Справа от венгра. Откуда берутся национальные стереотипы и стоит ли на них обижаться

Через несколько лет после того, как Петр хорошенько взбодрил Европу под Полтавой, неизвестный австрийский художник решил задокументировать для потомков и просто интересующихся, что представляют собой европейцы нового, XVIII, века.

Штабель мужиков в национальных костюмах, томно разворачивающихся к зрителю под разными углами в зависимости от национального темперамента, сопровождался в нижней части холста исключительно подробной таблицей характеристик: темперамент, костюм, страна — и так 17 категорий, все прилежно оформлено аккуратной готической вязью. Картина известна как Völkertafel — «Таблица народов».

Насколько все это всерьез, понять, конечно, сложно. Своих пристрастий автор не скрывает и не стесняется.

Германцы, ясное дело, славятся своей добросердечностью и дальновидностью, а поляки по тем же параметрам — манеры и интеллект — грубостью и серостью.

С Западной и Южной Европой, судя по Völkertafel, жить еще можно. Но весь Восток получает по полной программе. В графе «Характер» за «очаровательным» англичанином следуют: швед — «зверюга», поляк — «совсем дикий», венгр — «еще злее», русский — «как венгр».

Русский мало того что характером «венгр» и манерами «хитрюга», так еще и в принципе не обладает интеллектом. Даже венгр, который еще тупее поляка, хотя бы как-то отмечен в графе «Ум», а у русского здесь стоит просто «ничего».

Хуже нас, наверное, только турки; мы, в общем, так и стоим, довольно беззастенчиво, вторыми с конца в порядке убывания вменяемости. Турки — самовлюбленные, ленивые, «лживые черти», одетые как бабы, претенциозные вертухаи с болезненной страстью к «мягким предметам». В «Занятиях» у них стоит «ныть», а в «Болезнях» — «дебилизм». Чисто для общего развития: по болезням у России — коклюш, у поляков — понос.

Обида, равенство, братство

Стереотипы — это всегда обидно. В детстве — в доинтернетную эру — у меня дома висела шуточная таблица — «Идеальный европеец», с картинками в духе Love is. Европеец, например, «должен готовить… как англичанин» — и картинка с булькающим зеленым пойлом.

Акценты по сравнению с Völkertafel, конечно, сместились: в XX веке, после войны, обзываться стало неприлично.

Автор карикатуры нейтрален и задает добродушную трепку всем: австрийцы изображены дергаными скандалистами, голландцы — скрягами, а темпераментный португальский мужчина на картинке лупит молотком монитор с надписью PRESS ANY KEY. Страны бывшего СССР корректно опущены.

Есть мнение, что межнациональная политкорректность — по крайней мере ее моральная и научная опора в стенах университетов — возникла как прямое следствие разгорающейся «холодной войны». В 1949 году британский психоаналитик Джон Рикман опубликовал в Англии и США книгу под названием «Люди великой России». В ней он высказал гипотезу, что пристрастие русских к правителям-тиранам обусловлено средневековой манерой туго пеленать детей. В довольно густой атмосфере того времени гипотеза разошлась, извините, вирусно. И набрала такое неприличное количество дизлайков, что на 30 лет про национальный характер ученые дружно решили забыть: никогда ведь не знаешь, кто на тебя обидится и в какой еще ядерный пепел превратит.

Русская национальная женственность

Новый виток начался с голландского психолога по имени Герт Хофстеде. В отличие от большинства психологов первой половины века, пространно размышлявших о тонких фибрах души, Хофстеде был типичным инженером: он мыслил математическими категориями и сухими статистиками. Собственно, и работал он не частным терапевтом, а аналитиком в корпорации IBM. Мультинациональный компьютерный гигант проводил исследования особенностей собственных сотрудников в разных странах, чтобы определить, насколько одинаковыми можно сделать офисы в Нью-Йорке и, скажем, в Дубае.

Хофстеде ездил по миру и, как Владимир Даль — живой великорусский, собирал по кусочкам особенности офисной культуры в разных странах. Чтобы проанализировать собранные 100 000 опросов, Хофстеде потребовалось два года академического отпуска.

Обнаружил Хофстеде следующее: существует четыре характеристики, которые у офисных работников разных компаний в пределах одной страны обычно совпадают, а вот у трудящихся разных стран — различаются. Властная дистанция — это отношения представителя нации с властью и авторитетом. Индивидуализм или, наоборот, коллективизм — отношения с окружающими. Мужественность — соревновательность, желание побеждать. Наконец, избегание неизвестности — любопытный параметр, определяющий отношение к правилам, законам и всяческой регламентации окружающего мира.

