Культура страха: зачем государство и СМИ манипулируют нашими страхами и как перестать бояться

Никколо Макиавелли, итальянский мыслитель эпохи Возрождения, рассуждая о том, что является более надежной опорой для правителя — любовь или страх подчиненных, писал: «Говорят, что лучше всего — когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если приходится выбирать, то надежнее выбрать страх… ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно».

Страх — это негативное ощущение, вызванное реальной или воображаемой угрозой, которое провоцирует изменения в метаболизме организма и толкает его на определенные действия.

В человеке страх возникает как в ответ на стимулы из настоящего, так и как реакция на предполагаемые будущие угрозы жизни и благосостоянию тела. В ответ на опасность в организме запускается механизм «бей или беги», а если бить или бежать невозможно — то замиранию или полному параличу.

Человек способен с помощью разума справиться со страхом, но это происходит с большим трудом, чем наоборот, когда страх заглушает разум: сигналы миндалевидного тела, ответственного за формирование чувства страха, доминируют над корой мозга человека. С точки зрения эволюции для выживания выгоднее поддаться страху и среагировать пускай и на вымышленную опасность, чем оставаться спокойным и ошибаться в своих суждениях (лучше принять палку за змею и ошибиться, чем принять змею за палку и нарваться на ядовитый укус).

Термин «макиавеллизм» устойчиво вошел в словарь политологов и психологов: им обозначают манипулятивное поведение и политику, пренебрегающие моральными нормами, опирающиеся на холодный расчет и культ силы. В наше время такой подход и апелляция к страху стали использоваться не только патологическими личностями и циничными политиками, но и борцами за справедливость.

Как страх проник в либеральный дискурс

Американский философ Джудит Шкляр в 1989 году выдвинула концепцию «либерализма страха». Она утверждала, что в наше время страх — лучший инструмент для объединения людей, сила, способная установить солидарность между людьми в борьбе с угрозами терроризма и насилия.:

«Так как страх систематического насилия универсален, моральные требования, основанные на его запрете, притягательны и могут быть приняты без особых споров».

Социолог Марджи Керр утверждает, что из-за скорости, с которой мы получаем новости, люди сегодня испуганы гораздо сильнее, чем 200 лет назад: «Мы начинаем получать оповещения о катастрофах на наши смартфоны, как только они начинают происходить. Из-за этого создается ложное ощущение вовлеченности, которого не было еще 150 лет назад». Исследования показывают, что люди быстрее и ярче реагируют на негативную информацию, поэтому слова вроде «рак», «бомба» и «война» привлекают наше внимание сильнее, чем слова вроде «ребенок», «улыбка» или «веселье».

И хотя Джудит Шкляр выступала против злоупотребления властью со стороны правительства и ратовала за сохранение прав и свобод граждан в демократическом обществе, методы, которыми она хотела сплотить людей, опираются на страх, с помощью которого власти традиционно контролируют людей.

В конце ХХ века философ Ханс Йонас, один из самых заметных идеологов движения по охране окружающей среды, писал, что для избежания экологической катастрофы, которая угрожает нашей планете, разумно и этично использовать инструменты страха:

«Изобретательная „эвристика страха“, заменяющая предыдущие проекции надежды, должна объяснить нам, чем мы, возможно, рискуем и чего должны опасаться. Значительность этих угроз вместе с недостаточной силой наших предсказательных способностей должна привести к тому, что мы отдадим прагматическое предпочтение пророчествам гибели в противовес пророчествам счастья».

Ради преследования благородных целей — то есть спасения Земли — «в особых обстоятельствах полезным может оказаться и ложное мнение: если правду слишком сложно вынести, значит хорошая ложь может сослужить нам службу», — утверждает философ.

Вместо страха господня — «научные» фобии

Религиозные учения на протяжении многих веков указывали людям, чего стоит и не стоит бояться, а богобоязненность считалась безусловной добродетелью верующего человека.

Одним из первых авторов теории о страхе как основном источнике религии считается древнегреческий философ Демокрит. Он предположил, что люди испугались грома и придумали что боги — источники этого феномена.

Страх зла — демонов, злых духов и вечных мучений в загробном мире сдерживал и направлял последователей разных культов на добрую, праведную жизнь, за которую были обещаны спасение, блаженство и вечная жизнь.

