Изображая жертву: почему борьба с харассментом приводит к эскалации насилия
В последние годы в сфере психологии человека происходят драматические изменения: в 2020-х годах мы с тревогой переоцениваем ценности — свободу, справедливость, жертвенность, семью и значение родительских отношений для психики ребенка. Елена Леонтьева, клинический психолог, гештальт-терапевт, автор книг «Про психов» и «Частная практика», рассказывает, как бунт против насилия меняет нашу психологию и почему иногда выгодно быть жертвой.
Необходимость осмыслить эти явления долго дремала в глубине бессознательного, защищенного культурными и религиозными нормами, веками складывающимися отношениями силы (доминирования) и слабости (подчинения). А теперь эта потребность актуализировалась и открыла период длительной тревожной неопределенности и эмоциональной нестабильности.
Психология и психотерапия непрестанно занимаются осмыслением насилия, страха и агрессии, делая всё ту же старую религиозную работу по осознанию человеческой греховности, но в новых, обнадеживающих интерьерах.
Разрушение привычных иерархий в обществе
Схема «доминирование — подчинение» традиционно была базой для построения общества: насилие государства над гражданами, одних государств над другими, предприятия над работниками, учителей над учениками, родителей над детьми, мужей над женами — всё это было естественным в вертикально структурированном обществе.
Но теперь естественная иерархия трещит по швам: вертикаль власти и принципы естественного доминирования размываются идеями системности, горизонтальных связей, равенства, партнерства, самоорганизации и т. д. Сама идея доминирования кого-то над кем-то подвергается сомнению и объявляется насилием.
Мы начинаем понимать насилие не как условие существования социальной системы или общественный договор, а как нежелательное и устаревшее психологическое явление (сделаем стандартную оговорку, что говорим только о западной культуре).
Вместо порядка, в котором младшее поколение перенимает опыт у старшего (по М. Мид, это называется постфигуративной культурой), воцаряется культура, в которой мудрость старших не ценят. В новой системе (префигуративная культура) оказывается, что старшие должны учиться у младших — причем не только использованию гаджетов, но и новой психологической культуре. А без освоения психологии родители получают формальные отношения с детьми: лишенные близости и основанные только на долге.
В более радикальном варианте такого подхода старшие поколения подвергаются атаке с целью отобрать у них власть, а их опыт отрицается как безнадежно устаревший — и даже опасный.
Интенсивно уничтожаются старые формы знаний (мудрость старших), это заметно в типичных жалобах родителей на то, что у детей мало мотивации к обучению в традиционной форме, а система образования безнадежно отстала от жизни.
При этом младшие поколения обладают иначе организованным знанием, сжатым в более крупные единицы. Только за счет такого сжатия можно вместить в себя то огромное количество информации, которое нас сейчас окружает. Кажется, что ролик на ютубе стилистически сильно отличается от академического знания и книги, взятой в библиотеке, — но только до того момента, когда вам нужно будет изложить на ТЕD смысл своей диссертации за 15 минут. Да и на самой защите вам дадут столько же времени.
Получается, что дети и родители становятся равноценными субъектами знания, между которыми теоретически возможен либо полный разрыв, либо равный обмен информацией при условии диалога и готовности к развитию и трансформации.
Как трансформируется понятие равенства
Равенство и партнерство в теории весьма простые концепты. Но если рассматривать их не как абстрактные принципы, а как реальные психологические процессы, они окажутся невероятно сложны!
Чтобы реализовать равенство, необходима развитая культура договоренностей — а также наличие зрелых субъектов, готовых ради договора о партнерстве прилагать массу невероятных усилий, планомерно обнаруживая собственные ограничения и агрессию, свое бревно в глазу.
Поскольку эти усилия так тяжелы, многие выбирают насилие как отказ от развития, трансформации и эволюции. Семейным психологам отлично известно, как много борьбы в обыденной жизни современной пары, исповедующей партнерские отношения, насколько сложно реальным людям воплотить требования партнерства и какого уровня личностного развития оно требует. Без регулирующей роли государства (семейного права, органов опеки, справедливых судов и сбалансированных законов) равное партнерство скорее исключение, чем правило: люди по-прежнему не умеют договариваться даже с самыми близкими.
На семейной терапии хорошо видно, как один из партнеров тормозит в этом усилии, выбирая насилие, оборонительную позицию или стагнацию, предпочитая развод развитию, — и очень часто такой человек выбирает позицию жертвы.