Взять, например, Россию. На Хофстеде, шкалу властной дистанции мы выжимаем до предела — 93 из 100. Что похоже на правду: это в Англии мэры на велосипедах ездят, а у нас все чинно, с почестями и четкой иерархией.

С индивидуализмом наоборот — 39 супротив 91 у американцев. Хофстеде считает, что склонность к коллективизму проявляется даже в том, как мы говорим о себе в составе группы людей: не английское «мои друзья и я», а «мы с друзьями». В России правильные связи важнее правильных личных качеств.

Неизвестность мы просто не переносим — 95 баллов по шкале Хофстеде. В этом он видит причину нашей кафкианской бюрократии: русскому нужно все всегда регламентировать, даже если от этого ему самому только хуже. Деловые презентации либо вообще не готовятся, либо перегружаются избыточной информацией и ненужной формалистикой. С другой стороны, нелюбовь к неизвестности делает русских дотошнее и пытливее.

Самое веселое — это мужественность. Русские, говорит Хофстеде, не мужики, как можно было бы подумать, а типичные женщины. Вот японцами движет соревновательность (ее сочетание с высоким коллективизмом делает жителей Страны восходящего солнца свято преданными организациям, в которых они состоят), а русские скромны и высокодуховны. Есть, казалось бы, разногласие между этой чертой и нашей любовью к статусным символам, но Хофстеде считает, что любовь эта объясняется зашкаливающей властной дистанцией: не то чтобы мы изначально стремились к почету — просто мы быстро забываемся, оказавшись наверху.

Микроб отпущения

Откуда берется национальный характер? Есть три возможных ответа: гены, среда и вранье. Гены совершенно точно влияют на характер отдельных людей, но в масштабах страны вряд ли играют серьезную роль: например, в мультиэтнической Америке, как и у нас, основные национальные особенности более-менее гомогенны по всей стране. Остаются среда, то есть общение поколений и сверстников, и вранье, то есть систематическое лукавство в опросах. И то и другое — культурные причины. Как ни крути, винить в проблемах нации, кроме самих себя, некого.

А так хочется кого-нибудь обвинить. Свалить всю ответственность с плеч — и спокойно жить своей злобной, как у венгров, жизнью.

Есть одна теория, которая может спасти наше национальное достоинство. Культурные особенности народов мира, утверждает американский эколог Кевин Лэфферти, могут объясняться географическим распределением эпидемий токсоплазмоза. По крайней мере частично.

Toxoplasma gondii — достаточно распространенный паразит человека и животных, который в латентной форме может обосновываться у нас в мозгу. Главная цель токсоплазмы — кошки, а люди и мыши — переносчики. Хорошо известно, что токсоплазма, попадая в мышь, изменяет ее поведение: зараженные мыши становятся неосторожными, чаще попадают в мышеловки и не боятся кошек и их запахов. В результате повышается шанс того, что хищник — кошка — подцепит паразита. Помимо этого, известно, что токсоплазма влияет и на другого своего промежуточного хозяина — человека. Заражение усиливает нервозность, чувство вины, у женщин повышает, а у мужчин снижает склонность к самоконтролю.

Наконец, известно, что распространенность токсоплазмы сильно варьируется в разных странах. Это связано как с уровнем жизни (чистота, гигиена, климат, диета), так и, скорее всего, с генетическими особенностями иммунитета. Поэтому несложно представить, что в разных странах разный уровень латентного токсоплазмоза мог отчасти сформировать национальные характеры.

Идея не такая безумная, как может показаться. Лэфферти подсчитал, что усредненная национальная нервозность великолепно предсказывается распространенностью токсоплазмы.

В Европе токсоплазма так же хорошо коррелировала с избеганием неизвестности и с мужественностью — двумя из четырех национальных параметров Хофстеде, психолога-инженера из IBM.

Зачем токсоплазме менять человеческое поведение? «Кошки, — пишет Лэфферти, — в данный момент редко едят людей, поэтому у токсоплазмы нет особых причин изменять человеческое поведение. Но она и ничего не теряет, предпринимая попытки создать стратегию манипуляции, которая когда-нибудь может оказаться полезной». Видимо, примерно так токсоплазмы когда-то научились отключать страх мышам. Если встраиваться в мозг и упорно в нем копаться — рано или поздно одна из мышей станет глупой и пойдет кошке прямо в рот. Страшно представить, что токсоплазма придумает, чтобы скормить кошкам нас.

Зато теперь спокойней жить. Наша пост-полтавская империя не виновата, что в ней все злобные, как венгры. Виноваты на самом деле котики.