С началом Эпохи Просвещения западная культура стала критиковать религию, которой противопоставлялись рационализм и свободомыслие. Французский философ-просветитель Дени Дидро писал: «Религия мешает людям видеть, потому что под страхом вечных наказаний запрещает им смотреть». Передовые мыслители всё больше надежд возлагали на науку, способную заменить слепую веру знанием и избавить людей от оков иррациональных страхов.

В ХХ веке британский философ Бертран Рассел говорил, что страх, и в особенности страх неизвестного, лежит в основе любой религии. А Альберт Эйнштейн писал, что «путь к настоящей религии лежит не через страх жизни и смерти, и слепую веру, а через стремление к рациональному знанию».

Наука действительно разрешила многие наши проблемы: увеличила продолжительность жизни людей, обезопасила нас от эпидемий, уносивших миллионы жизней наших предков, снизила детскую смертность.

Но если религия обещала вечную жизнь, блаженство и защиту высших сил, то наука не спешит наделять наше бытие смыслом, выходящим за рамки выживания и передачи своего генетического набора следующему поколению смертных существ.

Она холодно констатирует факты: мы — уязвимый биологический вид, которому угрожает буквально все вокруг, от мала до велика, от гигантских астероидов из космоса, способных уничтожить нашу планету, до микроскопических бактерий, супервирусов, которые могут убить людей изнутри.

Сама по себе наука нацелена на процветание человека. Но в руках медиа и политиков она стала еще одним эффективным средством запугивания людей. Если раньше для легитимизации страшных предсказаний достаточно было сказать: «Так написано в священном писании», — то теперь чтобы оправдать любые угрозы и страхи, достаточно утверждать, что «научные исследования показывают». Люди будут обезоружены.

Как науку используют для насаждения паники

В медиа среде (при участии политиков и ученых) стало популярным «соревновательное паникерство».

Одно и то же явление рассматривается разными группами с противоположных сторон, разгорается спор, и выигрывает тот, кто сможет сильнее напугать обывателя. Например, одна группа ученых и журналистов утверждает, что детей ни в коем случае нельзя оставлять на открытом солнце из-за риска возникновения рака кожи. Другая группа бьет тревогу: из-за недостаточного количества солнца дети страдают от дефицита витамина D, что приводит к тяжелым последствиям для здоровья.

С одной стороны говорят о проблеме подросткового ожирения, из-за которого современные подростки будут жить меньше своих родителей, а с другой — пугают подростков историями об анорексии, расстройстве пищевого поведения и нездоровых диетах.

Или, к примеру, вопрос глобального потепления. Некоторые журналисты предлагают приравнять отрицание климатических изменений к отрицанию Холокоста и преследовать такие сомнения на законодательном уровне. А президент Трамп говорит, что не собирается предпринимать никаких серьезных действий в сторону защиты климата: «Не собираюсь жертвовать экономическим благосостоянием страны ради того, что никто не знает точно. Есть ученые с двух сторон в этом вопросе. И я согласен, климат меняется, но он меняется то в одну сторону, то в другую, то в одну, то в другую. Так что — посмотрим».

На первый взгляд может показаться, что такая поляризация мнений должна привести к умеренной позиции: не переедать, но и не голодать, загорать понемногу, сортировать свой мусор, но не паниковать из-за глобального потепления. Возможно, так и происходит в некоторых случаях, но для большинства людей размывается ощущение истины. В сухом остатке остается ощущение незащищенности, опасности и беспомощности. И часто такая неуловимость правды и апелляция к страху приводит к рождению новых всесильных демонов нашего времени — вере в апокалиптический исход техногенной цивилизации.

Апокалиптические ожидания от ядерной угрозы до восстания машин

Апокалиптический дискурс стал нормой нашего времени. Причем он исходит не столько от верующих, для которых ожидание конца света — норма бытия, но и от атеистических технократов, ученых, журналистов и, конечно, политиков.

Например, в одной только британской газете the Guardian слово «вымирание» в 1988 году встречалось 93 раза, в 2007 — уже 207 раз, а в 2016 — целых 602 раз.

Глобальное потепление, по словам ученых и эко-активистов, — не меньшая угроза для человечества, чем тотальная ядерная война. Искусственный интеллект и роботы, по словам технократов, представляют собой экзистенциальную угрозу и сулят нам невиданными экономическими потрясениями.