На самом деле, несмотря на то что идеи равенства и ненасилия кажутся нам безусловно ценными, всё еще непонятно: возможно ли в принципе такое устройство человеческих отношений, в которых нет постоянной борьбы за доминирование? Можно ли воспитать ребенка без насилия — или это чревато его ранней гибелью либо формированием человека без уважения к нормам и границам? Можно ли добиться от граждан осознанного поведения в опасное время — или без регулирования, штрафов и военных не обойтись?
Можно сказать, что мы находимся на стадии культурно-биологического эксперимента — и многие из нас это осознают.
Почему смена парадигмы насилия начинается с семьи?
Многие большие изменения начинаются в сердцевине человеческого: в семье — базовом биологическом договоре. Вот и в авангарде культурных сдвигов в парадигме насилия оказались женщины и дети.
Специалисты говорят, что семья сегодня претерпевает масштабный кризис и, может быть, вот-вот исчезнет в ее традиционном моногамном виде. Моногамия, как заметил Ф. Энгельс в классической работе «Семья, частная собственность и государство», «совпадает с порабощением женского пола мужским».
Вместе с исчезновением моногамии и «порабощения» главными на сцене семьи становятся представители иерархического «низа»: мать и ребенок, а значение материнства и интерес к нему резко возрастают.
Отношения матери и ребенка — центральная тема всей психологии второй половины ХХ века, и работа психологов над ней сильно повлияла на то, как мы видим сегодня практики родительства и как смотрим теперь на иерархию и насилие. Теперь уже дети активно борются с родителями — и у них получается.
Стремление к равенству и психологическому здоровью (идеалом родительства на данный момент является воспитание психологически здорового ребенка, счастливого и уверенного в себе) поставило задачу отказа от физического и психологического насилия как средства воспитания и естественного доминирования. Детей больше не бьют, смена этой нормы произошла за одно поколение.
При этом огромное количество родителей обращаются к психологам в растерянности от того, что их дети не слушаются и не боятся, а проявляют индивидуальность: как с ними сладить и воспитать их приличными людьми, если из инструментов у тебя теперь только собственный пример, принятие и забота?
Дико выглядит, когда органы правопорядка колотят граждан своей страны, когда им приходит в голову демонстрировать свои эмоции, — всё потому, что уже выросло поколение людей, не привыкшее к тому, чтобы их били.
То есть общество по отношению к людям решает ту же задачу, что родители по отношению к детям. Однако, предполагаю, что решение если и будет найдено, то только в поле семьи и детско-родительских отношений.
Почему дети и женщины — главные борцы с насилием?
Мы наблюдаем, как меняются отношения родителей и детей. Дети, а не парные отношения стали главной ценностью семьи: сейчас нормой считаются долгое грудное вскармливание, совместный сон, посвящение родителей в «тайны» детей и их школьную жизнь (ох уж эти родительские чаты!).
Дети дружат с родителями и не стремятся поскорее покинуть отчий дом после окончания школы. А самое главное — не чувствуют страха перед родителями: иерархия семейных ролей уходит в прошлое. В современных детях гораздо меньше страха перед всеми иерархическими фигурами: не только перед матерью и отцом — но и учительницей, а позже начальником, президентом и т. д.
Матери мучительно ищут ответы на вызовы современного родительства, пытаясь уйти от вертикального доминирования, от власти страха, потому что он разобщает, а мы хотим любви, близости, понимания и хороших отношений, которых многим не удалось создать с собственными родителями. Требования хороших отношений входят в противоречие с властью и насилием — и родители всё чаще от них отказываются.
Женщины лидируют и в психологии, и в педагогике и являются основными потребителями психологической культуры. Чтобы стать «хорошими» матерями (и даже «идеальными» — нарциссическая культура верит, что это возможно), женщины активно развиваются психологически: осознание себя, стремление к глубоким личностным изменениям, проработка своих негативных психологических паттернов, овладение психологическим дискурсом в целом совершенствуют психологическое оружие и защиту. Именно матери открывают глаза мужчинам на психологические механизмы воспитания детей и в этом смысле отчетливо доминируют.
Мужчины более склонны использовать опыт своих семей в качестве образца, но он оказывается безнадежно устаревшим с точки зрения современности. Отцы как будто «ничего не знают о мире» и часто теряют с детьми контакт очень рано, не находя иных инструментов, кроме «я твой отец — слушайся меня!».
Но условия участия мужчин в воспитании детей меняются. Классическая схема «я зарабатываю, ты воспитываешь» всё чаще заканчивается разводом, не удовлетворяя потребности в эмоциональной близости и психологическом развитии пары и семьи.
