, философа и богослова Альберта Великого (ок. 1200–1280), «никогда женщина не желает секса так, как когда она беременна», то есть в состоянии, когда секс лишен всякого смысла, если исходить из того, что единственная причина заниматься сексом состоит в том, чтобы забеременеть.

Даже женщины, занимавшиеся сексом в «правильное» время, и те проявляли подозрительное сексуальное возбуждение. Женщина могла желать секса даже после того, как ее супруг надлежащим образом изверг семя в ее лоно, хотя в этот момент ей следовало бы осознавать, что цель секса уже достигнута, и тут же терять к нему интерес. Иероним Стридонский предупреждал, что женщины ненасытны в сексе, заявляя, что «женская любовь вообще обвиняется в том, что она всегда ненасытна, что по угашении ее она снова возгорается и после удовлетворения опять бывает голодна».

Женское вожделение представлялось чем-то вроде вечного двигателя — чем больше женщины занимались сексом, тем больше секса они желали.

В Средневековье женская похоть считалась ненасытной по ряду причин. Во-первых, медицина не раз высказывала мнение, что женщина получает от секса больше удовольствия, чем мужчина, и это мнение проистекало из натурфилософии. Удовольствие, которое мы называем оргазмом, в средневековом сознании неразрывно связывалось с выбросом репродуктивной субстанции, ведь это считалось «логичным» завершением всякого полового влечения. В Средние века существовали две конкурирующие теории, объясняющие то, как происходит сам выброс. Согласно теории Аристотеля «одного семени», женская матка действует во многом подобно инкубатору для активного мужского семени, которое само собой развивается в младенца при условии, что ему обеспечена питательная среда. Над этой теорией чуть больше преобладала другая «двух семян», которая постулировала, что во время секса происходит выброс как мужского, так и женского семени, и потомство производится в результате их слияния.

Константин Африканский поддерживал двухсеменную теорию. В своем трактате «О соитии» (On Coitus) он сообщал, что женщины больше заинтересованы в сексе, поскольку «женщины получают наслаждение двоякого рода от желания своей пылкой вульвы: как исторжением собственной спермы, так и получением мужской спермы». Авиценна уточнял, что удовольствие, получаемое женщиной от собственной и от мужской эякуляции, есть результат «движения попавшего к ним внутрь семени», и в этом смысле сперму можно было рассматривать как нечто вроде маленьких внутренних вибраторов. Потому секс и доставлял женщинам куда больше наслаждения, чем мужчинам, с которыми они им занимались. Приходится ли удивляться, что их мысли забиты сексом?

Вторая научная причина повышенного сладострастия женщин была основана на гуморальной теории. Анонимный трактат XIII века «Прозаические салернские вопросы» пытался ответить на вопрос: «Почему женщина, хотя она холоднее и влажнее, чем мужчина, испытывает более сильное половое влечение?» Один из ответов сводился к тому, что, учитывая влажность и холодность женского организма, ему требуется больше времени, чтобы разогреться, но, разогревшись, женщины пылали куда более жарким огнем желания, нежели мужчины. По этой аналогии женщин уподобляли охваченному пожаром влажному лесу, который труднее погасить, чем сухой лес, или — металлу большей плотности вроде железа, который нагревается дольше золота, но дольше и удерживает жар.

Более того, сама холодность женского организма означала, что женщины жаждут тепла, которое вырабатывается во время секса, потому что им этого тепла просто не хватает.

В этой точки зрения женщины рассматривались как холоднокровные создания, наподобие змей, о которых говорили, что их притягивает тепло, исходящее от человеческого тела. К XIII веку это объяснение получило дальнейшее развитие, ввиду чего приобрело еще более откровенный женоненавистнический смысл. В медицинском трактате «Секреты женщин» утверждалось, что женское половое желание проистекает из того, что женщина «желает соития больше, чем мужчина, ибо нечто дурное всегда притягивается к хорошему». Презренная природа женщин означала, что их от рождения влечет к мужчинам и они желают соприкосновения с мужчинами и их не «порченым», как подсказывала логика, семенем.