В 1947 году журнал Чикагского университета «Бюллетень ученых-атомщиков» запустил проект под названием «Часы Судного дня». Каждые несколько лет на обложке журнала появляются часы, показывающие без нескольких минут полночь.

Стрелка передвигается в зависимости от напряженности мировой обстановки, а сама полночь символизирует момент ядерного катаклизма. Стрелку передвигает совет экспертов, в числе которых 18 нобелевских лауреатов, и сейчас часы показывают без двух минут полночь.

Это худший показатель начиная с 1953 года, когда СССР и США впервые испытали термоядерные бомбы.

На этом фоне вопросы ядерной войны постоянно поднимаются в мировой политике и СМИ. Страны вроде Ирана и Северной Кореи грозятся разработать ядерное оружие и уничтожить Израиль или Америку. США отвечает угрозами упреждающих ядерных ударов. Россия демонстрирует ролики, в которых атомные бомбы летят на США и рассказывает о том, что в случае взаимного ядерного уничтожения «мы как мученики попадем в рай, а они просто сдохнут».

В результате 51,6% американцев и 40% россиян испытывают постоянный страх новой мировой войны.

Илон Маск высказал идею о том, что человечество — носитель вируса: он стимулирует нас к развитию кибернетики и точных наук, чтобы поскорее создать роботов, которые и есть цель нашего существования. И когда роботы придут, то даже если они нас не убьют, то мы станем для них тем же, чем обезьяны сейчас являются для людей. И утешится мы можем только тем, что, возможно, они не будут обращать на нас особого внимания — как мы не особо следим за шимпанзе.

Это очередной медийный образ, из которого следует, что человечество не в силах остановить свой суицидальных прогресс. Наука предстает как инертная набравшая скорость машина, которая неизбежно несет нас к концу времен.

Хотя лидеры технологических индустрий вроде Илона Маска часто выступают в роли громких алармистов и ярче всех рисуют будущие опасности роботов, они и не думают останавливаться в их разработке, потому что если не они, то это обязательно сделает их конкурент.

Ученые не виноваты в своих опасных изобретениях, бизнесмены и финансисты не виноваты в мировых экономических кризисах, политики не виноваты в войнах.

Или, по крайней мере, так они утверждают. Тем не менее, все они продолжают пугать нас этими «не зависящими от них» обстоятельствами.

Как правильно пугать

Апелляция к страху — широко известная практика. Её используют в маркетинге, психологии и пропаганде для модификации поведения людей и включает в себя три ключевых фактора: страх, угрозу и воспринимаемую эффективность.

«Страх — это негативно заряженная эмоция, обычно сопровождаемая повышенным психологическим возбуждением.

Угроза — это внешний стимул, который создает у получателей послания ощущение, что они уязвимы перед какой-то негативной ситуацией или ее исходом.

Воспринимаемая эффективность — это вера человека, что рекомендации, данные в этом послании, можно применить и эффективно снизить угрозу, изображенную в послании».

(из исследования «Fear Appeal Theory»)

Иными словами, жертву апелляции к страху нужно сначала убедить в том, что угроза существует и она ей тоже подвержена, а затем предложить ей выход.

Чтобы апелляция к страху работала, нужно соблюдать точную пропорцию. Если жертве покажется, что предлагаемые для избежания опасности меры слишком сложные или по какой-то причине недоступные, она также ничего не сможет сделать. Если перегнуть с компонентом страха, человек может впасть в ступор и получить дисфункциональную тревожность.

Как страх неизвестного влияет на мозг

Страх неизвестного часто называют иррациональным страхом. По мнению некоторых ученых, он лежит в основании всех остальных страхов.

Мета-анализ исследований показывает, что столкновение с неизвестными факторами увеличивает сердцебиение, активирует миндалину и вентромедиальную префронтальную кору мозга.

Более того, как показывают исследования, при первичной когнитивной обработке стимулов внешней среды мы автоматически определяем что-то как опасное или безопасное, основываясь на том, известен нам это стимул или нет: неизвестность расценивается как опасность. Такая пугливость по отношению к новому уравновешивается другими биологическими механизмами, например, нашей склонностью к обучению, и во многом зависит от воспитания и социальной среды.

Переизбыток неизвестных факторов, например, в зоне боевых действий, и незащищенность ведут к расстройствам нервной системы, паническим атакам и другим нарушениям.