Норма партнерства диктует мужчинам развивать свойства, традиционно считавшиеся женскими: учиться понимать свою и чужую эмоциональность, контролировать ее, одновременно сохраняя мужскую твердость и бесстрашие. Теперь мужчины должны иметь близкие отношения с детьми — и часто сами к этому стремятся.
Зачем культуре насилие?
В гуманистической философии есть идея убывания насилия в культурной эволюции человека и человечества (А. П. Назаретян). Исследователи измеряют численность убийств в разные исторические периоды и приходят к оптимистичным выводам: убиваем мы всё реже и реже. Однако остается непонятным ответ на вопрос: это эволюционирует человек, становясь менее склонным к насилию, — или же эволюционируют формы насилия, становясь более изощренными? Так называемый электронный фашизм — яркий пример эволюционно новой, хотя и предсказанной Оруэллом и Хаксли формой насилия через тотальный контроль и отказ от тайны личной жизни.
Читайте также
Война за данные: почему нельзя просто взять и «стереть» свой цифровой след
Ядерное сдерживание и современные военные технологии поставили логический предел традиционному физическому насилию, относительно ограничив масштабные военные конфликты, которые тысячелетия составляли основное содержание человеческой истории. Теперь вести войны на территории западных стран — это уже дурной тон: мощь ВПК обращается на страны с неустойчивой государственностью.
На первый план выходят новые методы насилия, во многом являющиеся психологическим оружием: цветные революции, гибридные войны, политика соцсетей, фейковые новости и панические атаки в масштабах планеты.
Выйдя на ступень эволюции, позволяющую эффективно уничтожить всю человеческую популяцию, мы вынуждены совершенствовать свое психологическое оружие, манипулируя реальностью и сознанием. Однако периоды хаоса и неопределенности всегда заканчиваются новым порядком. Как это происходит?
Одно из самых смелых обобщений о природе насилия сделал Рене Жирар, выдвинув идею жертвы и жертвоприношения как естественного механизма регуляции внутривидовой агрессии Homo.
Жирар считает, что нам необходимы регулярные жертвоприношения, чтобы удовлетворяться и останавливать свою склонность к эскалации насилия: Авраам принес в жертву Исаака, евреи — Христа, страшные войны ХХ века, холокост и ядерная атака США на Японию принесли в жертву миллионы жизней.
Но прививки ХХ века очевидно больше не действуют. Возможно, нам пора принести новые жертвы? Но их же сначала надо выбрать!
Что или кого мы принесем в жертву: свободу передвижения и тайну личной жизни, семейные ценности, целые политические режимы, любимых знаменитостей? Можем ли мы обойтись без жертв или в этом наша природа неизменна?
Опасно ли равенство?
Если ХХ век дал женщинам равенство в праве на труд и гражданское самоопределение, то XXI век разрушает незыблемость брачного договора, освободив женскую сексуальность и открыв женщинам дорогу в политику и бизнес. Именно женщины выступают против роли жертвы физического и психологического насилия, заставляя общество пересматривать основы психологического доминирования. Популярность движений против домашнего насилия и неравенства в разных сферах жизни только набирает обороты и в основном продвигается женщинами или небинарными персонами — в общем, теми, кто отвергает традиционные «мужские» модели власти, основанные на силе.
Но, к сожалению, в недрах феминизма и движения за права женщин пока не возникло удовлетворяющего ответа на вопрос о том, каким именно должно быть равенство и партнерство, чтобы учитывать интересы всех сторон. Поэтому борьба за права часто выглядит враждебно. А враждебность, в свою очередь, провоцирует насилие — и круг замыкается.
Мужчины приспосабливаются к новой ситуации достаточно быстро, осваивая традиционно «женские» способы соблазнения и манипулирования, становясь «внезапными и непредсказуемыми». Те же, кто настаивают на мужском доминировании, используя домашнее насилие, всё чаще остаются без семьи.
Алкоголизм и зависимое поведение стремительно выходят из моды, и желающих «спасать» зависимых мужчин становится меньше. Ну а сказочных «настоящих» мужчин больше не существует: даже Джонни Деппа дома поколачивают. Возможно, традиционно «мужское» поведение — та жертва, которую мы готовы принести ради нового консенсуса?
Согласно гипотезе Рене Жирара, мы находимся в опасной ситуации, когда женщины, мужчины и дети становятся практически равны. Звучит противоречиво: где опасность, если они равны? Однако именно равные соперники склонны конкурировать и бороться за доминирование.