Выдвигалась и третья причина повышенной сексуальности женщин: они недалеки умом и бездеятельны. Здоровое недоверие к сексу и желание заниматься им только тогда, когда это продиктовано логикой и приемлемо, было свойственно незапятнанным мужчинам. Женщины устроены примитивнее и похожи на детей, отчего и неспособны заниматься чем-либо как положено. Их неумение отличать хорошее от плохого, как и легкость, с какой они поддавались совращению и впадали в грех блудодейства, проявились во всей красе еще во времена Евы. В силу недалекости ума, по словам Альберта Великого, женщины не могли рационально относиться к испытываемому ими наслаждению. Если женщины во время секса испытывают большее удовольствие в количественном плане, то мужчины испытывают удовольствие более качественное в силу своей способности охватить его рассудком и уловить его суть, утверждал Альберт Великий. Оттого, что женщины испытывают больше удовольствия, но качеством ниже, они все время желают большего наслаждения, но не могут поступать так, чтобы получить его, и поэтому не могут насытиться. Приверженцы аристотелевой односеменной теории, и те могли соглашаться с этой мыслью, учитывая, что она объясняла непомерный женский интерес к сексу и их удовольствие от него, но при этом решительно утверждали, что женщины не вносят никакого вклада в акт деторождения.

Из всего этого следовало, что женщины по самой своей природе слишком озабочены сексом, чтобы нормально функционировать. Доминиканский монах, богослов и философ XIII века Винсент из Бове (ок. 1184–1264), убежденный, что женщины в самой основе своей — тупоумные и холодные сексуальные монстры, за подтверждением своей правоты обращался к римскому поэту-сатирику I века Ювеналу. Тот подтверждал, что женщина — создание, которое «всегда готово к соитию», однако после него «устает, но никогда не бывает удовлетворено». А то, что женщины от соития теряют силы, но при этом желают еще секса, это, как уверяли мыслители, полностью их собственная проблема.

Хотя мужчины вовсю рассуждали, почему женщины так одержимы сексом и так мало способны насладиться им, не все разделяли их надменные самонадеянные речи.

Женщины, имена которых дошли до наших дней, не совсем разделяли идею о тупоумии, похотливости и пагубности своего пола. Та же Хильдегарда Бингенская выдвигает собственную трактовку женской сексуальности. Хотя она признаёт, что «женщина холоднее и влажнее [чем мужчина], однако именно эти свойства делают женщину способной к деторождению: она поместительнее, и ее страсти умереннее, и благодаря этим свойствам она способна зачинать, вынашивать и рожать детей… А поскольку ее желание не столь яростно, женщина более способна сдерживать себя — ввиду влажности „там, где горит наслаждение“, равно как и из страха или стыда».

Этот контраргумент показывает, что, хотя за женской натурой закреплялись свойства холодности и влажности, далеко не все сравнивали женщин с лесным пожаром, бездумным и сладострастным. Более того, Хильдегарда оборачивает в достоинство гуморальные особенности женщин, которые мужчины так любили приводить в доказательство порочности и несносности женской природы. И что одним могло казаться менее разумной страстью, в представлениях других способствовало вынашиванию плода.

Читайте также

«После трапезы мужчину и женщину следует уложить в одну постель»: как занимались сексом в Средние века

Хильдегарда пошла дальше и сделала вывод, что женская сексуальность мало того что не является чем-то порочным, но еще и противостоит пагубной сексуальной деятельности мужчин. По мнению Хильдегарды, «заключенная в мужском половом органе сила обращается во вредоносную пену, тогда как кровь женщины — в противоположное излияние». Вероятно, нам следует отдать должное Хильдегарде за то, что она первой закрепила в письменном источнике понятие токсичности типично мужских качеств. Мускульная сила и прочие проявления мужских черт, которыми так хвастались мужчины, видя в них доказательство теоретического превосходства своего пола, оказывается, можно было с легкостью представить как вредоносные, для усмирения которых как раз и требовалось сексуальное вмешательство женщины.

Притом что Хильдегарда показывает нам, как по-иному интерпретировать сексуальность в тех же самых теоретических рамках, мнение о том, что женщины не губительные сексуально озабоченные гарпии, к сожалению, не получило широкого распространения. Если среди интеллектуальной элиты превалировала та точка зрения, что гуморальная природа женщин обусловливает их избыточный интерес к сексу, то с ней соглашались все слои населения.