В непривычных и непредсказуемых ситуациях мозг ищет в окружающей среде вещи, которые по прошлому опыту ассоциируются у него с опасностью или с безопасностью. Конечно, не всякая неизвестность и непредсказуемость вызывает у людей страх или тревогу: мы не хотим заранее знать, что нам подарят, или чем закончится любимый сериал.

Эксперименты показывают, что мы с большим энтузиазмом работаем, если размер награды нам заранее неизвестен. Но неизвестность переносима лишь в небольших дозах: вряд ли кого-то устроит работа, в которой годами не будет обозначена точная сумма зарплаты.

Как страх неизвестного используют в политике

Чтобы оправдать вторжение американских войск в Ирак, министр обороны США Дональд Рамсфельд сказал, что «отсутствие доказательств — это еще не доказательство отсутствия чего-либо». Он намекал, что если разведка не нашла в Ираке заводов по производству химического оружия, это еще не значит, что их там нет.

В другой раз он концептуализировал эту мысль в развернутом виде: «Доклады о том, что чего-то не произошло, всегда занимают меня, потому что, как мы знаем, есть известное известное, о котором известно, что мы его знаем. Мы также знаем, что есть известное неизвестное: мы знаем, что каких-то вещей мы не знаем. Но есть и неизвестное неизвестное, о котором мы даже не знаем, что мы его не знаем». Нет, правда, это звучало именно так:

На первый взгляд мысль Рамсфельда может показаться банальной чушью, которой очередной политик пытается прикрыть очередное преступление. Конечно, во многом так и есть. Но в этих словах скрывается более глубокая проблема: ощущение, что неизвестность таит в себе опасность, с которой обязательно нужно что-то сделать уже сейчас, иначе будет поздно.

Угроза скрыта, и даже если мы о ней не знаем, она всё равно существует. Поэтому компетентные лица должны что-то с этой угрозой сделать, а публика, по большей части, — безропотно слушать своих поводырей и бояться.

Но что еще хуже, как утверждал выдающийся немецкий социолог Ульрих Бек:

«Мы вынуждены бороться не только с самим риском, но также с последствиями наших попыток контролировать эти риски, из-за которых мы производим еще больше неизвестных, но ожидаемых катастроф, о которых наше знание не может быть полным».

Люди готовы платить большую цену за то, чтобы избежать состояния неуверенности. Эксперименты показывают, что мы предпочитаем, чтобы нас точно ударили разрядом электричества сейчас, вместо того чтобы пережить возможный удар тока. Наша нервная система возбуждается сильнее, если мы не знаем, когда именно нас ударит током, чем если мы знаем, когда точно это произойдет.

Но как мы определяем, чего нам боятся в мире, где, как нам говорят, даже кусок мыла способно вызвать нарушения в работе эндокринной системы и привести к появлению супер резистентных убийственных бактерий?

Тиражируемый страх — самый страшный

Мы больше всего боимся того, что нам проще представить и вспомнить.

Эта особенность восприятия называется эвристикой доступности: мы оцениваем частоту или возможность события по легкости, с которой примеры приходят нам на ум. Поэтому тиражируемые страхи с яркими образами пугают нас больше и сильнее, чем просто статистически вероятные угрозы.

Например, множество людей боится акул, которых мы неоднократно наблюдали в фильмах в роли людоедов, в то время как в десятки тысяч раз больше людей ежегодно гибнет от укусов комаров.

Медиа снабжают наше воображение запоминающимися негативными образами: мы оцениваем действительность, опираясь на них, а не на реальные факты. Например, при том, что уровень преступности в США начиная с середины 90-х падал с каждым годом и сейчас находится в районе исторического минимума, почти три четверти американцев считают, что уровень преступности только растет!

Старый добрый «внешний враг»

Страх внешнего врага всегда был одним из ключевых инструментов в руках у политиков, желающих развязать войну.

Одна из главных фигур нацистской Германии Герман Геринг говорил, что нет ничего проще, чем мобилизовать людей на войну, которая никому из них не нужна: достаточно сказать им, что они подвергаются нападению и осудить пацифистов за отсутствие патриотизма и за то, что они подвергают страну опасности.

В наше время внешний враг приобрел практически сверхъественные черты в лице террористов, и современное общество находится в перманентном состоянии войны с этой невидимой угрозой.