Именно поэтому многие пары сейчас разрушаются: не выдерживают конкуренции друг с другом и борьбы за власть. А во времена пандемии даже крепкие браки затрещали по швам (скоро узнаем статистику 2020 года и сможем делать более обоснованные выводы).
По Жирару, устранение традиционных различий и преимуществ приводит к кризису — а значит, и ко всплеску насилия:
«Итак, общество находится в глубоком кризисе различий. Все протагонисты занимают одинаковые позиции по отношению к одному и тому же объекту… Сначала каждый считает себя способным овладеть насилием, но всеми… по очереди овладевает само насилие… ввергая их в процесс… взаимности насилия…»
Жирар Р. Насилие и священное / пер. с фр. Г. Дашевского. Изд. 2-е, испр. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 95.
Всеми овладевает насилие? Но ведь кажется, мы живем более-менее безопасно. Однако в 2020 году становится очевидно, как хрупка эта безопасность и как легко возвращается власть страха, жесткие границы между государствами и людьми, вражда и вооруженные столкновения.
Пандемия отчасти решает проблему «кто виноват и кого бить»: разгул ужасного вируса вернул людям страх перед чем-то иным — неуловимым и непредсказуемым заместителем высших сил, которые ограничат бесстрашие современности. Теории заговора спасают от неопределенности, возвращая веру в контроль людей над миром: уж лучше кровавая борьба с плохими, злыми или могущественными людьми, чем бесплодная — с чем-то иным, не подконтрольным нашей воле.
В конечном итоге мы все постоянно чего-то боимся и склонны к психологическому насилию, осознаем мы это или нет. Не осознающие и не признающие своей агрессии люди — довольно опасные существа: «С Библией в руках и с камнем за пазухой». Классик немецкой психиатрии Э. Крепелин описывал этими словами больных эпилепсией, однако посмотрите вокруг: сейчас всё больше людей чувствуют на себе «белое пальто». Открыто признавать собственную агрессию в современном мире могут позволить себе лишь те, кто не боится ответственности.
Может быть интересно
От «психологии жертвы» до обвинения насильника
Мы не можем произвольно изменить способ мышления и свою психологию — это творческий и постепенный процесс. Мы противоречивы, в нашем мышлении есть черты и магического сознания (главный признак — расщепление на добро и зло), и более сложно устроенного современного мозаичного сознания. Поэтому, исследуя по-новому основы психологического доминирования, мы всё еще пользуемся старыми полярностями: «доминирование и подчинение» или «насильник и жертва».
ХХ век выдвинул идею, что существует отдельный психотип жертвы и особая «психология жертвы» — она разрабатывалась в криминологии, анализирующей поведение преступников.
Изучая уголовные дела об изнасилованиях (а это очень сложные с точки зрения квалификации дела), криминологи обнаружили, что жертва часто оказывалась на месте преступления будто бы намеренно. Например, выяснились истории вроде этой: подвергавшаяся множественным групповым изнасилованиям мигрантами молодая женщина часто ходила гулять по вечерам мимо строек в короткой юбке. ХХ век допускал идею о том, что такая женщина может бессознательно желать быть изнасилованной — то есть демонстрировать виктимное поведение.
Однако XXI век и движение #MeToo сделали крутой поворот в сторону освобождения жертвы от ответственности: сегодня считается, что нет такого поведения, которое оправдывает агрессию. Ходи хоть голой — насилия не должно быть.
Дети ведут себя отвратительно, но их нельзя ни бить, ни психологически травмировать. Теперь попытка сделать жертву ответственной за насилие стала восприниматься как виктимблейминг — обвинение жертвы, а на психологию жертвы было поставлено клеймо «устарело».
И это в общем, наверное, можно назвать хорошей динамикой: быть жертвой — не психотип, а случайность, и то, что с тобой произошло, не описывает тебя как личность.
Читайте также
Итоги года с #MeToo: от скандалов в Голливуде до изнасилования Марии Святым Духом
Можно ли застрять в позиции жертвы?
Но нет ли обратной динамики, когда мы начинаем намеренно искать ситуации, в которых были жертвой: харассмент, оскорбления, токсичные отношения? Да, в жизни женщины (в особенности российской женщины, которую не защищает закон) есть огромное количество ситуаций эмоционального, физического, экономического и сексуального насилия. Она по факту много раз была жертвой, может быть, даже не осознавая этого — многие из нас понимают, что случилось насилие, куда позже, чем оно случилось по факту.