После терактов 11 сентября американское правительство запустило международную военную кампанию под название Глобальная война с терроризмом. Под её эгидой велись и ведутся боевые действия в разных уголках мира, например, военные операции против Исламского государства. Примечательно, что на английском языке эта концепция борьбы с терроризмом во всех его проявлениях сокращенно называется «War on terror», что можно перевести на русский как «войну с террором», или даже «войну с ужасом (страхом)».

Американский политолог и политик Збигнев Бжезинский писал о Войне с терроризмом так: «Эта фраза сама по себе бессмысленна. Она не определяет ни географический контекст, ни наших предполагаемых врагов. Терроризм — это не враг, а военная техника: политическое запугивание через убийство невооруженных людей».

Война с террором привела к возникновению культуры страха — страха, который «замутняет разум, усиливает эмоции и позволяет политическим демагогам с легкостью мобилизовать публику в нужную их политическим целям сторону».

«Война с ужасом» спровоцировала не только к серию военных действий, но и расширение программ слежки за гражданами в попытках выявить и подавить в зачаточном состоянии любые террористические угрозы. Угроза террористических атак — обязательный аргумент в усилении мониторинга частной жизни граждан в США, Китае, России и других странах.

Как победить культуру страха силой разума

Франклин Рузвельт в своей инаугурационной речи в 1933 году произнес легендарную фразу: «Нам нечего боятся, кроме самого страха». Боязнь страха он охарактеризовал как «безымянный, беспричинный, необоснованный ужас, который парализует необходимые попытки обернуть отступление в наступление».

Современная культура преуспела в попытках наделить страх отдельной сущностью, превратить его в нависающее над всеми ощущение небезопасности и тревоги.

Страх неизвестного и неспособность предпринять что-либо, чтобы избежать неведомых будущих угроз, вызывают у людей патологическую тревожность: в одной только Америке от тревожных расстройств страдают 40 миллионов жителей или 18% от всего населения. Исследования показывают, что тревожность вызывает у людей нерешительность, которая развивает в нас склонность интерпретировать неизвестность в негативном ключе. Чтобы не пасть жертвой этой нерешительности и тревожности, необходимо найти действенную защиту от страха.

Худшее, что происходит во время споров сторон о том, чего же нам следует боятся больше всего — это нетерпимость к аргументам другой стороны, позиция «или с нами, или против нас». Она приводит к совершенно антинаучному порицанию критического мышления и требует скорее веры, чем понимания.

Одним из ключевых девизов Эпохи Просвещения стало латинское изречение Горация sapere aude — «дерзай знать». Иммануил Кант перевел это как «имей мужество использовать свой собственный разум».

Эта мысль актуальна сейчас, как никогда, потому что при таком обилии информации о угрозах, рисках и надвигающихся глобальных катастрофах только рациональное мышление и собственное мнение способны защитить человека от болезненной тревожности и растерянности. Если мы перестанем вестись на оценки и мнения, то научимся смотреть на факты и самостоятельно решать, какие выводы из них нужно делать.

Кроме рационального и критического мышления очевидным противоядием от страха может быть культивирование смелости. Уинстон Черчилль говорил, что смелость «не зря считается высшей добродетелью, так как это качество гарантирует существование всех остальных добродетелей». Другой мастер афоризмов, Марк Твен, говорил, что «смелость — это сопротивление страху, а не его отсутствие».

Есть версия, что слово «риск» произошло от итальянского термина XVII века «riskare», означавшего «дерзать»: смелость позволяет увидеть в риске возможности для роста и процветания, а не угрозу существованию и здоровью рискующего, как принято в наше время.

Фраза Рузвельта восходит к аналогичному высказыванию римского философа-стоика Сенеки, который в начале нашей эры советовал:

«Отдели смятение от его причины, смотри на само дело — и ты убедишься, что в любом из них нет ничего страшного, кроме самого страха. Что случается с детьми, то же бывает и с нами, взрослыми детьми: они пугаются, если вдруг увидят в масках тех, кого любят, к кому привыкли, с кем всегда играют. Не только с людей, но и с обстоятельств нужно снять маску и вернуть им подлинный облик».

Давайте попробуем сорвать с жизни маску страха, которую на нее упорно надевают наши современники, — и перестанем ее бояться.