Но следует помнить, что осознание какого-то явления всегда открывает дорогу эмоциям. Если вы обнаружили, что ваш партнер вас абьюзит, и не признаете, что вам этого хочется (а многим хочется подчиняться, и не только в сексе — и они имеют право этого хотеть), то вы автоматически оказываетесь в мире, где добро и зло сражаются между собой каждую минуту вашей жизни. Вы становитесь жертвой — с кулаками или без, а мир становится более опасным местом, населенным людьми, которые хотят вас использовать или подчинить в своих психологических или корыстных интересах.
Осознание повсеместности насилия делает мир еще более тревожным местом и соблазняет чаще идентифицироваться с позицией жертвы в неоднозначных и неочевидных ситуациях.
Быть жертвой в современном дискурсе — значит отказаться от ответственности за ситуацию. Эта стратегия чревата потерей энергии, низкой самооценкой и высоким уровнем тревожности (и такая идентификация и застревание в роли жертвы могут происходить как на уровне личности, так и на уровне государств).
В чем сила жертвы?
Многообразие психологического насилия, которое открыли для нас феминизм и современная психология, с одной стороны, лучше и точнее объясняет наши психологические проблемы. Но усиление дискурса насилия в психологии то и дело заставляет нас ощущать себя жертвами, если мы оказываемся слабы (или самим обнаруживать себя насильниками в ролях, предполагающих власть, — родителя, начальника, учителя).
Что делать, чтобы не застрять в ощущении себя жертвой, чтобы не увлечься мыслью, что тебе испортили и исковеркали жизнь? Как оставить свою историю жертвы в прошлом, чтобы травматичные события не стали вашим самоописанием?
Во-первых, важно осознавать, что есть люди, которые не хотят уходить из позиции жертвы, потому что эта позиция может быть очень сильной.
Во-вторых, следует понять, что жертва в современном дискурсе имеет доступ к инструментам психологического насилия — это и делает позицию сильной. В треугольнике Карпмана Жертва в любой момент может превратиться в Агрессора, а согласно Ф. Перлзу, такая позиция называется «собака снизу» — когда человек в «слабом» положении контролирует человека в «сильном» положении не с помощью силы и страха, а с помощью чувства вины. Гениальность психологического оружия в том, что средства защиты всегда являются средствами нападения.
Сильная позиция жертвы психологического насилия обнаруживается в бессрочности наказания. Физическое насилие осмыслено уголовным кодексом, в котором есть четкие сроки возмездия за совершение того или иного преступления. С психологическим насилием не так: четких сроков несения ответственности не существует. В позиции жертвы обнаруживается потрясающая сила возмездия, справедливости и не ограниченной временем агрессии.
В политике отдельных государств этот вопрос давно стоит очень остро: сколько времени немцы должны расплачиваться за геноцид евреев? а турки за геноцид армян? а если русские признают Голодомор, а американцы геноцид афроамериканцев и индейцев — к чему это приведет? Этот интересный вопрос делает позицию и государств-жертв, и людей-жертв очень сильной, так как пока ответ на него — «всегда».
Выходит, позиция вечной жертвы — это выгодная позиция с точки зрения применения психологического оружия: ведь за счет чувства вины мы получаем власть над виноватым. Позиция жертвы как психологическое оружие позволяет удерживать отношения очень долго, быть связанными одной судьбой и нарративом.
Выход из жертвенного нарратива драматичен, с надеждой на смену сюжета и нежеланием больше быть жертвой. Но может быть и так, что самостоятельно отказаться от этой психологической модели не получается, ведь она по-своему стабильна и увлекательна и позволяет при смене ролей Жертва — Агрессор дать выход накопившимся эмоциям. Тогда рвутся отношения — но не эмоциональный паттерн, и следующие отношения рискуют повторить предыдущие (поэтому-то алкоголики и хаотические мужчины приходят в жизнь некоторых женщин регулярно, как времена года).
Необходимо признать, что нарратив, в котором насильника бесконечно наказывают, а жертва бесконечно остается жертвой, не позволяет завершить ситуацию. Это оставляет простор для неограниченной эскалации насилия, что мы наблюдаем и будем наблюдать в жизни обществ по всему миру. Так что сейчас мы находимся в тупике.
Также совершенно неясно, неужели мы не можем без жертв, без распятий и античной драмы? Неужели нам нечего больше предложить, кроме этих вечных сюжетов?
У нас есть два варианта. Либо позволить механизмам насилия отрегулировать новый порядок, либо повсеместно начать брать на себя ответственность за собственное стремление к доминированию и тягу к насилию.
Нет ничего невозможного в том, чтобы научиться контролировать агрессию и ставить ее на службу любви и партнерству.